С того света

Орочимару с трудом разомкнул веки. Белый потолок. Скорее всего он был в своей лаборатории. Глаза болели и слезились от света, а тело отказывалось слушаться. Он закончил эксперимент? Мозг не хотел воспроизводить события недавнего прошлого. Что вообще случилось? Змей попробовал пошевелить пальцами. Его правую руку явно кто-то держал. — Орочимару, ками-сама! Голос был знакомым. Цунаде, это точно была она. Змей огромным усилием воли повернул голову в её сторону. Цунаде сидела на стуле рядом с его больничной койкой. Она выглядела плохо — немногим лучше, чем во время эксперимента. Эксперимента. Орочимару не хотел про это вспоминать. Цунаде жива, а остальное уже не так важно. Но как она попала к нему? Она ведь должна быть в больнице! — Цунаде… Всё хорошо? — Орочимару, умоляю, прости меня! — Цунаде будто не услышала вопроса. Она прижала ладонь змея к своему лбу и заплакала. — Я думала, что ты уже не очнёшься, ты пролежал без сознания четыре дня. Я пришла, как только смогла встать с больничной койки. Я так виновата. Я такая слабая. Мне было так плохо и страшно во время эксперимента. Я так поздно заметила, что у меня заканчивается чакра… — Зачем ты такое говоришь, — Орочимару было не по себе. Голова раскалывалась от боли, мысли путались. А тут ещё и Цунаде. Она ведь не должна перед ним извиняться. Это ведь был его эксперимент. — Ты не понимаешь! — Цунаде буквально захлёбывалась слезами. — Я должна была сказала тебе сразу, как поняла. Но я не сказала, и ты мог погибнуть! Когда я поняла, что чакры осталось мало, я сразу поставила крест на воскрешении. Я даже не была готова попытаться сделать хоть что-то. Я сломалась. Я даже не подумала о тебе. Я думала только о том, что снова теряю дорогого мне человека. Я просто хотела умереть. И я чуть не убила тебя своим решением. Прости меня, умоляю! — Да это уже не важно, Цуна… Орочимару будто передёрнуло током. Лог? Да нет, не Лог. Сердце бешено забилось. Змей с трудом повернул голову. Да, это был Джирайя. Лежал на соседней койке, весь обмотанный бинтами и увешанный капельницами. Живой. Лежал, смотрел на Орочимару и, кажется, улыбался. — Знаешь, если тебе так уж хотелось достать меня с того света, то мог бы и поаккуратней это сделать. Старым добрым эдо тенсеем, например. Орочимару усилием воли сфокусировал взгляд на Джирайе. Да, тот точно улыбался. И сил на разговоры у него явно было побольше, чем у змея. Орочимару всё ещё не мог справиться с туманом в голове. Он не до конца понимал, что случилось. Чем вообще закончился его эксперимент? Он практически ничего не помнил. Ему хватило чакры? Получается, что хватило. Хотя он и не почувствовал тогда пульса Джирайи. Просто до последнего пытался передавать ему чакру. И до последнего пытался убедить себя, что всё получится. Хотя тогда он в это уже и не верил. Когда отпускал Лога в Коноху, он понимал, что между Джирайей и Цунаде он выбрал Цунаде. Потому что её точно можно было спасти. Это решение было почти инстинктивным. Он же шиноби. Спасать нужно того, у кого больше шансов выжить. Но от этого было так мерзко. Да, каким-то чудом Джирайя тоже выжил. Но на душе всё равно было тяжело. Он бы не хотел ещё раз выбирать между этими двумя. Это было больно. А тут ещё Джирайя. Ведёт себя так, будто ничего особенного и не случилось. Хотя он всегда был таким. Святая простота. — Ты сам-то как, живой? — Не особо, — Орочимару вынужден был признать, что давно не чувствовал себя настолько отвратительно. — По тебе и видно. Знаешь, я конечно никогда тебя не понимал, но тут я в полном замешательстве. Как я понял из рассказов Цуны и Лога, этот ваш эксперимент был одним сплошным риском. И ты ведь… правда чуть не умер, пытаясь его закончить. И Цунаде чуть за собой не утащил. Я, конечно, понимаю, что для тебя наука всегда стояла на первом месте, но не первее же собственной жизни! Кажется, что за эти пару лет ты стал ещё более одержимым, чем раньше. — Ты не понимаешь, — Орочимару отвернулся. — Как дураком был, так им и остался. — Ну так объясни мне, дураку! Я правда тебя никогда не понимал. Да тебя вообще никто и никогда кажется не понимал. Знаешь, иногда нужно делиться своими чувствами, чтобы тебя поняли. И раз уж ты потратил столько усилий, чтобы я сейчас имел возможность с тобой говорить, то объясняй, зачем ты это сделал. Орочимару чувствовал себя натянутой струной, которая вот-вот порвётся. Ему было очень плохо. Да даже не просто плохо, а откровенно хреново. Он очень сильно морально вымотался с этим экспериментом, и сохранять самообладание ему было слишком уж тяжело. Он так редко испытывал настолько сильные эмоции, что просто не понимал, что с ними делать. А ещё Лог скорее всего накачал его какими-то анальгетиками, чтобы он не умер от боли. Это тоже здравости рассудка не прибавляло. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы Джирайя замолчал. Орочимару нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя и переварить всё случившееся. — Джирайя, наверное и правда лучше поговорить про это чуть позже, — Цунаде поднялась. — Пойду позову Лога, он принесёт лекарства. — Допустим я от тебя сейчас отстану. Но потом я всё равно обязательно узнаю, что у тебя в голове. Орочимару облегчённо вздохнул. Сейчас он придёт в себя, отойдёт немного и обязательно решит, что разумнее всего будет сказать Джирайе по поводу его воскрешения. Орочимару хотел снова закрыть глаза и провалиться в болезненный сон, но почувствовал тепло на своей руке. А потом ощутил, как его ледяные пальцы переплетаются с чужими, тёплыми. Это стало последней каплей. Струна самообладания лопнула. По щекам Орочимару покатились слёзы, впервые за последние много лет. Он только и смог порадоваться, что отвернулся от Джирайи, и тот не увидел его лица. Впервые за столько лет он снова почувствовал, будто вернулся в детство, в те времена, когда суровая реальность ещё не успела сделать из них трёх великих саннинов. — Да просто ты и Цунаде... я так за вас переживал. Вы мне так дороги. И тебе за столько лет уже должно было стать понятно, что я не люблю про это говорить. И если бы мне сейчас не было так плохо, то ты бы никогда в жизни этого не услышал. Так что будь добр, замолчи. Джирайя ничего не ответил. Но Орочимару почувствовал, что его ладонь сжали немного крепче.