***
На следующий день омега решает снова потанцевать, потому что у любимой группы новый камбэк, у которой, на скромный взгляд Чимина, очень крутая, хоть и весьма сложная хореография. Но так даже любопытнее — ему нравится разучивать сложные танцы, не без гордости восхищаясь позже своими прокачанными навыками и достижениями. И хоть Чимин редко бывает доволен собой на все сто процентов, все же видеть в отражении зеркала результат своих трудов и усилий — очень приятно. Однако сейчас Чимин везде ищет провод для подзарядки колонки, совсем забывая, куда мог его положить. В комнате и зале его точно нет, он уже все проверил. Внезапно омегу осеняет светлая мысль, что в последний раз они слушали музыку вместе с Чоном в комнате последнего. Чонгук ещё тогда очень расхваливал американский хип-хоп и рэп, а Чимин непонимающе пытался вслушаться в незнакомые ему мотивы. Все же вкусы в музыке у них несколько разные, да и кей-поп Чимину как-то роднее, что ли. Блондин стремительно спускается на этаж Чонгука, осторожно заходя в его спальню. Он все еще немного опасается быть один здесь, хотя прекрасно понимает, что супруг только рад будет лишний раз лицезреть омегу в своих барских покоях. «Интересно, куда Чонгук мог его положить…», — задумчиво думает Чимин, медленно проходясь по комнате. Он осматривает поверхности мебели, проверяет все открытые полки, даже заглядывает за шторы, но не находит искомого. В конце концов Чимин решается и собирается проверить комод, в котором тоже не находит ничего интересного, кроме обычных человеческих вещей. Тумбочка оказывается последней надеждой, и Чимин уже практически сдается найти там злополучный зарядный провод, но само содержимое мебели весьма заинтересовывает его. И даже не тем, что там действительно оказывается потерянный провод, который омега тут же достает и забирает себе. Большая черная папка, лежащая посреди совершенно обычного хлама, несколько выделяется на фоне всех остальных вещиц вроде спутанных проводов, наушников, ежедневника, запечатанных сладостей и множества полароидных фотографий. Чонгук на самом деле ещё тот любитель свалить все в кучу. На самом деле в самой черной папке нет ничего интересного, возможно, омега бы даже не обратил на нее внимания, если бы в самом углу на специально прикрепленном стикере не было написано мелким шрифтом его имя. Чимин хмурится, еще раз перечитывая увиденное. Ему не показалось — «Пак Чимин» и впрямь красуется внизу странной папки. Омега вообще-то не привык рыться в чужих вещах, более того — он даже не планировал ничего брать отсюда, но поскольку дело касается непосредственно его личности, любопытство берет над ним верх, и Чимин аккуратно достает папку из тумбочки. Парень осматривает ее и с удивлением отмечает, что она достаточно тяжелая. Чимин решает не медлить, а потому тут же раскрывает ее, видя на первой странице свою фотографию и общие сведения по типу ФИО, даты и места рождения, контактных данных и прочее. «Что это?», — не до конца понимает Пак, прикусывая губу и перелистывая следующую страницу. Минуту он вчитывается в написанное, в то время как его брови медленно ползут вверх по мере прочтения им странного текста. Чимин взволнованно прочитывает мельком страницы три, после чего начинает бегло листать оставшиеся. Он останавливается на каких-то из них с особым пристрастием, не желая верить, что именно сейчас видит перед собой. Наконец, осознав истинное предназначение этой папки, Чимин резко захлопывает ее, пытаясь совладать с беспокойными эмоциями, после чего предпочитает как можно скорее выйти из комнаты, забирая странную вещь с собой.***
Вечером Чонгук возвращается домой и, на удивление, его не встречает омега, радостно накидываясь на альфу с объятиями, и если повезет — поцелуями, как это обычно происходило у них в последнее время. Возможно, это и есть тот самый «сладкий» период отношений, а может, так сказывается первая влюбленность Чимина, но тому и вправду было очень важно внимание Чона, и Пак не раз жаловался, как скучает по нему во время отсутствия старшего. Однако сейчас омеги нет, и это слегка настораживает альфу, но в целом он не поддается особой панике. Наверное, Чимин спит или занят чем-то. Но осмотрев основные комнаты, столовую с кухней и даже танцевальный зал, Чонгук не находит супруга, впрочем, тут же подзывая к себе управляющего дома, который является самым главным среди прислуги, а также полноправно руководит ими. Его смена заканчивается значительно позже, чем у обычных слуг, а потому Чонгук с легкостью находит его. — Сарам-щи, вы не видели Чимина? — спрашивает Чон, приближаясь к всезнающему сотруднику, который тут же с важным видом поправляет круглые очки на остром носу. — Кажется, он был в кинотеатре, — тут же выдает управляющий, который и вправду ответственно подходит к своей работе, предпочитая контролировать всё, что так или иначе происходит в этом доме. — Внизу? — Да. Чонгук на секунду задумывается и решает отправиться на минус первый этаж, где располагается домашний кинотеатр наряду с бильярдом. Благо он уже ужинал в ресторане, поэтому лишнего времени на еду тратить не приходится. Чон быстро переодевается в домашнюю одежду и спускается вниз по лестнице. Открывая тяжелую дверь внутрь, он видит, что свет в помещении выключен, горит лишь большой проектор в самом конце. С правой стороны огромного помещения располагаются бильярдные столы, где Чонгук любит играть с друзьями или просто приятно проводить время. Но сейчас бильярд мало интересует альфу, и он направляется влево — в сторону домашнего кинотеатра, откуда, к слову, и идет слабый свет. Чонгук за секунду преодолевает расстояние до нужного места, после чего замирает, непонимающе глядя на экран. Он взволнованно рассматривает внешность изображенного на нем человека, и находит его чем-то похожим на своего супруга. Во рту Чона пересыхает, но он не может сдвинуться с места, так и продолжая безмолвно пялиться на экран, словно требуя продолжения. А между тем на проекторе оказывается поистине удивительная картина: привлекательный молодой мужчина с мягкими чертами лица и добродушной улыбкой держит на коленях маленького ребенка. Они сидят на скамейке, кажется, в каком-то парке аттракционов, судя по американским горкам, что располагаются прямо за ними. За кадром же слышится звонкий смех оператора. — Ну, как? Вам понравилась карусель? — интересуется голос за камерой, а молодой мужчина с мальчиком на коленях смеется в ответ милым, искренним смехом. — Минни, тебе понравилось? — ласково спрашивает он, поправляя темные волосы малыша, заправляя их за ухо. — Да! — восторженно выдает ребенок смешным голосом, при этом крутясь во все стороны. Он то тянется руками к лицу мужчины, то дёргает себя за шнурки на очаровательных синих кроссовках. — Насколько сильно понравилось? — не унимается голос за кадром. — По пятибалльной шкале сколько ставишь этой карусели? Мальчишка сразу же вытягивает руку вперед, демонстрируя маленькую пухлую ручку с пятью оттопыренными забавными пальчиками. Резко кадр сменяется следующим. — Сейчас я наглядно покажу вам минусы большой семейной кровати, которую мы купили всего пару недель назад, — голосом ведущего новостей произносит все тот же мужчина-омега, после чего на его пухлых губах появляется загадочная ухмылка, которую тот пытается всеми силами скрыть. — О, мы все во внимании. Неужели у такой хорошей мебели могут быть минусы? — закадровый голос изображает из себя неподдельную заинтересованность. Мужчина лишь смеется и осторожно приоткрывает дверь в комнату, впуская оператора внутрь. На кровати происходит полнейший хаос — все тот же мальчик, только уже немного постарше, прыгает на матрасе, взлетая под самый потолок. Не передать словами, какие кульбиты и причудливые фигуры он исполняет в воздухе, а пружины оказывают ему в этом соответствующую услугу, выталкивая ребенка с особым пристрастием всё выше и выше. Вместе с ним в воздух поднимаются ещё и игрушки, разбросанные на широкой кровати. Плюшевый розовый заяц, одноухий медведь, видимо, уже пострадавший от рук маленького хулигана, и даже зеленый мячик, который мальчик успевает одновременно отбивать, находясь в прыжке. Картина поистине впечатляющая. — Минни, ты не устал? — спрашивает мужчина, с хорошо читаемой любовью во взгляде наблюдая за активным непоседой. — Нет! — мальчик не перестает скакать на кровати, исполняя различные трюки. — Как видите, это главный минус. — Да ладно вам, я считаю, это огромный плюс! Ребенок счастлив, и это главное, — тут же вступается за мальчишку голос за кадром, а «ведущий» начинает смеяться. — Согласен. В ваших словах есть доля правды, — говорит он, кивая головой, и особенно любяще поглядывает в камеру. На самом же деле за камеру. На человека, которого любит до одури. Кадр вновь сменяется. Теперь уже на экране показываются ребенок и другой мужчина. Им является альфа несколько старше мужчины-омеги. Статный, широкоплечий, высокий и выглядящий довольно-таки представительно. — У нашего любимого папы сегодня день рождения, — поясняет он в камеру, хитро поглядывая через плечо на сына, который копошится в каких-то бумагах за детским деревянным столом. Его брови недовольно хмурятся, а губа обиженно выпячена. — Минни, ты доделал свой подарок? — спрашивает альфа, наклоняясь к сыну. Камера, по всей видимости, стоит на чем-то, так, чтобы в кадр попадали оба главных героя занимательного сюжета. — Почти. Какие папе лучше сделать украшения? Голубые или красные? — задумчиво произносит мальчишка, почесывая маленький носик. — А ты выбери сам. Как считаешь, что папе больше идет? Минни на секунду задумывается, после чего с уверенностью отвечает: — Тогда красный! Нашему папе подходит красный. — Я тоже так думаю, — улыбается мужчина и целует ребенка в макушку. — Доделывай и пойдем дарить. Кадр вновь останавливается и сменяется на другой. — Закрой глаза, Джонхён! — говорит оператор, а сам направляет камеру на ребенка, что держит в руках какой-то милый яркий рисунок. Через пару секунд оба начинают идти вперед, напевая всем известную песню всех дней рождений мира. За столом сидит широко улыбающийся омега и закрывает лицо руками. Он прикусывает нижнюю губу в нетерпении, а когда отец с сыном приближаются совсем близко, открывает глаза, с удивлением и восторгом разглядывая свою семью. — Папочка, это тебе, — мило лепечет мальчишка, протягивая свой рисунок. На нем оказывается портрет нарисованного детской рукой мужчины, но главное — с красными сережками и колье. Родитель искренне восхищается, хвалит художественные способности своего сына, обнимает и целует его в пухлую щечку, после чего тут же весит рисунок на холодильник. — Чтобы все видели, — с гордостью поясняет он, и малыш радостно хлопает в ладоши, активно кивая. Кажется, он испытывает ликование, глядя на свой портрет, висящий в самом центре кухни, и это заставляет малыша восторженно вскрикнуть и запрыгать на месте. Между тем альфа протягивает мужу великолепные цветы, перевязанные пастельно-розовой лентой, и красиво упакованную коробку с основным подарком, после чего сам нежно целует его, шепотом произнося любящие слова. Минни прыгает вокруг них, не в силах сдержать свою детскую радость в маленьком, но уже всё хорошо понимающем и горячо чувствующем сердечке. — Тогда и у меня есть для вас небольшой подарок, — хитро улыбается папа и достаёт из кармана брюк серебряные браслеты. На каждом из них располагаются три небольших сердечка, разделенных крошечными бусинами, а внутри каждого сердца написано свое конкретно определенное слово: «Джонхён», «Хонджун», «Чимин». — Какая красота! — восторгается альфа, а малыш с восхищением аккуратно берет браслет в руку, разглядывая его с таким непосредственным любопытством, что родители не могут сдержать возгласов умиления. — Давайте наденем, — наконец предлагает Джонхён, тут же присаживаясь на один уровень с ребенком, чтобы застегнуть браслетик на тоненьком запястье своего сына. Через какое-то время вся семья оказывается официально скреплена невидимыми узами в виде минималистично-красивых браслетов. — Это чтобы мы всегда были рядом друг с другом! — радостно заявляет Минни, прыгая на одной ноге по кухне. — Всегда вместе! В помещении резко становится темно. Свет гаснет, проектор больше ничего не показывает, а Чонгук наконец отмирает от увиденного на экране. Он нервно сглатывает, пуская слюну по напрочь пересохшему горлу, и пытается нащупать выключатель, осторожно включая его. Основную лампу он решает не трогать, останавливая свой выбор на боковой, чтобы не напрягаться еще больше под ярким пронизывающим светом. Всё это время Чон стоял напротив экрана, находясь за диваном. Теперь же альфа видит по светлой макушке, что на самом диване сидит Чимин. Хотя он и так отчетливо знал это, теперь же все становится куда более серьезным, а ожидание тяжелого разговора, что вот-вот должен начаться, неприятно и тягостно висит в воздухе. Чонгук медленно обходит большой диван, аккуратно садясь рядом. Он поворачивает голову в сторону Чимина, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. Глаза омеги красные, а на щеках виднеются дорожки соленых слез. Он все ещё смотрит вперед себя, на экран, где только что транслировалась его счастливая жизнь, которой он так жестоко и неожиданно лишился в одночасье. Чимин выглядит довольно спокойно, в том плане, что парень не бьется в истерике и не рыдает — но Чон видит по маленьким кулачкам, как Пак со всей силы сжимает уголок подушки трясущимися руками. — Чимин… — признаться честно, Чонгук впервые ощущает себя настолько беспомощным и растерянным. Излишне уверенный в себе альфа, которому чуждо проявление подобных эмоций и слабостей, сейчас и вправду не знает, что делать, а нужные слова не находятся, застревая позорно в горле. — Теперь у тебя нет вопросов ко мне? — сбивчиво шепчет Чимин, отчаянно хмыкая. Он стирает слезы тыльной стороной ладони и громко шмыгает носом. — Ч-что? — Думаю, видео бы объяснили понятнее, чем изложенное в этом досье, — и Чимин достаёт откуда-то сбоку ту самую черную папку, небрежно кидая её в сторону опешившего Чонгука. Чонгук расширяет глаза, шокировано глядя на проклятые бумаги, после чего выдыхает, собираясь с мыслями, и произносит: — Прости, я… просто… — Полагаю, ты заметил, что люди на видео не похожи на ту семью Пак, в которой я рос и которую ты видел в ЗАГСе в день нашей росписи. — Чимин. Я почти с самого начала всё знал, — решает наконец сказать правду Чонгук, поджимая губы. Он чувствует, как его лоб становится влажным от нахлынувшего волнения, а омега непонимающе поворачивается в его сторону, вопросительно оглядывая старшего. — Отсюда? — он кивком головы указывает на черную папку, к которой испытывает лишь отвращение и злость вперемешку с горьким разочарованием. — Нет. Её я получил буквально несколько дней назад. Ты сам проболтался мне о том, что не родной сын Паков. Ещё тогда, когда вы в первый раз сбежали с Тэхёном, и я тащил тебя пьяного до кровати. Чимин напряженно молчит, пытаясь выстроить всю сказанную Чоном информацию в единую логическую цепочку. На секунду он вспоминает то свое состояние, когда ему казалось, что, возможно, он сказал что-то чересчур важное в том потоке бессвязной и пьяной речи, которую он не был в состоянии контролировать в тот момент. Однако вскоре это тревожное чувство ушло, ибо Чонгук вел себя как обычно и никаких серьезных разговоров не затевал, а значит, блондину лишь показалась непростительная оплошность своего длинного языка. — И ты… ничего не сделал после того, как узнал? — Чимин удивленно раскрывает заплаканные глаза, выглядящие сейчас наиболее выразительными, а оттого, заставляющие Чонгука испытывать еще более смешанные и, по большей части, тяжелые, непривычные для него эмоции. — А что я должен был сделать? — сухо спрашивает альфа. — Я думал, ты сразу же разведёшься со мной или расскажешь об обмане своим родителям, после чего нашему браку тем более придет конец. — С чего вдруг? — Не знаю… — Чимин вновь шмыгает носом и опускает голову вниз. — Поначалу я даже мечтал, чтобы ты узнал о моем истинном происхождении, так как наши отношения не были настоящими, и весь этот фиктивный брак горой лежал на моих плечах. Но когда я начал испытывать к тебе чувства… — омега ежится, отводя взгляд, потому что не может сказать Чонгуку такие вещи, смотря прямо ему в глаза, — я стал бояться этого груза тайны. Мне казалось, если узнаешь ты или твоя семья, вы сразу же порвете со мной и семьей Пак все связи и плевать вы хотели на подписанные контракты. — То, что биологически ты — сын простых, но уважаемых людей, таких как военный и хореограф, а не просто высокомерных чеболей, вроде семьи Пак, никак не поменяло мое отношение к тебе, — голос Чонгука твердый — такой, чтобы Чимин ни при каких обстоятельствах не смог подвергнуть сказанные альфой слова сомнению и расширительному толкованию, не имеющего ничего общего с тем, что Чон действительно думает по данному поводу. — Серьезно? — Чимин вскидывает на Чона недоверчивый взгляд, полный жалости и испуга. — Конечно. Разве это имеет значение? Тем более сейчас, когда мы испытываем сильные чувства друг к другу, — Чонгук осторожно берет маленькую ладонь Чимина и успокаивающе сжимает её. Ему хочется, чтобы омега поверил в искренность его слов и никогда больше не загонялся насчет своего истинного происхождения, которое совершенно точно не имело для Чона ни малейшего значения. — Но зачем тогда ты собирал эту информацию? Я нашел эту папку случайно, и мне было очень неприятно, что ты… честно не поговорил со мной, а просто прочитал какое-то сухо изложенное досье. Чонгук вздыхает, устало опуская голову, и внутренне соглашается с расстроенным до глубины души мужем: — Я тебя понимаю. Просто, возможно, я боялся этого разговора. Меня все эти месяцы мучила твоя правда. Твоя история не давала мне никакого покоя, но я видел, как тебе тяжело говорить об этом. Мне все время казалось, что ты бы не поделился со мной тем, что творится в твоей душе, поэтому я… подумал, что нанять опытных людей, которые достанут мне всю информацию о твоей жизни, будет гораздо проще. И в первую очередь, для тебя. — Но это не так! — Чимин с досадой вскидывает вверх брови, отрицательно мотая головой. — Я доверяю тебе. Да, есть вещи, о которых мне тяжело говорить, но чтобы сократить то существующее до сих пор расстояние между нами, состоящее из недоговоренностей и неизвестностей друг о друге, я рассказал бы тебе все, что тебя так сильно интересовало. Это бы помогло нам ещё больше сблизиться. Тебе просто нужно было поговорить со мной и дать время, чтобы я морально настроился на озвучивание вслух всего того, что происходило в моей жизни до сегодняшнего момента. Но собирать эту чертову папку в целях узнать что-то обо мне… это очень неприятно, Чонгук. Сначала я даже злился, но потом отчасти понял, почему ты так поступил. И твои слова насчет страха моей реакции лишь подтвердили все мои убеждения, поэтому я не хочу обижаться или злиться на тебя. Однако мне важно, чтобы ты знал — я правда доверяю тебе. В будущем, если тебя что-то будет тревожить и волновать, имей в виду — поговори со мной сам, а не привлекай «компетентных специалистов», — и Чимин посылает Чонгуку тактильный импульс в ответ, ласково сжимая его ладонь. Он осторожно заглядывает в глаза Чонгука, которые теперь кажутся Чимину ещё более большими и круглыми, отчего старший внезапно становится похож на испытывающего вину и глубоко раскаявшегося олененка. — Хорошо. Прости меня, пожалуйста. Я придурок, — хмыкает Чонгук и наконец притягивает омегу ближе к себе, заключая того в объятия. Чимин тут же утыкается носом в плечо альфы и чувствует, что от нахлынувших эмоций у него вновь скатывается одинокая слеза по щеке. Младший прижимается к Чону ещё сильнее, словно ища в нем ту необходимую помощь и защиту, поддержку, которой так ему не хватало. Чонгук для него — пристанище умиротворения и комфорта, позволяющий растворяться в себе все глубже и закрывать собой Чимина, оставляя все его волнения и проблемы снаружи, не давая просочиться ни единому негативу внутрь той успокаивающей атмосферы, которую они так талантливо и умело возводят вокруг себя. Парни сидят молча несколько минут, вдыхая чарующие ароматы друг друга, заставляя проникнуться каждой клеточкой тела к своему супругу. Наконец Чимин отрывается от Чонгука и, прикусывая губу, недолго думая, произносит: — Полагаю, ты уже и так всё знаешь обо мне, но… я хотел бы, чтобы ты услышал информацию именно из моих уст, а не просто прочел с бумаги, где написано сухим деловым языком, который не имеет ничего общего с тем, что происходило на самом деле. Словно это какой-то закон или дурацкий договор на твоей работе! Такие вещи нельзя говорить так бесчувственно! — на последних словах Чимин срывается и всхлипывает, а Чонгук тут же спешит взять его за руку для эмоциональной поддержки. Он видит, как дрожит голос Пака, как негодует и выпрыгивает из груди облитое кровью сердце, когда вместо трагедии всей жизни перед омегой предстают листы белой бумаги с черствыми, бездушными словами, будто специально демонстрирующие малозначительность и никчемность тех страшных событий, что когда-то пришлось пережить маленькому Чимину. Однако вскоре младший собирается с мыслями и медленно продолжает: — Как ты, наверное, успел заметить, у меня была очень счастливая, любящая семья. Мои родители долго меня хотели, но у них не получалось завести ребенка по физиологическим причинам. Пару лет они мучились с этим, но потом… появился я. Я был долгожданным ребенком, а оттого меня любили так сильно и горячо… Я бы даже сказал, во мне просто души не чаяли — у меня были замечательные родители. Мы жили не слишком богато, но и не бедствовали. Дома у нас всегда царил уют, комфорт и невероятно счастливая атмосфера. Конечно, порой случались и ссоры, но в целом моя семья была одной из немногих, где все её члены поистине любили, поддерживали и уважали друг друга, заботились о каждом из нас. Не буду долго размусоливать эту тему, так как мне до сих пор тяжело вспоминать о том доме, что был у меня когда-то, тем более, думаю, ты и сам всё видел минутами ранее на экране. Мы просто хорошо жили, я обожал до одури своих родителей, впрочем, это было взаимно. А потом… — Чон видит, что Чимина начинает потрясывать, а потому старается крепче сжать дрожащую ладошку младшего, которая становится чертовски горячей, такой, что Чонгук пугается, нет ли у омеги температуры, — случился пожар, — Чимин наконец выговаривает ту фразу, произносить которую он боялся и по сей день. Словно говоря эти гребаные слова, по его языку чиркали тонкой спичкой, после чего огонь начинал безжалостно расходиться по языку омеги, а затем и по всему телу. Но Чимин тушит разгоревшееся не на шутку пламя внутри себя ледяным рассудком и желанием рассказать самому близкому человеку, что у него сейчас есть, всю правду о своей жизни, а потому смело продолжает: — Черт знает, почему это произошло именно с нами, но причиной послужила неисправность какого-то гребаного электрооборудования… по крайней мере, так мне потом сказали. Этот момент я не хочу вспоминать ещё больше и уж тем более в красках описывать то, что навсегда отпечаталось в моей жизни злопамятным и ужасающем ожогом на самом сердце. Помню только, что очнулся, а всё буквально полыхало огнем. Вся мебель, мои игрушки, даже любимого одноухого медведя пламя поглотило прямо у меня на глазах. Больше всего мне запомнились горящие фотографии на стене. Улыбающийся отец, счастливый папа со мной на руках, наша первая поездка за город… Эти снимки сгорели буквально за пару секунд на моих глазах, и тогда я еще не понимал, что этот момент стал буквально пророчеством всего, что произошло с моей семьей дальше. Везде стоял дым, была очень плохая видимость, а эти ярко-оранжевые, местами красные языки огня… с тех пор я ненавижу оранжевый, — Чимин останавливается, сглатывая слезы, и вытирает свободной рукой соленые дорожки со щек. — Оранжевый — цвет разрушения, несчастий и горя. Мерзкий, отвратительный цвет! — Чимин со всей силы впивается передними зубами в нижнюю губу, словно пытается ее прокусить насквозь, чтобы окончательно не разрыдаться. Пару секунд ему требуется для того, чтобы восстановиться, после чего он делает глубокий вдох и, видя сопереживающие глаза Чонгука напротив, крепнет и набирается моральных сил, чтобы продолжить свою непростую историю. — Тогда я не имел понятия, что мне делать. Мне было лет восемь-девять — я даже не успел толком сообразить, что же произошло. Потом увидел рядом еле живого отца — он уже тогда был в ожогах и практически не держался на пострадавших ногах. Отец просто схватил меня, сгреб в охапку, начал говорить какие-то странные вещи про папу… я тогда уже совсем не слышал его. Я не понимал, что происходит вокруг. Все пылало, и мне было очень страшно, но в какой-то момент отец схватил меня и понесся по коридору, он кричал, чтобы я бежал вперед, звал на помощь. Я не сразу понял, что он хотел, но когда ощутил жар огня возле себя, испугался и побежал. Отец же пообещал, что поможет папе и скоро вернётся… — Чимин снова замирает, не дыша, и горько всхлипывает, прикрывая глаза. — Как видишь, никто из них не выполнил обещание, — голос омеги совсем срывается, а потому он говорит почти совсем беззвучно и вымученно. Чонгук смотрит на раздавленного во всех смыслах Чимина и чувствует, как у него самого выступают на глазах столь редкие для него слезы. Когда вообще он плакал в последний раз? Но Чимин, его срывающийся от губительного отчаяния голос, трясущиеся руки и взгляд, полный уничижительной боли, в котором царит душевная разруха, буквально выворачивают Чонгука наизнанку, заставляя по человечески сопереживать омеге и разделять с ним то ужасное чувство горя и безысходности, что заполняет собой пространство и буквально душит петлей обоих. — Думаю, ты примерно представляешь, в каком состоянии я находился дальше. Это даже не объяснить ни простыми, ни заумными словами — никакими, Чонгук. Помню только, что вообще потерял смысл жизни на тот момент. А ведь я был совсем ребенком, — Чимин вновь всхлипывает, беспомощно качая головой. — Страшно. Это невыносимо страшно, пережить то же, что и я в таком возрасте. Да в любом возрасте это страшно, но когда на твоих глазах пламя забирает с собой родителей, которых ты любишь больше всей своей жизни… — Чимин замолкает, не в силах говорить дальше. Но Чонгук и без того понимает, каково это — утверждение Чимина очевидно риторическое, чтобы расспрашивать о подробностях. — А затем… моя жизнь круто изменилась. Меня забрали дяди со стороны отца. В досье все правильно написано — меня действительно жгуче ненавидела вся семейка Паков, начиная от родителей, заканчивая их ублюдком-сыночком. Меня взяли, как выяснилось, только для того, чтобы поиметь денег. Хотя и об этом ты тоже наверняка читал, — Чимин горько усмехается, прикрывая глаза. — Про жизнь в их доме я вообще больше никогда не хочу вспоминать. Эти люди обращались со мной как с животным. Нет, у меня была красивая жизнь — своя комната, хорошая одежда, учеба в элитной школе… но ко мне относились как к мусору. Мои интересы не ставили ни во что, знаешь, они просто обеспечивали меня материальными благами, чтобы я физически был здоров и потом меня можно было сбагрить за кого-нибудь замуж за приличную сумму денег. Я был чем-то вроде домашнего скота, который выращивают лишь для того, чтобы в итоге съесть. Меня унижали, били, оскорбляли страшными словами, издевались и ненавидели. Они запрещали мне делать всё, что не нравилось им, а заставляли выполнять то, что было в их интересах. Единственная вещь, когда они пошли мне на уступки — это разрешили ходить на танцы, которые буквально приютили мою безнадзорную душу и подарили вторую семью. Я предпочитал пропадать часами напролет в танцевальной студии, вместо того, чтобы возвращаться домой, который и вправду стал для меня моим личным Адом. Признаться честно, я всегда жалел, что не сгорел в тот день вместе с родителями, предаваясь жестокой воле полыхающего огня. Поверь, для детской психики, пережившей такую сильную трагедию в своей жизни, этого было более чем достаточно, чтобы навсегда закрыться в себе и даже попробовать совершить суицид после того, как эти уроды выкатили надменное заявление о моем принудительном замужестве. В тот день я должен был выступать на важнейшем мероприятии вместе с Хосоком и командой танцоров, но вместо этого я наглотался таблеток, потому что мысль о фиктивном браке уничтожила последнюю каплю того ангельского терпения, что у меня было на тот момент. Собственно, поэтому я и оборвал все связи с танцами, но это уже другая история. Вкратце я, наверное, не хочу говорить больше, — Чимин замолкает, уже совсем теряя зрение из-за пелены слез, что застилала его глаза. Сколько бы раз омега не пытался ее сморгнуть, она вновь и вновь накрывала его и сильно туманила потерянный взгляд. В конце концов Чимин устал с ней бороться, а потому просто поник в сильных руках Чонгука, которые все еще теплили хоть какую-то немую поддержку в сердце, не давая окончательно загнуться и предаться ужасающим воспоминаниям прошлого. Чонгук молчит несколько протяжных секунд, после чего напряженно подносит руку к вискам, слегка массируя их, и говорит абсолютно не продуманные, но по человечески искренние слова, которые ему просто хочется сказать сейчас своему несчастному маленькому супругу: — Чимин, всё это… чертовски ужасно. Честно, я даже не смогу подобрать никаких правильных фраз, чтобы выразить всю ту скорбь и горечь, которую испытываю, не говоря уже о том, что всё это время чувствовал и продолжаешь чувствовать ты на протяжении целого десятилетия. — Их незачем подбирать, Чонгук, — перебивает альфу Чимин, передергивая плечами. — В любом случае уже ничего нельзя вернуть. Мне нужно просто научиться принимать своё прошлое. Грех жаловаться на ту жизнь, что у меня есть сейчас, потому что… я существую благодаря тебе, — Чимин вдруг смущенно поглядывает на Чона, неловко поджимая губы. Румянец приливает к его щекам, и он нервно проводит взглядом по застывшему лицу Чона, стараясь привести альфу в чувства. — До нашего брака, к которому я, к слову, изначально отнесся более чем отрицательно, в моей жизни не было ничего хорошего. А теперь у меня есть ты. Я даже представить себе не мог, что со мной может такое произойти. Что я смогу влюбиться и найти мужчину, который вытащит меня из того запутанного клубка, начнет любяще распутывать и вязать. Прости, если сравнение звучит сейчас слишком глупо, но я просто хочу сказать тебе спасибо, Чонгук. Ты правда мне очень дорог. Я каждый день благодарю Бога за то, что он свел нас. Фикция пошла крахом, но я счастлив, что это случилось, — Чимин улыбается краешком пухлых губ, и Чонгук снова прижимает его ближе к себе, не желая больше отпускать того ни на секунду. — Мы справимся, Чимин. Ты человек с большой буквы, раз смог пережить такое. Ты можешь казаться беззащитным и маленьким, на первый взгляд, но внутри ты очень мужественный и стойкий. А главное — у тебя огромное сердце, — Чонгук ласково шепчет на ухо Пака эти слова и поглаживает его спину своей рукой, словно пытаясь снять весь стресс и напряжение, что младший испытал сегодняшним вечером. — Спасибо, что доверился и рассказал мне всё, что долго пылилось в твоей душе. Я не хочу только бросаться красивыми самоотверженными словами, мне хочется доказывать действиями серьезность своих намерений на твой счет. Я не смогу вернуть тебе ту семью, которая у тебя была когда-то, но… я попробую стать твоей новой, не менее счастливой семьей, чтобы ты вновь чувствовал себя в ней горячо любимым и нужным. Прости меня. В следующий раз я обязательно буду спрашивать тебя напрямую и ничего не стану скрывать. — Ты тоже прости. Видимо, я настолько медленно открывался, что ты подумал, я никогда не смогу доверить тебе тайну своей истории. — Всё в порядке, главное, что мы уже разобрались в этом. Я горжусь тобой, правда. И я сделаю всё возможное, чтобы помочь тебе и всегда быть рядом. Извини, если буду звучать сейчас слишком прямолинейно, но ты когда-нибудь ходил к психологу? — Нет. Но всегда хотел, — честно признается Чимин, тяжело вздыхая. — Я найду тебе самого лучшего врача, так как абсолютно все травмы, а они у тебя немалые и не на шутку глубокие, тебе нужно обязательно проработать и отпустить. Ты согласен? — Конечно! Чонгук снова вздыхает, но на этот раз уже облегченно, и растворяется в объятиях Чимина, согревая его теплом своих чувств, что берет свои истоки прямо из горячо любящего и искренне сочувствующего сердца. Внезапно Чимин разжимает кулак, и на его раскрытой ладони Чонгук видит что-то небольшое, но красиво переливающееся. Альфа вглядывается в заинтересовавший его предмет и понимает, что в руке Чимин держит три сердечка, те самые, которые были на кадрах счастливых видео. — Вот. Это всё, что у меня осталось от них. Весь наш дом сгорел, со всеми вещами и… — омега хочет сказать «и вместе с моей семьей», но язык не поворачивается произнести эти устрашающие, смертоносные слова, — и памятью о них, — решает закончить таким образом он. — Тише-тише, — Чонгук вновь обнимает Чимина, чувствуя, как тот сутулится, сжимаясь в беззащитный комок, который Чонгуку хочется защитить. Впиться клыками в горло и кровожадно растерзать всех, кто когда-либо обидел Чимина или заставил его чувствовать себя плохо. — Сам браслетик давно порвался, но сердечки с нашими именами я сохранил, — между тем тихо продолжает Чимин. — Благо эти кассеты тоже сохранились. Мне отдали их родственники, у которых они тоже, к счастью, остались. Наверное, это единственное, за что я им благодарен. Смотря на этот браслетик, у Чонгука замирает ком в горле, и он снова чувствует выступающие на глазах слезы. Он хотел бы сделать всевозможное, чтобы перенять всю боль омеги на самого себя, но увы, жизнь это не фантастика и не сказка. Каждый человек самостоятельно переживает свои трагедии и борется с их тяжелыми последствиями на протяжении всего жизненного пути. Это бой наедине с самим собой и своими чувствами, своим прошлым, и никто не вправе принимать в нем хоть какое, даже косвенное участие, кроме самого потерпевшего. — Это кошмарная история, Чимин. Но ты огромный молодец, что не сдался и смог продержаться до этого момента. Теперь мне хочется приложить еще больше усилий для того, чтобы сделать тебя счастливым и перекрыть хорошими моментами те страхи и ужасы, что запятнали собой такого светлого человека как ты. Я верю, что у тебя всё получится. И… еще раз спасибо за доверие, что ты оказал мне сегодня. Я правда это очень ценю, — Чонгук с чувством припадает горячими губами ко лбу омеги, заставляя того чувствовать себя в безопасности. Поцелуй Чонгука словно снимает весь пыл с изнуренного тела Пака, и тот ощущает, как ему постепенно становится легче — как физически, так и эмоционально. — Тебе спасибо. Я всегда знал, что ты меня поймешь и поддержишь, просто боялся тебе рассказать об этом. Мне было бы очень сложно начать этот разговор без твоей помощи. — В следующий раз обязательно говори всё, что только захочешь, ладно? — Хорошо, — и Чимин впервые широко улыбается за весь этот сумасшедший день, тянется к Чону и осторожно, даже несколько робко целует его. — Я люблю тебя, — произносит Чонгук после нежного поцелуя, а Чимин испуганно округляет все еще заплаканные глаза. Прежде альфа никогда не говорил ему этого. Блондин и сам уже давно хотел произнести три заветных слова, но каждый раз боялся, что, возможно, Чонгук не сможет ему ответить тем же. Может, чувства старшего еще не готовы к такому серьезному заявлению или не так сильны, но сейчас… в глазах Чимина начинают вновь сиять слезы, только уже от радости, после чего он тихо, чувственно отвечает альфе: — Я тоже люблю тебя, Чон Чонгук.