***
Первый раз случился, когда он, тогда еще просто «мальчишка Ин», «этот везучий босяк», «ученик Сяо Чэньсина», вместо того, чтобы праздновать свой день рождения — ведь даже было за что купить угощение, а подарок он себе и сам украл, — присматривал за вдрызг, в дрова, «в звездную пыль» пьяным наставником и смиренно выслушивал его малосвязное бормотание. Наставник напивался не часто, говорил, что вино лишает руки вора ловкости, а разум — четкости. Но вот этот раз превзошел все прежние. Подумав, Ин отверг мысль о том, что наставник Хоусю пьет в его честь. Хах, не того полета птица маленький воришка, чтоб отмечать его день рождения столь обильными возлияниями: он глянул под столик и насчитал уже пять пустых сосудов из-под дрянного вина. Ох, как же завтра будет болеть голова у Сяо Хоусю! Надо сказать Нэн, чтоб сварила крепкого бульона из костей и требухи, как раз ведь оставались, он сам видел. Наставник протянул руку к очередному сосуду, но промахнулся, и Ину пришлось самому налить ему вино в пиалу — половину, чтоб не разлил по пути от стола до рта. — Хоусю-шифу, что же у вас за горе? — не особенно надеясь на ответ, спросил, придерживая теперь уже пиалу — наставник даже до рта ее уже не мог донести. Однако Сяо Хоусю, выпив, разразился длинным монологом, из которого десятилетнему Ину стало известно то, что он не хотел бы знать никогда.***
Обманывать себя — последнее дело. Сяо Ин на самом деле давно — пять лет как — догадывался, кто его родители. Но эти догадки он предпочитал прятать на самое дно души, заменяя их самым неправдоподобным бредом, как те мысли, которые мелькали в его голове не далее как несколько часов назад, когда он шел за юным Хо Юанем в «Пестрый ястреб». Слишком уж больно было верить в правду. Эта история в самом деле была такой глупой, что ее могли бы показывать в уличном балагане. Люди любят такие: с возвышенными страданиями влюбленных, с изрядной долей стыда за попранные устои, с наказанием за то же. В них нет и не могло быть счастливого конца. Империи Вэнь и Не уже более двухсот лет то открыто воевали, то приходили к вооруженному перемирию. Последнее такое длилось с начала правления в Вэнь императора Жояна, и его старший сын, Жохань, всеми силами пытался сохранить этот статус, а то и перевести его в стабильный мир. Ради этого он даже согласился взять в жены одну из дочерей императора Минчэна. Дело сладилось, и на торжествах в честь помолвки молодой высокорожденный из Не увидел юную деву из Вэнь и влюбился с первого взгляда. Дева ответила взаимностью, а их юность, горячая кровь и полное отсутствие соображения не позволили им сделать все как полагается. Недолгими были их встречи, счастье же продлилось ровно до того момента, как неведомая муха укусила императора Не, и тот разорвал помолвку дочери, а вместе с нею и все надежды на прочный мир простых людей и на возможную свадьбу — этих двоих. Однако для них было уже поздно: дева осознала, что ждет дитя, а молодой «меч» не желал расставаться с любимой по воле владык. Их побег с намерением совершить три поклона в уединенном храме не удался. Деву забрал ее разъяренный непокорством старший брат, который по ее вине лишился места при дворе и был сослан в Тяньчжу. Юношу приговорили к изгнанию, лишили золотого ядра и вышвырнули прочь из Цинхэ. Два года он залечивал спину, исполосованную дисциплинарным кнутом, лишь чудом не покинув этот бренный мир, еще год шел из Не в Вэнь, по пути учась воровать, чтобы выжить и — украсть свою возлюбленную и дитя. А придя в Тяньчжу узнал, что «долго болевшая» сестра наместника умерла, разродившись мертвым ребенком. Ему больше некуда было идти, и он остался в Тяньчжу, а вскоре обрел и славу самого удачливого, хитрого и наглого вора. Стал Сяо Чэньсином Тяньчжу, прибрал к рукам попавшегося на пути маленького хуэйчэнь, по недосмотру богов получившего дар... На тринадцатую годовщину смерти возлюбленной он отправился мстить. И через три дня то, что от него осталось после пыток, сожгли на площади. Сяо Ину на память о нем остались знания, власть над ци в своем теле, воровские умения, пара драгоценных нефритовых куайцзы, привычка в моменты смятения духа пересыпать речь чэнъюями... да серые глаза. Так непозволительно много для хуэйчэнь, так мало для Сяо Ина. Он отомстил за Сяо Хоусю. Не просто обнес поместье — он разорил Храм предков, собрав в кучу все таблички с именами и раскрошив их в щепы, которые невозможно было сложить и понять, что одной не хватает. Не за украденное серебро и золото наместник Вэнь Ичжэнь собирался посадить его на кол, а за страшное святотатство. Сяо Ину было плевать на его угрозы — он их не боялся.***
К утру лицо и даже частично шея пришли в норму, перестали «радовать» переливами багрово-черно-синего по бледной коже, хотя Ин вымотался и был жутко голоден. Вернувшись домой, он навернул две миски с кашей, не слушая делано-злобное бормотание старухи Нэн, и завалился спать в гнезде из сена, покрывал и подушек на чердаке ее халупы. За время медитации он успел едва ли не по мяо пересмотреть минувший день, обдумать слова и свои, и пришельцев из иного мира, и решить, что не станет ничего предпринимать. Его — что бы там себе ни надумали высокорожденные, чужаки они там или нет, — эта история не касается, и точка! Достаточно было сказочек, на всю его последующую жизнь хватит! Бред чужого смутного разума пусть остается на совести этого безумца, втянувшего в свое болото и двух остальных. Да, он все-таки в итоге поверил, что они — не из Лань. Собственная ци внятно говорила, что печати на их руках не скрыты — их там просто нет и никогда не было. Следы некогда вплавленной в тело силы оставались в любом случае, даже от выжженных печатей — можно было ощутить, кем прежде был тот или иной изгнанник, наставник и научил распознавать. Не было их, не было. Но в их мире, где все подчиняется законам, оставленным одаренным богами, без печатей жили только хуэйчэнь, а среди них одаренным появиться было просто неоткуда. Он сам был уникальным исключением, ставшим возможным лишь благодаря... материнской любви. Это было больно признавать, он всеми силами прятал в самую глубину души понимание, что, не люби его несчастная мать и его отца, и плод их чувств, она не приказала бы подменить едва рожденное дитя невесть где найденным трупиком. Он был достаточно умен, чтобы понимать: она не один день готовилась к этому, пока носила его. Наверняка ее тщательно охраняли, и провернуть эту подмену было очень непросто. Очень глубоко в душе он гордился ею и даже любил. Прекрасно понимал, как глупо она поступила, пойдя на поводу у первой любви, с цинизмом уличного босяка осмеивал эту любовь, сломавшую жизни не двум, а много большему числу людей. Он не мог не провести параллели с рассказанной ему историей. Сяо Ин видел похожесть двух судеб, но прямо сейчас он с яростью отвергал ее, обещая себе, что забудет, как страшный сон, и златоглазку с волшебным голосом и безжалостными руками, и его товарищей, и развернутую перед ним алой лентой с опаленными краями чужую жизнь. «Я — Ин, Сяо Чэньсин города Тяньчжу. И более никто! Прочь из моей головы, несчастный, твою жизнь можно использовать как зеркало, чтобы никогда так не поступать!» Сон, наконец, пришел к нему, но отдохновения не принес — в нем метались чужие страшные тени и кричала, приказывала и звала кого-то флейта.