Взрасти свой сад

      После того, как Чжисинь пришел в себя, его выздоровление не затянулось. С лица и тела сошли ожоги, пропала, словно и не было, обморочная слабость, снова теплом забилось в даньтяне золотое ядро. Ему позволили покинуть палаты исцеления, и он смог наконец рассмотреть, где находится.              Золотой дворец Небесной Госпожи-супруги был выстроен на склоне самой Тоуминшань, отчего казался в особые дни вовсе замком в воздухе. Он не был выстроен в традиционном стиле сыхэюань, но включал в себя множество двух-трех— и даже пятиэтажных павильонов, соединенных воздушными переходами и мостиками, галереями и арками. На самой горе, действительно сложенной словно бы из совершенно прозрачного шуйцзина или нетающего, но и не холодного льда, не росло ничего, но дворец все равно утопал в зелени, что заботливые духи-прислужники высаживали в позолоченные и посеребренные кадки, корытца и вазоны, украшавшие любой мало-мальски удобный для этого уголок. Здесь было столько цветов, что Чжисинь думал: их собрали в этом дворце со всего обитаемого мира. Здесь на ветках крохотных деревьев пели самые сладкоголосые птицы. Забранные сандаловыми решетками окна от полуденного солнца прикрывали тончайшие шелковые занавеси, а выложенные драгоценными нефритовыми плитками полы — ковры из шелка и шерсти, что стоит в десять тысяч раз дороже, чем весит.              Здесь все было слишком, и юный вор, едва только его глаза смогли все это богатство увидеть, преисполнился отвращения. К чему роскошь, если под своим нагромождением она превращается в обыденность? Там, во внешнем мире, за одну нефритовую плитку размером с его ладонь, которую он попирал своими жесткими пятками уличного бродяги, можно было купить запряжку из четырех волов и отличную колесницу. Или драгоценный цзянь, на ковку которого ушло десять лет. Или кормить семью из пяти человек целый год, ни в чем себе не отказывая. Чжисинь смотрел на выложенные такими плитками узоры в полу, но видел тысячи нищих на рынках городов, через которые они проходили на пути к морю. Он прекрасно знал, что есть нищенские общины, члены которых живут порой и побогаче некоторых горожан, хоть и тщательно это скрывают. Их, таких, можно было отличить по глазам, по множеству иных признаков: у кого руки от тяжелой болезни в язвах, а кто спозаранку грим тщательно наводил. У настоящих нищих глаза были тусклые, мертвые, в них плескался вечный голод, сушащий тела так, что даже самая простая работа становится непосильной, и за этим следует смерть. За одну беседку на склоне Тоуминшань можно было накормить целый город нищих, и кормить их, пока не наберутся сил, чтобы начать работать и зарабатывать на жизнь.       Фыркнув, Чжисинь устроился на нефритовом полу этой самой беседки и сложил руки на коленях, закрывая глаза. Он был намерен посвятить часть дня медитации, тем более что на благословенном острове ци была едва ли не разлита в воздухе. Преступно было бы пренебречь таким шансом и не совершенствоваться, пока дают.       Несколько дней спустя, перезнакомившись и очаровав всех духов-прислужников в сфере досягаемости, Чжисинь узнал, что в Золотом дворце есть библиотека. Но на то, чтобы ее посетить, следовало получить разрешение у самой Госпожи-супруги, а его, в отличие от Хо Чжаня и Хо Цюнлиня, на высочайшую аудиенцию не приглашали. Как и Юаня, который очень скоро отыскал себе приемлемое занятие и взялся тренировать Чжисиня во владении мечом.              Гостей уже предупредили, что размахивание оружием на острове не приветствуется, но и не запрещено. К тому же, некоторые духи-прислужники (Чжисинь назвал бы их «мечами», если бы здесь существовало разделение, как во внешнем мире), принимавшие облик мужчин, имевших черты леопардов — закругленные уши, пятнистые хвосты и довольно странные лица с приплюснутыми широкими носами, носили на расшитых перевязях за спиной мечи-дадао, куда больше и тяжелее сабель-дао, коими славились воины Не. И эти духи выходили на песчаные дюны, за которыми слышался неумолчный шум океана, там они тренировались и сражались друг с другом. И Чжисинь, и Юань были в ужасе в первый раз, когда увидели, как такой дадао врубается в чужое тело, а то... рассыпается искрами или светящимися бабочками. Правда, из роя искр или насекомых духи собирались почти мгновенно, но следы «ранения» еще долго были видны на их телах, как яркие светящиеся полосы, отмечая неудачу в тренировочном бою.       Камни, бревна и манекены из соломы и водорослей их дадао рубили, словно острый тесак повара — застывшее гуйлингао. Юноши не хотели бы знать, что будет, если такой меч ударит по живой человеческой плоти.       Но духи-леопарды не возражали, когда Юань и Чжисинь присоединялись к ним, чтобы не мелькать лишний раз перед глазами иных духов, что морщили носики и негодующе махали на них веерами. Духи-феи, воздушные в своих полупрозрачных шелках, юношей смущали, смущали и их перешептывания: феи не скупились на похвалы и довольно нескромно обсуждали красоту гостей.              — Хорошо, что здесь нет лисиц, — тихонько пыхтел Юань, краснея до невозможности, когда их с Чжисинем застали в одной из открытых купален, омывающимися после тренировки.       Хотя Чжисинь и не понимал, чего ему стесняться, если юноша даже не снял свои ку, а его тело было красиво и гармонично сложено и уже почти избавилось от юношеской угловатости, превращаясь в мужское. Сам Чжисинь купался, оставив на себе только кусок тонкого полотна на бедрах — что ему было прикрывать? Его фигура все еще была почти совершенно мальчишеской, без четко выраженной мускулатуры, хотя он, кажется, за последнее время пошел в рост. Вытягивался, словно бамбук, оттого казался костистым, длинноногим и длинноруким, тощим и ребристым. Вся его одежда, так заботливо перестиранная и починенная за первые дни, когда он уже мог двигаться, но еще не должен был напрягаться, оказалась мала в длину и как-то странно жала в плечах.              — Да еще бы она не жала, — посмеялся Юань. — Ты ведь растешь, причем с такой скоростью, что еще немного — и сравняешься со мной.              Чжисинь скептически посмотрел на него: пока что он дотягивал макушкой до его уха, не более.              — Правда, А-Синь. Ты очень быстро растешь. Сейчас я дал бы тебе твои реальные пятнадцать весен.              Чжисинь фыркнул, но с одеждой что-то нужно было решать.              Что ж, когда он изложил свою проблему госпоже Худе, что была старшей в той части дворца, где поселили гостей, та окинула его внимательным взглядом, кивнула и удалилась, чтобы вскоре вернуться с целой стайкой духов-дев, несущих стопки самой разнообразной одежды. Чжисинь откровенно растерялся. Он привык носить темные немаркие одежды, когда не наряжался в девичьи тряпки, но здесь таких не было. Все — от полупрозрачных тончайших чжунъи до расшитых изысканными скромными узорами дачанов, было подобающих юноше цветов: от едва заметного оттенка цин до яркого даньлань и даже даньцзы. Не было ни серого, ни черного, ни красного или багряного, ни иных темных, что больше подобали мужчинам взрослым. И все они были отвратительно, безобразно дорогие даже на вид, не говоря уж о том, что сшиты из прекрасного шелка, каждый слой — ровно такой плотности и толщины, как оно подобало — ох уж это подобающее! — одеждам молодого высокорожденного господина из хорошей семьи, возможно, даже приближенной к императору. Чжисинь, мысленно фыркая и кривясь, постарался сохранить лицо и с поклоном отдался в нежные и многоопытные ручки госпожи Худе и ее дев.              

***

             На ужине господа Хо увидели его в совсем непривычном виде. Наряд на вечер позволительно было избрать более темных тонов, нежели утренний или дневной, и он старательно облачился в молочно-белый чжунъи, остальные слои выбирая из оттенков цвета цин, завершив все бэйцзы глубокого сине-зеленого, словно воды океана, цвета со скромной расшивкой серебряными ветками мэйхуа и орхидей. Цветущая весна во плоти!       Довольно ли этого было для провокации? О! Еще как довольно! Драконьи золотые глаза ни на миг не отрывались от него, и Чжисинь не поручился бы за то, что Хо Чжань не остался совершенно голодным, потому как ни разу не заметил движения с его стороны. Но, право же, разве он, Цзянь Чжисинь, не заслужил побыть немного тем, кем ему выпало быть по праву рождения, если бы боги были чуть более благосклонны к его родителям? Он откровенно красовался, призвав на помощь весь свой талант актера, память Вэй Усяня и отточенные годами навыки лицедейства. Хотя полностью выдержать характер отыгрываемой роли все равно был не в силах, уже к концу ужина разговорив и Хо Юаня, и Хо Цюнлиня, выпытывая у них какие-то сущие глупости о любимой еде, специях, каким-то невообразимым путем перейдя на травы и растения, что использовались в целительстве, рассказывая в свою очередь о тех, что использовал сам, составляя свою маскировочную косметику.       Хо Чжань так и промолчал весь вечер, но к ночи, когда духи-прислужники убрали столы, оставив лишь чайные принадлежности и сладости, заговорил, предложив сыграть с Юанем дуэтом.       Чжисинь ожидал чего-то печально-возвышенно-заунывного, но нет, музыка старшего Хо словно бы впитала в себя мелодии народных песен, слышанных ли в родном мире, или уже здесь — он не разобрал. Она все еще звучала возвышенно и нежно, но теперь под нее легко вспоминались и зимние дороги, и весенние леса, и бездымные костерки на привалах, и ночные полеты под бескрайним звездным небом... Словно господин Хо тосковал по бродячей жизни неприкаянного хуэйчэнь!       Чжисинь оправил широкий расшитый рукав и накрутил на пальцы длинную прядь, кокетливо выпущенную из плотного узла. Нет уж, хватит с него пока и бездомности, и дорог. Если уж их так настойчиво приглашают забыть о скромности и наслаждаться комфортом и вопиющей роскошью Золотого дворца — именно этим он и будет заниматься.       Пока.       Он все еще не понял, чем за это придется заплатить, но приложит все усилия, чтобы понять.