«Обострение — стадия течения хронической болезни, характеризующаяся усилением имеющихся симптомов или появлением новых».
Бум. Бум. Бум.Бип. Бип. Бип.
Бум. Отложить… … Вдох. Бум. «Почему всё… именно так?..» Бум. Выдох.«Дилюк, поговори со мной».
Бум. «Не хочу… Нельзя…» Бум. «Никто не должен узнать.» Бум. «Особенно ты.» Вдох.Бип. Бип. Бип.
Бум. Отложить… … Бум. В груди так тесно, так душно… Неуютно. Выдох.«Если тебе вдруг потребуется моя помощь, пиши в любое время. Если особенно срочно — звони. Всегда сделаю всё, что в моих силах».
Бум. «Не могу… Никто не должен узнать. Особенно ты…» Бум. «Я отвратителен. Ты не можешь это изменить.» Вдох. Бум. «Я… должен это изменить. Если я не смогу, то я…»«Поговори со мной?»
Бум. «Ни за что.» «Мне… страшно.» Выдох. Бум. Бум. Бум. — Дилюк?! Его вырвал из тяжёлого небытия громкий и настойчивый стук в дверь. — Дилюк?.. — снова раздался обеспокоенный голос Аделинды. — У тебя всё в порядке? Дилюк тихо промычал что-то нечленораздельное в попытке сказать, что всё в порядке, и кое-как оторвал голову от покрывала: он лежал поперёк застеленной кровати, калачиком свернувшись на ней в одном халате, правда, достаточно тёплом, чтобы не замёрзнуть за ночь. В номере даже было немного жарко и при этом очень душно, потому что вчера Рагнвиндру было откровенно плевать, проветривалось помещение или нет. Поморщившись от раскалывающей голову боли, он наконец нашёл в себе силы отозваться сквозь бьющееся в ушах сердце: — Да?.. Что? — Ох, слава богу… — донеслось из-за двери уже гораздо тише, — я подходила несколько раз, уже начала волноваться, что что-то случилось… — Всё нормально, — уже увереннее отозвался Дилюк, с трудом принимая сидячее положение. Он попытался сориентироваться по освещению в комнате, но безуспешно. — Сколько сейчас?.. — Шесть вечера… Дилюк почти выругался вслух, но только поморщился от очередного приступа мигрени и тихо зашипел, приложив пальцы ко лбу. — …я стучалась часов в девять утра, потом часа в три, когда вернулась из офиса, потом часа полтора назад, ты не отвечал. Испугалась, может, что-то случилось и… — Нет, всё нормально! — выкрикнул Рагнвиндр. — Я спал. Прости. Вчера был трудный день, видимо, очень вымотался. Когда ужин? — В восемь, как обычно… Доктор Байчжу звонил. Он приедет как раз к ужину, сказал, что ничего покупать не надо, отправил мне чек на перевозку оборудования. — А он сам когда?.. — Он полетит с нами, возьмёт с собой помощника. Всё узнаешь подробнее на ужине, ладно? Ты точно в порядке?.. — Не переживай! Всё… в пределах нормы. — Дилюк, чуть пошатываясь, поднялся на ноги и скинул с плеч халат, оставляя его завязанным на поясе. Мало ли. Как же душно… — Я спущусь к ужину. И больше никакого вина. — Хорошо… Тогда до ужина. — Аделинда всё ещё волновалась. — Но если что, пожалуйста… — Да, да, обязательно! — крикнул он, с силой дёргая на себя ручку окна, впуская в комнату свежий воздух — тут же дышать стало немного проще. — Я как раз успею привести себя в порядок. Ты тоже отдохни. Я спущусь. Спасибо, что разбудила. — Ох, Дилюк… Послышался удаляющийся цокот каблучков. Рагнвиндр пошатнулся и ухватился за подоконник, позволяя себе медленно опуститься на колени, а потом и вовсе лечь на мягкий ковёр, прежде чем в гудящей голове окончательно потемнело. Мозг просыпался постепенно, и так же постепенно он подтягивал к восприятию все процессы, происходящие в теле: зуд в спине, плечах и шее, потому что Дилюк больше суток не пил своё антигистаминное, тяжесть в груди где-то между трахеей и пищеводом, которую отчаянно хотелось выкашлять, выплюнуть, проглотить, да деть куда угодно!.. Слабость, оседающая в конечностях, и сильнейшая головная боль, граничащая с желанием снова вырвать… Скривившись, сквозь эту боль молодой человек постарался сообразить, какие лекарства сейчас нужно принять и где их можно найти. Кажется, он не разбирал портфель после вчерашней поездки… Оказывается, сильный кашель во время мигрени — это в высшей мере отвратительно. Немного придя в себя минут через пять-десять, он дошёл до аптечки, которая и впрямь осталась в портфеле, зачерпнул ладонью воды из-под крана и проглотил сразу четыре таблетки: от аллергии, от головной боли, от тошноты и одну из контейнера, который ему вчера передал доктор Байчжу. Снова зайдясь приступом бесплодного кашля, Рагнвиндр со стоном облокотился на раковину, продолжая попытки избавиться от мерзкого ощущения внутри себя. Игнорируя звон, пилящий череп пополам, он попытался прокашляться с особым усилием, перенося его то выше, то ниже, насколько подобное позволяли мышцы; Дилюк даже попробовал постучать по груди: сначала легонько, с небольшой амплитудой, потом со всей дури ударив несколько выше солнечного сплетения… Желудок отчаянно скрутился и отправил его проблеваться как следует. Дилюка трясло то ли от жара, то ли от слабости, то ли от чего-то третьего, то ли от всего сразу. Он напрягся только сильнее, когда вместе с омерзительным ощущением изжоги во рту проступил металлический привкус, подтвердившийся странного вида штуковиной, которая теперь плавала вместе с только что выпитыми таблетками в помутневшей воде с лёгкой красной взвесью. Молодой человек физически смог ощутить, откуда именно отошла, судя по всему, почка (по крайней мере, очень похожую дрянь, которую он выкашлял в клинике, доктор Байчжу назвал именно «почкой») в его пищеводе: аккурат между глоткой и желудком. Дрожь, отошедшая было на второй план, вернулась с новой силой. Мигрень смешивалась с болью в обожжённом кислотой горле и стекалась в теплеющую ноющую боль в груди, там, откуда только что оторвалась… эта… Дилюк кое-как принял таблетки повторно, добрёл до кровати, мешком рухнул на неё и, сжав зубы, позволил себе молча спрятать в подушке подступившие слёзы.***
— Пищевод — просто мышцы, — пояснил доктор Байчжу, подхватывая палочками кусочек рыбы, — а вот трахея, ведущая к вашим лёгким — хрящи, через них растению куда труднее пробиться. Хотя из-за воспалений дышать всё равно становится тяжелее, да и сами лёгкие защищены совсем не так хорошо, как трахея… Вы, судя по всему, очень постарались, чтобы выкашлять её из себя, это довольно сложно. — Вам это удалось за одну секунду, — скептично заметил Дилюк. Он смог съесть только один рисовый пирожок, запитый стаканом воды: при каждом куске, отправляемом в желудок, пищевод очень неприятно саднил и отбивал любые признаки аппетита. — У меня, хм… Свои методы. — Мужчина покачал головой. — Я не зря говорил, что я один из лучших в своём деле в Лиюэ, и я знаю, как правильно извлечь столь деликатные образования из вашего организма. Так что, пожалуйста, больше так не делайте, если только оно не выходит само без усилий. Оставалось только поверить и молча кивнуть. — Вы выглядите хуже, чем вчера днём, — подметил врач, внимательно изучая лицо сидящего напротив, отчего Рагнвиндр чувствовал себя крайне неуютно. — Расскажите мне больше о вашем самочувствии. Дилюк ни за что не рассказал бы доктору Байчжу о вчерашней панической атаке, которая накрыла его после воспоминания, весьма заботливо хранимого до того вечера в глубоком подсознании. О том, что это была именно паническая атака, Рагнвиндр узнал сегодня прямо перед выходом из номера из многочисленных запросов в поисковике. Он места себе не находил. Пока были силы ходить, Дилюк просто шатался по номеру, стараясь игнорировать нараставшую дрожь и оглушительное быстрое сердцебиение. Ему было тяжело думать, ему было тяжело двигаться, ему было тяжело дышать. Ему было очень страшно, но ещё страшнее было это признать. Как будто тебе внезапно поставили мат, когда секунду назад казалось, что ещё есть шансы отыграться — и теперь ты можешь лишь смотреть на доску, вынужденный признать поражение. Признать поражение для Дилюка Рагнвиндра сейчас было равно катастрофе. — Нервы сдают, — сжал он свои ощущения до одной фразы и потянулся к недопитому стакану воды. — Я пока не начал курс антидепрессантов, которые мне прописали. — По приезде начните приём незамедлительно, — кивнул доктор. Он, наверное, прекрасно понимал, что «нервы сдают» — слишком юлящее описание, но давить не стал. — Хорошо. Вы ведь приняли препарат, который я дал? — Да. Вместе с антигистаминным, противорвотным и анальгетиком, который обычно пью при мигрени. — Раньше мигрени бывали? — Да. Довольно часто. — Угу-м, это неприятно, — задумчиво произнёс доктор Байчжу, хмурясь. — Может участиться, так что не увлекайтесь таблетками и побольше отдыхайте, особенно если голова болит. Вы сегодня ещё упомянули слабость и зуд. — Зуд… — Рагнвиндр попытался прислушаться к ощущениям, — совсем не чувствую после таблеток. Слабость есть. Как обычно. — А вот это неплохо, — кивнул врач и, отставив в сторону пустую тарелку, ушёл в свои мысли, водя пальцами по столешнице. — В таком случае продолжайте приём два раза в день: после пробуждения и перед сном, от своего антигистаминного оставьте половину прошлой дозировки. А ещё вам всё-таки стоит поесть, — лёгким кивком мужчина указал на пирожки, — возьмите хотя бы ещё одну пампушку. Болезнь отнимает много сил, не помогайте ей, истощая себя ещё больше. Дилюк нехотя протянул руку к небольшой корзинке, надеясь, что аппетит всё же когда-нибудь вернётся. После ужина он поднялся в номер и, забравшись под одеяло, пролежал часов до двенадцати ночи разглядывая потолок и то и дело обращаясь ко вчерашним воспоминаниям. Однако каждый раз, когда в голове рисовались знакомые, полные эмоций образы, Дилюк незаметно начинал паниковать — и тут же старался отвлечься на что-то другое. Например, на свои ближайшие планы. Почему Кэйа поступил так? На остаток поездки. Может, Донна была права? На судьбу несостоявшейся сделки, которую он всё-таки планировал заключить. У него оставалось полтора дня.***
Полтора дня, которые Дилюк провёл вместе со своими мыслями, маятником ходящими в голове днём и набатом бьющие в ней ночью, прошли незаметно. В основном, наверное, из-за самочувствия: оно оставалось неважным и мутным. За это время доктор Байчжу два раза подробно расспросил Рагнвиндра о симптомах и один раз лично прощупал наиболее зудящие места: — Боюсь, что если вы запустите ситуацию, оно неизбежно прорастёт и снаружи. Я сделаю всё, что в моих силах, но… — Я понял, — снова закончил за него Дилюк, стискивая кулаки. — Нет нужды в пояснениях. Контракт с местной компанией он всё же заключил: лично явился на встречу и, педантично прочитав весь договор от и до на пару с Аделиндой, поставил свою крупную подпись во всех необходимых местах. Дальше дело полностью за его спутницей, слова которой сильно повлияли на решение: в вопросах ведения их бизнеса Дилюк Аделинде давно и безоговорочно доверял и, было время, даже сам спрашивал у неё совета — теперь, в своём нынешнем состоянии, он доверял ей даже больше, чем себе. А остальным пусть теперь занимаются экономисты. Эти полтора дня основной рацион Дилюка составляли таблетки. На последнем ужине, правда, Аделинда лично заставила его съесть целую мясную лепёшку под чутким наблюдением врача, отчего и без того измученный Рагнвиндр почувствовал себя почти так же плохо, как позавчера на банкете. Когда рассудок мутнел, Дилюк особенно просто поддавался тревоге и раздражению, однако благодаря доктору Байчжу его физическая форма держалась неплохо: чесотка и кашель стабильно проступали как раз к очередному приёму лекарств и тут же заглушались, а усталость и отсутствие аппетита стали настолько привычными за последнюю неделю, что Дилюк перестал придавать им какое-либо значение. В ночь перед вылетом ему приснился Кэйа. Они ехали куда-то на его машине. — Я знаю, что ты скрываешь, — с лёгкой ухмылкой в голосе произнёс он. Сердце вздрогнуло, суматошно ударившись о рёбра — Рагнвиндр резко вздохнул и распахнул глаза. Ситуация казалась настолько правдоподобной, что он быстро терял всякие силы сопротивляться. Он проворочался до самого утра, так и не сумев заснуть снова.***
Дилюк проснулся от лёгкого толчка в плечо. — Господин Дилюк, самолёт выходит на посадку. Сидящий в соседнем кресле доктор Байчжу привычно улыбался. Дилюк скомканно поблагодарил его и невольно стал искать взглядом Аделинду: та сидела с противоположной стороны у окна, разглядывая разноцветные квадратики родных полей и россыпи домов. Они уже были над Мондштадтом. Рагнвиндр невольно начал обратный отсчёт. Через двадцать минут пассажиров уже выпустили из самолёта, через сорок они уже стояли — ну, как стояли: Дилюк сидел на скамейке — у выхода из аэропорта и вызывали такси. — Простите мне мою наглость, но я задержусь у вас на полчаса, — предупредил доктор Байчжу. — Нам нужно обсудить дальнейший план, а в нынешней обстановке или по телефону это совершенно неэффективно. Дилюк молча кивнул в знак согласия, поудобнее устраивая ладони на выставленной ручке своего чемодана, и снова погрузился в свои мысли. Через час он будет дома.***
Дома он оказался через час и ещё четверть из-за начинающихся к вечеру пробок. Ох, как хотелось просто дойти до своей комнаты и лечь спать. Вместо этого они вчетвером — Дилюк, Аделинда, доктор Байчжу и его помощник, чьим именем Рагнвиндр даже не интересовался, — расположились в гостиной и заказали еду из ресторана в ближайшем городке. Стоило опуститься в родное кресло, как веки сами собой стали смыкаться, и, признаться, Дилюк прилагал много усилий, чтобы окончательно не провалиться в дрёму, которая то и дело обрывала связь с реальностью. Негромкий и вкрадчивый голос доктора Байчжу, пока что беседующего с Аделиндой, только усугублял ситуацию. Дома было тепло. Дома в пальто — как-то по-уютному жарко. — Господин Рагнвиндр, я вынужден вас потревожить, — поймал Дилюк краем уха и, неосознанно зажмурившись, сел как подобает в кресле, из которого начал сползать. И даже открыл глаза, с некоторым трудом сфокусировавшись на собеседнике. — Сколько вы спали сегодня? — лоб мужчины пересекла вертикальная складка. — Час… Часа два, наверное, — Дилюк равнодушно повёл плечом. Ему не то чтобы нравился такой сильный интерес к своей жизни, даже если он формировался в рамках заболевания. — Кошмар приснился. Потом не смог заснуть. — Он касается вашей болезни? — доктор Байчжу говорил аккуратно, без давления, но от того внутри Рагнвиндра всё равно не пробуждалось больше желания рассказать о произошедшем — он перевёл тяжёлый взгляд на люстру и откинулся на спинку кресла: — Там был отец. Не думаю, что это связано. — Дилюк… — Аделинда тяжело и взволнованно вздохнула, но Дилюк замотал головой, сделав неопределённый мах рукой. — Я не хочу думать ещё и об этом, — пояснил он тут же, почти не жалея, что соврал. — Что вы хотели сказать, доктор Байчжу? — Прошу прощения, у меня не было намерений трогать ваших душевных ран, — врач легонько постучал по обложке своего ежедневника. — Мы с моим помощником, господином Гуем, — он кивнул вбок, туда, где расположился коллега, — остановимся в Спрингвейле. Судя по словам госпожи Аделинды, там более чем реально будет найти помещение под наши нужды. Я лично буду навещать вас минимум три раза в неделю — и каждый день я в обязательном порядке прошу созваниваться со мной и сообщать об абсолютно любых новых симптомах. Дилюк понимающе кивнул. Доктор Байчжу продолжил: — Сама госпожа Аделинда в первую очередь по моей просьбе также останется жить в Спрингвейле, потому что я не могу допустить, чтобы количество инфицированных ханахаки росло. В том числе поэтому я не прошу, а требую, чтобы меня уведомили, как только пропавший молодой человек, которого вы упоминали ранее, будет найден: если всё так, как вы говорите, а в течение вашей поездки ему не оказывалась никакая медицинская помощь, ему грозит очень серьёзная опасность. — Какого толка? — глупо переспросил Дилюк, прежде чем подумать. Доктор Байчжу, явно удивлённый подобным вопросом, беззлобно и беззвучно усмехнулся. — Смертельного, — спокойно пояснил он.***
— Я буду тебе писать. И ты мне пиши, пожалуйста. — Обязательно. Рагнвиндр распрощался с женщиной усталым взглядом да лёгким кивком головы, стоя за три метра. Она уже почти села в машину, а он уже почти отвернулся, чтобы вернуться в дом, как вдруг услышал: — Дилюк! Он обернулся, сталкиваясь с внимательным и отчаянным выражением в зелёных глазах. Всё внутри снова сжалось. — Не делай глупостей, ладно? Это было последним, что сказала ему Аделинда перед отъездом в Спрингвейл. Дилюк сдавленно улыбнулся и помахал рукой уже закрытой дверце с тонированным стеклом. Он не мог ей пообещать. Постояв немного на свежем воздухе и кутаясь в так и не снятое тёмно-серое пальто, он наконец вернулся за ограждение и прошёл в дом: теперь всё здесь было в его распоряжении. Сейчас, после сытного ужина, от которого Дилюка всё-таки замутило, он мог просто лечь на диване в пальто и брюках — никто и слова не скажет. Удобно. Никакого чужого присутствия, никакого контроля. С другой стороны, если прислушаться… Мертвенная тишина давила на уши. В такой тишине громче всего звучали его собственные мысли. Дилюк выпил все необходимые лекарства, в самый последний момент даже вспомнив про упаковку антидепрессантов, ждущих своего часа в спальне, после чего поспешил в душ, чтобы как можно скорее оказаться в кровати с надеждой, что сегодня Кэйа ему не приснится. Душ, правда, только заставил сознание проснуться и вернуть себе способность на внятное мышление — сейчас, когда паника отступила на второй план, а тревога частично смывалась потоками тёплой воды, Рагнвиндр наконец позволил себе вникнуть в ситуацию и осознать её, чтобы хоть немного… немного что? Очевидно, чем больше он поймёт о своём состоянии, тем проще должно быть с ним справиться, но подсознание отчаянно подсказывало, что ключевое слово здесь — «должно», но никак не «проще» или «справиться». Стиснув зубы,— По-моему, тебе просто стоит меньше стискивать зубы.
раздражённо выдохнув и с некоторым усилием разжав челюсти, молодой человек подставил лицо под напор воды, позволяя струям вбиваться в кожу, покрытую от температурных перепадов внутри и снаружи рваным, болезненно пятнистым румянцем. Дилюк не мог винить Кэйю в произошедшем — но и просто взять и не винить тоже никак не мог. Хотя ведь это, всё-таки, его тело, его мысли, грязные мысли, которые не смоешь под душем. Ещё больше Дилюка пугало то, что это осталось с ним с тех пор и так и не прошло. Это было так давно, но он всё ещё хоте– Дилюк отвесил себе такую оплеуху, что его замутило с новой силой и обиженно отозвалось болью в черепе. Образ Кэий в его мыслях расплылся в странной ухмылке. Вода заботливо вбивалась в лоб и щёки, живот и плечи и уносила недомогание вслед за собой, облегчая помутнение. Он ведь даже к мужчинам никогда ничего не испытывал, а если испытывал, то быстро отметал и списывал на алкоголь, на своё высокое либидо, на что-нибудь ещё… С другой стороны, интерес Дилюка к женщинам заканчивался на чём-то уродливо пошлом на анонимной вкладке браузера и исчезал вместе с ней, и сейчас, сколько бы он ни пытался вспомнить своих эмоциональных жажд к противоположному полу, на ум приходила только Джинн. Но Джинн он не хотел очень давно, класса с восьмого или, может, девятого. Он честно закрыл глаза и попробовал представить. Мысленный Кэйа скривил губы в нечитаемой эмоции. Дилюк оттолкнул образ от себя и прислонился к нагретой от воды плитке, делая глубокий вдох. Сосредоточился, представляя. Джинн. Каково касаться её тела со страстной нежностью, а не с дружеской теплотой?Он не чувствует трепета.
Какова на ощупь её кожа?Он не чувствует тепла.
Каково целовать её губы?Он не чувствует вкуса.
Дилюк резко выдохнул и обхватил себя за плечи, не размыкая век. Он не почувствовал ничего, кроме неприязни к самому себе, растущей с каждой новой попыткой представить себе что-то больше дозволенного: даже воссозданные поцелуи порождали глубоко в его груди полое отторжение: настолько ничего и настолько при этом чётко и неказисто, что тут же хочется перестать и никогда не возвращаться. Может, это из-за того поцелуя с Донной: неуместного, нежеланного и оттого совсем неестественного. Да и не смел он претендовать на Джинн, даже если бы любил её. У Дилюка для его возраста был крайне скромный опыт в делах любовных. Вернее, ничего любовного, если не считать глупой детской истории, обернувшейся смертельной болезнью, у него так и не случилось. Дилюк и не особо стремился и даже тушевался, когда девушки сами проявляли к нему внимание. Все поцелуикроме поцелуя с Кэйей
выходили такими же, как с Донной: глупыми и почти всегда неуместными. Дурацкими и, как правило, пьяными. Все, кому он нравился, совсем не нравились ему,кроме Кэйи, если верить тому, что говорит доктор Байчжу,
поэтому три долгих поцелуя и минет в гостевой спальне были личным рекордом той девушки, имя которой он не помнил, и не уверен был даже, что спросил. Помнил только, что он был достаточно пьян, чтобы на такое согласиться, но недостаточно, чтобы не справиться, и что это был двадцатый день рождения Кэйи, на который коктейлей было намешано раза в три больше, чем гостей. В общем-то, просто ещё один повод больше не пить. Так или иначе, у Дилюка никогда не было времени ни чтобы искать себе пару, ни чтобы строить отношения. Он строил в первую очередь карьеру — и, справедливости ради, преуспел, прекрасно удовлетворяя свои потребности самостоятельно и не видя в этом ни проблемы, ни чего-то постыдного.Куда постыднее желать близости со сводным братом, правда ведь?
Рагнвиндр выдернул себя из скомканных губительных размышлений и одним движением выключил воду: пускай его мозг и очнулся от водных процедур, тело оставалось истощено отсутствием сил и постоянно дурным самочувствием, настолько постоянно дурным, что он даже не помнил толком, когда последний раз себя ублажал. После смерти отца наперекосяк пошло решительно всё, и думать о личной физиологии не было ни времени, ни желания, ни сил. Дилюк отмёл эти мысли, высушил волосы и наконец лёг в постель. Тяжёлая голова была рада оказаться на родной мягкой подушке, и сон постепенно наполнил её тёплой темнотой без ранних видений и — совсем немного — мыслями о том, что будет завтра, когда из полного бредовых образов мира снова придётся вернуться в реальность. Завтра могло произойти что угодно. Сегодня Дилюк проваливался в небытие в надежде, что подсознание будет милосердным. Она смотрит на него так серьёзно и внимательно, что Дилюк невольно вздрагивает и машинально проводит пальцами по изящной ладони с золотым кольцом на безымянном пальце. Ладонь ластится, ведёт по предплечью к плечу, к шее, а она заглядывает куда-то вглубь него, будто видит насквозь. В винограднике тихо. — Ты в браке, — Дилюк хочет сделать шаг назад. Не может. Ему страшно. Она смотрит на него отчаянно и немного смущённо. — Это не важно. Так будет правильнее. Она обхватывает ладонями его лицо, наклоняется близко-близко: — Давай сделаем это. Он не чувствует ничего, кроме отталкивающей пустоты. Виноградные лозы ползут вверх по щиколоткам, ладони — вниз по обнажённой груди, и Дилюк задыхается — но не может сделать шаг назад. На скамейке сидят отец с Аделиндой, пристально следят за процессом, и его тело горит от стыда, и сам он жмурится от отчаяния, когда чувствует на своих губах пьяный поцелуй. Страстный. Влажный. Горячий. Чувственный. Как будто Кэйа хочет большего. Отец с Аделиндой смотрят с отвращением.