Ветхие страницы

      Минск подозревает, что его старший брат состоит в каких-то странных отношениях с Одессой. Мысль эта приходит к нему во время одного из апрельских визитов, чтобы обсудить подготовку ежегодных празднеств и торжественных парадов в честь победы. Закрадывается вместе с сомнением и легким подозрением, которое Николай отгоняет от себя, раздражаясь — к кому? К его Киеву?! Возможно, он забыл ему рассказать. Но давайте обо всем по порядку. Изначально Дмитрий не хотел томиться в профсоюзном доме и пригласил Немигова к себе прямо с вокзала. Квартира, выделенная ему государством еще в пятидесятых, с тех пор пережила два полноценных ремонта и теперь напоминала маленькую летнюю резиденцию, где хранилось множество вещей из их общего прошлого. Николай его прекрасно понимал: ему самому было нехорошо на улице. А когда голова занята только списком вооружения армии, георгиевскими ленточками и пионерскими галстуками, ему тем более становилось тоскливо. Ведь всему требовалась организация, а в случае, если дело касалось ветеранов, стоило приложить все усилия для того, чтобы их не разочаровать. Время уходило сквозь пальцы. Снег с каждым днем таял все быстрее, до этого неделю шли проливные дожди, грозясь затопить улицы Минска — частое явление для середины апреля, но оттого не менее удручающее. В воздухе, тем временем, уже запахло весной, вступающей в полную силу. Западные города отчетливо чувствовали смену сезонов, как тают льды и сосульки и постепенно теплеет воздух, еще несколько дней назад казавшийся по-мартовски морозным, особенно ранним утром. Как постепенно оживают леса, набухают зеленые почки деревьев, готовясь прорасти в бутоны цветов, а снежный покров превращается в стремительные ручейки бегущей воды. Немигову нравилось находиться здесь, в Украине, наслаждаясь короткой передышкой перед летним сезоном, отличавшимся для всех загруженностью графика. Он сидел в кресле-качалке возле шкафа-стенки, поджав под себя ноги, и думал о том, что ему тоже не помешает записаться на покупку подобного предмета мебели. Полезную все-таки штуку придумали, особенно, если нужно куда-то поместить кучу старых и бесполезных вещей, чей срок давно прошел, а выкидывать как-то не хочется, воспоминания согревают. Свет из широких окон, попадая на люстру с висюльками, красиво отражался на паркете, покачиваясь. Коле казалось, что в этой старенькой пыльной квартире, где не так уж часто бывали люди, сохранилась атмосфера, очень близкая к той, что была в его детстве. Не хватало только печи для обжига и красного угла — с перестройкой Днепровский избавился от всех икон, которые у него были, отдав их церквям. А за окнами шумела оживленная улица, гудела центральная дорога города. Дима возился в соседней комнате, откуда слышна была его ругань вперемешку с жалобами на жизнь. Он искал отчеты по подготовке к празднику, ранее предоставленные министерством культуры, но, как обычно, они затерялись среди прочей документации, к которой Киев относился негативно, поэтому предпочитал оставлять в стороне те дела, что не являлись особо срочными и не требовали его личного вмешательства. Отдельный кабинет он себе так и не сделал. На кухне, что не могло не удивлять, сегодня хлопотал Одесса — сегодняшняя основная причина для беспокойства Немигова. Серьезно, Николай вообще не понимал, как они пришли к тому, что он собирается чаевничать на пару с Евгением в квартире брата. «Нет, — подумал Минск, вставая со своего места и заглядывая на кухню, которая была самой крохотной комнаткой в квартире, — Митя явно мне что-то недоговаривает, не к добру это. Как бы спросить обо всем напрямую, да не показаться при том идиотом…» Он чувствовал, что смотрит на картину в целом и не замечает каких-то важных деталей, что могли бы объяснить происходящее. Его не могли не поразить действия Дунайского, который вел себя так, словно всё это было абсолютно в порядке вещей: принимать гостей в доме Дмитрия, как своих собственных, в домашней одежде (Николай не сомневался, что у него с собой был второй, запасной комплект) использовать его кухню для приготовления еды, при этом еще успевать поругаться на «непутевую столицу» за то, что тот повсюду раскидывает свои вещи без какой-либо последовательности, создавая беспорядок, спросить, как идут дела у самого Немигова… Он прекрасно ориентировался в обстановке чужого дома. Казалось, Одесса был осведомлен обо всем на свете и мог дать ответ на любой интересующий вопрос, но сейчас Минск больше всего волновало другое. — Слухай, я спросить всё хотел, — неловко начал он, приваливаясь к косяку двери. Евгений обернулся, лицо его, прежде хмурое от напряженности, разгладилось при виде Минска. — Ты давно тут? — В якому смысле? — непонимающе уточнил он. Коля вздохнул. Его окружали такие тормознутые люди, что оставалось только дивиться. — Вы с Димой живете вместе? — Ты ше такое несешь? — в ответ на это Дунайский вытаращил глаза и замахал руками, мол, чур меня, чур! — Как тебе вообще це в голову пришло? Да он меня просто использует, как бесплатную рабочую силу! — Мне просто показалось, — уклончиво произнес Немигов, отводя взгляд в сторону. К колоритному одеситскому наречию город давно привык, благо, что языки не сильно отличались. — Надо же, показалось… Я почти доробив всё, садись за стол. Дмитрий Олегович! — он прошел мимо Минска, через коридор и к комнате, где Киев уже почти носом зарылся в бумаги. Николай послушно присел на свободное место. — Хватит копаться, тефтеля ты неразумная! Чай остынет, пока мы тебя ждем. Брата раз в месяц видишь, хоть бы постыдился, — зайдя внутрь, Одесса с криками и причитаниями вытащил Днепровского оттуда, таща на себе почти как на буксире, потому что тот еще пытался сопротивляться и кричал, что уже все нашел. Но Женина хватка была крепкой и уступать он не собирался, задавшись целью вырвать столицу из офисного плена, из-за которого он уже около часа игнорировал важного гостя. Дима аж ошалел от бесцеремонности собственного города и набрал побольше воздуха, явно, чтобы выпалить что-то бесцеремонное и оскорбительное в его сторону, но наткнулся на пронзительный взгляд Коли и примолк. Они ведь на самом деле стали видеться гораздо реже с прошлого десятилетия, переживая не самые легкие времена в экономике. Евгений с силой толкнул его вперед. Нахохлившись, будто обиженный воробей, он приземлился на стул, чудом не промахнувшись. Немигов негромко рассмеялся, прижав ладонь ко рту, потому что Митя всем своим поведением сейчас отчаянно напоминал ему о собственной молодости, оставшейся где-то далеко в прошлом — в Полоцке, в сгоревших стенах белокаменного Кремля и Киевской Руси. Город его раньше был крепостью, построенной для обороны. Немудрено, что Николай особенно остро чувствовал вину за то, что стольких людей подвел и потерял, будучи не в состоянии управиться с противниками в одиночку — не устояли его прочные стены. Он отличался от братьев — предпочитал сохранять всё свое поближе к сердцу, оберегать, а не идти на риск, и уж точно не назвал бы себя чересчур воинственным. Потому даже в кругу друзей Минск непроизвольно старался многое утаивать и не выставлять напоказ свои недостатки, чтобы никто не сумел ими воспользоваться. Только с определенными людьми он умел расслабляться, и Киев, например, входил в их число. Оттого еще непонятнее ему было, почему Митя так фамильярно относится к Одессе. Что-то между ними произошло, а он, Коля, и не заметил поначалу. Осознание этого болезненно кольнуло его в сердце. Он не хотел оставаться на втором плане для своих близких или, упаси боже, давать им повод считать, что ему нет дела до их жизни, это ведь совсем не так. — Достал ты меня, Дунайский. — Ты мене тоже, — невозмутимо ответил Женя, наполняя чашки ароматным травяным напитком. Подобные шуточные перепалки у них явно в порядке вещей. Застолье, даже небольшое, в их домах не обходилось без лакомств, поэтому Николай взял с блюдца печенье и окунул в чай. Оно оказалось хрустящим. — Як ты? — отвлекаясь от своих мыслей, спросил Дима. Он внимательно оглядел брата, подмечая и усталость в голубых глазах, и намертво приклеенную к лицу улыбку. — Всё хорошо. Ну правда, не смотри так, Мить, — Немигов замахал на него руками и отвернулся в сторону, к Дунайскому. — Я и не думал, что вы так сдружитесь. Раньше все как кошка с собакой цапались. — На чым вазку едзешь, таму і песенькі спывай, — отозвался Евгений, ловким движением выхватывая из-под носа у Киева последнее печенье. Сноровка давала о себе знать, не иначе. — Ты подлый еврей! — тот поднял на него взгляд, полный праведного негодования, и разразился отборными ругательствами. Куда только делись столичные манеры? — Ха! Тоже мне, нашел чем удивить. Це я и так знаю. Все мое — мое, и твое — мое. Коля вновь тихо рассмеялся, заглушая звонкий смех ладонью, бросил взгляд на часы. Ему уже пора было собираться, дела не ждут. С другой стороны, наблюдать за их почти домашним бытом было забавно. Он опустил глаза к чашке, увидел в чае собственное размытое колеблющееся отражение — сомневающийся, задумчивый — все же решил спросить потом как-нибудь у Дмитрия об его изменившемся отношении к Евгению, но лучше наедине, чтобы им никто не помешал обстоятельно поболтать. Он ведь видел, как эти двое смотрели друг на друга, едва ли таясь, но определенно не замечая, что делают это совершенно одинаково и зачастую даже одновременно. Вместо этого вслух Минск произнес: — Я вижу, что ты тоже радуешься жизни. Это замечательно. — он говорил искренне, без желания обидеть, но заметил, что Днепровский сразу помрачнел. — Як же мне радоваться, — процедил он, — когда еще столько недоделанного и испорченного вокруг. Меня по европейскому подобию застраивают, а в магазинах при том все еще дефицит. — Знаешь, как Тургенев писал: «Счастье — как здоровье: когда его не замечаешь, значит, оно есть.» — Николай на это мог только спокойно улыбнуться. У него самого были те же самые проблемы, да и у кого их не было, в их-то стране? Ничего, после войны выбрались, и сейчас не пропадут. — Ты ведь и впрямь изменился, как внешне, так и снаружи. Дунайский слушал их разговор молча, затем поднялся и вновь наполнил чашки, как ни в чем не бывало. Но на этих словах он встрепенулся и посмотрел Киеву прямо в глаза: — Тут я соглашусь. Хотя, якщо ты будешь отращивать волосы, Житомир научиться плести вполне себе сносные косички, а Полтава буде жаловаться, что ты, проклятый славянофил, остаточно повредился умом и подаешь ужасный пример молодому подрастающему поколению, — Одесса, сохраняя на лице торжественную серьезность, наклонился поближе к замершему в растерянности Киеву и подцепил медно-рыжую прядь его волос, закручивая на пальце. Коля, наблюдающий за стремительными изменениями и откровенным немым шоком на выразительном лице брата, не выдержал и прыснул, а затем и вовсе громко расхохотался, отодвинувшись вместе со стулом назад, чтобы ненароком не расплескать чай. — Я-я не могу, а-ха-хах, — сквозь слезы, выступившие на глазах от слишком сильного смеха, просипел Немигов. — Шо ты хохочешь! — Днепровский отмер и быстро отодвинулся от Жени на то расстояние, которое счел безопасным. — А тебе чего надобно? Демонюга! — произнес он чуть тише, уже обращаясь к Одессе, который присоединился к внезапному веселью белорусского приятеля, держась за живот обеими руками. — Вы ведете себя, как, — он все никак не мог набрать достаточно воздуха, чтобы сказать фразу полностью и отчетливо. Минск не выдержал, запрокинул голову назад, тут же больно стукнувшись о стенку, и ойкнул, потирая затылок, — как женатики! Вам сюда только собаки не хватает и маленького ребенка, будет полноценная картина семьи. Повисло молчание. Евгений от шока даже прекратил смеяться и открыл рот, силясь что-то сказать, вот только Немигов на этом не остановился, продолжив: — Ворчите друг на друга за то, что один слишком много работает, а другой о нем пытается позаботиться. Таскаете еду, як малолетки! Так тебя, Митя, Женя еще и за косички собрался дергать. Так уж и быть, я человек щедрый, в следующий раз, как приеду, подарю вам вясельны сервиз. — Какой-какой сервиз? — переспросил Дима. Он почти вскочил из-за стола и перегнулся через него, заботливо трогая лоб Минска. — Коля, Коленька, да ты совсем захворал! Ше ты несешь? Дай-ка старший братец проверит, не горячий ли ты. — Не болен я! А вот вы — очень даже. Главное, не забудьте меня на свадьбу запросить! — Немигов, по-дурацки хихикая, отмахнулся от его руки. Он встал со своего места и обогнул Киев по дуге. — Так, где там, говоришь, документы лежат? — В прихожей оставил, — растерянно пробормотал Дмитрий. — Отлично! Мне уже пора, свидимся еще на параде, — он заключил брата в крепкие объятия и, не удержавшись от шалости, напоследок потрепал Евгения по голове, взлохматив светлые волосы. — Коля, а ну стой! — Днепровский отмер и бросился следом, стоило Минску убежать. Одесса наблюдал за этой сценой, все еще пребывая в состоянии глубокого удивления и не зная, что сказать. От обычно тихого и спокойного Николая он такой прыти не ожидал. Днепровский выскочил за ним в коридор и провожал, сунув документы в руки, а сам так и не понял, что это была за вспышка внезапного веселья и почему он вдруг подкалывал их на тему, казалось бы, безобидного общения. Хотя Киев знал, что Немигов и раньше частенько подшучивал над людьми, но не над ним же! Должна быть у них какая-то солидарность, в конце концов. «Боже, — подумал Минск, собираясь, — ты дал мне двух замечательных братьев, но скажи, почему они такие бездари в любовных вопросах?» Он, все еще посмеиваясь над взлохмаченным Митей, который, ко всему прочему, теперь еще и тревожился за его психологическое здоровье, кое-как уместил толстую папку, которую ему передали, в свой небольшой портфель, поднял голову и снова поймал себя на невольном умилении, когда увидел, как Евгений оттаскивает Днепровского, держа за плечи. То, как он делал это, быстро, но бережно и аккуратно, будто боялся ненароком причинить боль Киеву, коснувшись его в неподобающем месте, было чем-то по-настоящему ценным. Минск, несмотря на то, что пробыл он здесь совсем недолго, находил эту поездку стоящей затраченного на нее времени, он хотя бы увидел брата с другой стороны и убедился в том, что о нем есть кому позаботиться. А сервиз он им все-таки купил, хоть и подарил значительно позже — в девяносто первом году, который выдался совсем тяжелым и закончился развалом страны. Боялся, что если будет ждать подходящего момента или приглашения, то потеряет или разобьет во время очередного переезда на новое место жительства. Посуду из красивого чешского хрусталя (который напоминал ту самую стеклянную люстру в квартире Дмитрия), уже ставшую раритетной, Одесса с Киевом в конце концов разделили пополам каким-то своим нелогичным способом: чашки, блюдца и столовые приборы достались Днепровскому, а тарелки, супницы и кольца для салфеток перекочевали к морскому побережью Дунайского. Такую было не достать, не производили больше, поэтому берегли её как зеницу ока и редко использовали по назначению. Скорее, подобный сервиз стоял бы за стеклом, как украшение и символ чего-то важного. Коля не протестовал, подарок на то и подарок, чтобы им распоряжались, как душе угодно, тем более, что он сделал его с тем, чтобы у этой парочки остались воспоминания о совместно прожитых днях, даже если вдруг они разбегутся. Но Немигова нередко мучало любопытство: о чем же думали гости друзей, наблюдая сначала в одном, а затем в другом доме посуду из одного и того же комплекта и спрашивали ли они об этом их самих? А если да, то думать над тем, какие нелепые оправдания мог выдумать Киев по этому поводу или какие оскорбления срывались с языка Одессы, он уже не хотел.