Никчёмные идолы

      То ли Митал имела другие планы на свою подопечную, то ли так просто оказалась слишком живучей, как бы долийка ни бросалась в гущу красных храмовников, как бы ни дышали в её сторону драконы льдом и пламенем, она вернулась в Скайхолд живой и даже сравнительно невредимой.       Вернулась, чтобы тут же получить пафосные нотации со стороны шемленской ведьмы Морриган, которая с какого-то перепугу возомнила себя знатоком эльфийской магии и истории.       Она осталась жива и невредима только потому, что показала и рассказала кое-что действительно дельное, то, чего эльфийка прежде, к своему стыду, не знала. Но Виэриталеисэль твёрдо решила потом, когда она больше узнает про Элувианы и поймёт, как открывается и закрывается зеркало ведьмы, её надо будет устранить.       Слишком много знающая ведьма, древний эльфийский артефакт в её руках, необходимость отправляться в древний эльфийский храм и искать то, зачем охотится магистр, который уже использует эльфийскую же сферу — это всё усиливало внутреннее напряжение. Даже не так, наверное, это называется иначе, просто долийка не знала, как именно. Она предчувствовала какую-то беду, что-то плохое, но даже сама себе не могла объяснить, что.       Митал никогда не оставляла её, в это Виэриталеисэль свято верила и убеждала себя, что в храме богини ей помогут даже стены. Но всё равно в груди как будто клокотало от этого непонятного напряжения и жгло как от изжоги.       Спутники, кажется, что-то замечали, особенно Солас, которого она, вопреки обыкновению, взяла с собой (эльфийский храм всё же), но молчали. И к лучшему, потому что от напряжения девушка сильнее раздражалась, злилась, была вспыльчивой и агрессивной.       В Арборской глуши она сама чуть было не задушила солдата Инквизиции, который, завидев, что странные, очень быстрые воины расправляются с его товарищами, попытался бежать. Это не добавило ей одобрения, но на мнение шемов Виэриталеисэль было глубоко плевать, лишь бы под ногами не путались.       Она шла вперёд, не оглядываясь, расправлялась с тенями, не всматриваясь им под капюшоны — и так понимала, что это эльфы.       И маховик саморазрушения раскручивался всё сильнее, разгоняя болезненный жар от груди по всему телу. Она убивала своих сородичей. Одного за другим, методично и безжалостно, так, как раньше расправлялась только с недостойными представителями расы. А теперь она убивала таких же, как сама, может, даже более верных последователей древних богов, служителей Митал.       Невидимые глазу брызги их крови как будто повисали в воздухе, забивались в лёгкие, сдавливали их. Наверное, там оказалось уже целое озеро, потому что девушка почти не могла дышать, сквозь шум в ушах слыша, как скрежещет золочёная броня сородичей и, следом, как с хлюпаньем режется, давится их мясо, хрустят кости, мокро чавкают внутренние органы. Виэриталеисэль готова была поклясться, что слышит это, но в то же время с трудом различала голоса спутников.       От этого всего кровавое озеро в лёгких начинало бурлить от ярости. Эти так называемые союзники, эти ничтожества, стервятники, радовались, что её сородичи гибнут. Что свободных эльфов, носителей культуры, становится меньше. Хотелось развернуться посреди битвы и начать убивать «своих». Не тех, кто одной веры и практически одной крови, а тех, кто смеет зваться своими, вонючих шемов, членов этой глупой, ничтожной Инквизиции. От противоречий и ярости становилось совсем трудно, трудно даже думать, но, когда кто-то предложил помощь, долийка ударила посохом наотмашь, кажется, даже до крови. Её ярости, её исступления боялись, она себя тоже боялась, но уже ничего не могла поделать.       Совсем слабое облегчение она ощущала, когда проходила ритуалы. Когда её словно на миг окутывала благодать Митал, девушка почти физически чувствовала поддержку богини и это проясняло её мысли. Но этого надолго не хватало, ярость, отступавшая на это время, начинала сжирать Инквизитора с новой силой в новом бою. Эльфы-часовые сменились другими врагами, более понятными и приятными, теми, кого хотелось крушить и стирать в порошок, но… от этого буря внутри не стихала, а, наоборот, словно бы раскручивалась с новой силой. Храмовники, много храмовников, их кровь, помимо запаха и вкуса как будто имела звук, и этот звук находил отклик в душе Виэриталеисэль.       А потом снова были эльфы. Но на сей раз не безликие часовые-тени, нет, это были сородичи, которые смотрели на неё сверху вниз, с плохо скрытым, подчас и вовсе нескрываемым презрением. Бессмертные эльфы. Те, кто жил во времена Арлатана.       Впервые долийка ощутила в себе осознанное желание выцарапать глаза сородичу-эльфу, но, глядя на Абеласа, ощущая на себе его высокомерно-презрительный взгляд, она хотела именно этого. Теперь она хотела убить их всех, всех, кто отвернулся от НАРОДА, кто предпочёл жить, запершись, как крысы, кто бросил, обрекая на страдание и вымирание культуры! А его, последнего, оставить, чтобы он сперва смотрел на смерть, а затем ослеп и эти картины преследовали его вечно.       Такие мысли немного пугают саму эльфийку, но она не успевает этого почувствовать полностью, не успевает как следует испугаться, потому что Морриган отвлекает. Шемленка есть шемленка, она посчитала возможным для себя вторгнуться в древний храм эльфов и забрать себе великую ценность, она решила, что может присвоить себе знания поколений. Неслыханная наглость, такая обычная для шемов… Это было достойно наказания, это переключило неконтролируемую ярость, это заставляло двигаться вперёд и отодвинуло мысли про Абеласа. Они объединились ради того, чтобы остановить ведьму, а заодно и храмовников.       Инквизитор понимала, что справилась бы и сама, что это они, часовые, не смогли сдержать напор и без её помощи сохранить свою святыню. Но теперь, вместо вины, она испытывала мрачное удовольствие от осознания их беспомощности.       А уж с каким удовольствием она словила Морриган в клетку! Как раз в тот момент, когда ведьма была уязвимее всего, в момент трансформации. Ещё не успевшие до конца вернуться в нормальное состояние кости хрустнули, в нескольких местах лопнула кожа. Ведьма сильна, она сопротивляется, поэтому суставы не выворачивает, но из правой голени торчит острый обломок кости, пальцы неестественно вывернуты, видно, что сломаны.       Виэриталеисэль подскакивает к ней с поистине эльфийской ловкостью, хватает женщину за волосы, заставляет запрокинуть голову и смотрит в жёлтые глаза. — Ты завралась, — мысли немного путаются, хочется вспороть ей горло, но некий оставшийся здравый смысл шепчет, что этого делать нельзя. То зеркало, ключ от него неизвестен, жалко было бы терять такой артефакт, полный истории и, быть может, способный открыть многие тайны. — Но я тебя прощаю, — сквозь зубы цедит Инквизитор, едва справляясь с собой. — А вы, — она отпустила шемленку и выпрямилась. Вряд ли Морриган настолько глупа, чтобы нападать сейчас. Она ранена и в меньшинстве, это было бы самоубийством.       Рассудив так, долийка повернулась к часовым. — Ни на что не способны, — от этого обвинения лицо Абеласа вытягивается, губы сжимаются, и за этим действительно приятно наблюдать. — Вы не можете защитить источник. Я заберу его, — Виэриталеисэль не спрашивает. Она знает, что победит, если эльфы вздумают сопротивляться. Ещё недавно эти мысли оттолкнули бы её, но теперь только какое-то сомнение заворочалось на краю сознания и почти сразу замолкло.       Часовые тоже понимали, что зажаты меж двух огней, Корифей ведь стоял практически за порогом. Выбирая между порождением тьмы и эльфийкой, Абелас всё же выбирал последнюю, хоть и не был в этом уверен. — Ты будешь навеки связана с Митал, — только и предупредил он, разглядывая валласлин, такой же, как был у него самого, на лице смертной. — Она всегда со мной, — это была та уверенность, которая позволяла сознанию не разваливаться.       Ощущение от источника были… Не такими, как Виэриталеисэль ожидала. Она ждала, что её окутает что-то приятное, что-то, что позволит ей выровняться, вернуться обратно, к свету, хотя бы в той форме, в которой это было ей доступно раньше. Вместо этого пришла боль. Разум словно вмиг взорвался и наполнился каким-то голосами. По ощущениям это напоминало одержимость, наверное, потому что в голове как будто раздавались голоса десятков демонов. Они шептали, кричали, переговаривались и просто разрывали мысли на куски.       Вошедшего в зал Корифея девушка почти не видела — в глазах у неё было темно и мутно, долийка едва добрела до Элувиана, практически на ощупь и почти вывалилась за зеркало.       Она не знала, не видела, вошли ли спутники следом — зрение всё сильнее терялось, мысли куда-то ускользали и сознание постепенно провалилось во тьму.       Следующую неделю Виэриталеисэль то приходила в себя, то опять впадала в забытье. Всё руководство Инквизиции стояло на ушах, надо было думать, что делать дальше, что предпринять, пока враг не очухался, но какие уж тут планы на будущее, если не понятно, будет их лидер жива или нет.       Солас только ходил туда-сюда, недовольно поджимал губы и устало закатывал глаза, когда в очередной раз кто-то приставал с расспросами о Вестнице. Он не мог сказать, будет ли с ней «всё нормально» или нет, да он вообще не был уверен, что с этой девушкой когда-либо всё было нормально.       А вот Морриган, куда быстрее оправившаяся от своих травм, на пушечный выстрел не приближалась к инквизиторским покоям, даже когда её слезно просили.       Все уже начали готовиться к худшему и несмотря на то, что вслух не говорили, планировали понемногу действия Инквизиции без Вестницы, на случай, если… Её не станет. Однако, примерно в тот момент, когда народ начал массово молиться Андрасте за выздоровление её посланницы, Виэриталеисэль пришла в себя.       Голоса никуда не делись, они всё так же набатом стучали в голове, вызывая тупую боль в висках, тошноту и отвращение к миру. А ещё никуда не ушла странная клокочущая в груди смерть. Эльфийке становилось даже немного страшно, когда она пыталась думать об этом, поэтому раздумья были отложены до лучших времен. Она понимала, что время уходит, но ещё лучше понимала, куда надо идти.       Голоса и внутреннее чутье настойчиво тянули её в одно конкретное место, причём голоса практически захлебывались восторгом, и это давало надежду.

***

      Инквизитор едва не вываливалась из седла, не в силах сидеть спокойно, когда они уже подъезжали к тому самому месту. Ощущение притяжения только усилилось, стало давящим и глубоким, казалось, что воздух звенит от предвкушения и…       В глубине души, вернее, разума, где-то очень, очень глубоко, Виэриталеисэль знала, что найдёт там. Что-то, наверное, какие-то из голосов, подсказывали, но девушка им не верила, просто не могла. Душа словно оборвалась, ушла в пятки или вообще провалилась сквозь землю куда-то, стоять осталась одна лишь пустая оболочка. Но природа не терпит пустоты.       Если даже защитница предала их, то… Что вообще осталось в этом мире?! Зелёные глаза, наполняющиеся ненавистью, встретились со спокойными и немного насмешливыми желтыми глазами старой ведьмы. Шемки. Митал.       Она что-то говорила, наверное, что-то пыталась объяснить, но долийка уже поняла всё. Клокочущий ком в её груди разросся так, что, казалось, занял всё пространство, пожрав легкие и сердце, оставив там только звенящую пустоту. Хотелось кричать и разодрать себе кожу, кровь словно вскипала, но вместе всего этого девушка только процедила сквозь зубы: — Катись к Фен’Харелу со своей помощью, — Солас, которого в этот раз ей навязали советники, дернулся и посмотрел как-то странно, но было совсем не до него. Ведьма удивлённо приподняла брови, оставаясь всё такой же насмешливой пока что.       Виэриталеисэль не вслушивалась в слова, в пустые предупреждения о поражении. Ей вдруг стало настолько горько, что даже смешно. Не удержавшись, она хрипло рассмеялась, сотрясаясь при этом как от рыданий. — Если останусь жива, я вырву твоё поганое сердце, — от того, какое выражение лица при этом было у Инквизитора, спутники содрогнулись и отошли на полшага, чисто инстинктивно. — Уходим, — скомандовала тем временем она, развернувшись стремительно и злобно зыркнув на компаньонов. — Неразумно отказываться от помощи, — попытался воззвать к разуму лидера Солас, пока остальные молчали. Коул как будто боялся даже глянуть на долийку, а Бык… А что Бык? Он был неглуп и понимал, что сейчас может разве что выхватить, если полезет. — Или моя помощь, или её, — отрезала Вестница, не оборачиваясь. — Это моё последнее слово, — спорить бесполезно — в отчаянии поняли все. Кажется, теперь Флемет действительно удивилась. — Ты всё равно связана со мной, — напомнила она вслед девушке. — Тем хуже для тебя, — грубо бросила эльфийка, сжимая кулаки до крови. Она как никогда ощущала себя покинутой, проклятой. Если нельзя верить даже богам, если даже боги лгут, что остаётся?! В мыслях вдруг всплыл глубокий звучный голос «Стихи легко пришли на память, но… Я не ощутил присутствие Думата». Теперь у неё тоже нет бога…       До Скайхолда Вестница ехала спокойно, как будто даже не особо торопилась. Она ни с кем не говорила, словно вовсе не обращала внимание на время от времени поступающие вопросы от сопровождающих. И эта её спокойная отрешенность пугала.       Лицо казалось застывшей маской, на котором просто не могли отразиться эмоции, тем страшнее было представлять, что творится внутри. Лучше было не представлять. Все, кроме Соласа, так и делали. А эльф просто не мог уйти от этого — он видел сны Инквизитора, он знал, что творится там и потому опасался больше всех. Её или за неё трудно сказать. Всё сразу.       Советники сперва даже обрадовались, когда увидели, что Виэриталеисэль прибыла без трофеев и в целом выглядела более-менее спокойно. Но потом девушка поднялась к себе и заперлась там, а Мориган рассказала о случившемся, ядовито добавив, что даже признательна Вестнице за то, что та взяла на себя столь незавидную участь — оказаться связанной навек с её матушкой, Флемет.       Оптимизм, проклюнувшийся было у ближайших сторонников Инквизиции, завял. А опасения за жизнь и здоровье долийки обострились примерно к тому моменту, как она не явилась на ужин, предварительно пропустив ещё и обед. Никто не видел, чтобы она выходила из покоев, дверь туда была заперта.       Не придумав ничего иного, пришлось ломать толстую, добротную дверь, жалко, конечно, но уж лучше так.       Вестница сидела, прислонившись спиной к кровати на полу, все окна были распахнуты настежь, в покоях было холодно и ветрено, но всё равно чувствовался запах… Крови?       Кровь была на полу, на простынях, на одежде долийки, на её руках и осколках стекла, что валялись вокруг. Она разбила один из витражей — это стало понятно почти сразу. Она изуродовала себе лицо — это поняли уже только приблизившись.       Виэриталеисэль не обратила внимание на людей и Соласа, она как будто спала с открытыми глазами, только запекшиеся губы медленно, едва заметно шевелились.       Некогда симпатичное лицо, украшенное витиеватым валласлином, было разрезано, выскоблено, исполосовано там, где раньше пролегала татуировка. Кровь стекала и капала на одежду, но это словно вовсе не волновало девушку.       Картина была, мягко говоря, ужасающей, она испугала даже спешно вызванного лекаря, что уж говорить про неподготовленную к такому Жозефину. Но больше всего увиденное перепугало Соласа, хоть он и не показал этого. Он знал, лучше прочих, как предана была эльфийка своему народу, своим богам, пусть и пребывала в неведении относительно настоящих смыслов того, что было в прошлом. — Ты могла попросить, я знаю, как удалить валласлин, — выдавливает он из себя, когда встречает Виэриталеисэль через три дня. Раны едва зажили, свежие уродливые рубцы на месте срезанной, соскобленной кожи — вот, что, в сущности, осталось от её миловидного лица. — Я и сама справилась, — девушка улыбается ему безумно, смотрит куда-то сквозь, и мужчина холодеет внутри. Неужели никто не видит, что с ней происходит?! Неужели никому нет до этого дела?!       После этого Инквизитор пропадает почти на неделю — она уходит одна, никому ничего не сказав касательно места и причины отлучки. Лелиана пытается за ней следить, но, когда погибает десятый ворон, вынужденно отказывается от этой идеи.       Для людей простых существует красивая сказка: Вестница пострадала в Арборской глуши, получила травмы. Для них она герой, всё ещё символ светлого, доброго, правильного. Но в ближайшем окружении уже стали говорить про то, что долийка, кажется, не в себе.       Соласу хочется наорать на них, встряхнуть, открыть глаза на то, что твориться. Но он молчит, потому что знает — они не прислушаются, они слишком несведущи для этого. Как и для того, чтобы насторожиться по-настоящему, когда Виэриталеисэль возвращается с красным валласлином поверх своих шрамов.       Глупые люди вздыхают с облегчением, они думают, что таким, пусть диким, способом, долийка просто поменяла бога, которому поклоняется. Для них это кажется дикарскими обычаями, странными особенностями культуры. Солас тем временем чувствует, как неотвратимое тупой болью долбится ему в висок. Ничего уже не будет хорошо. Если что-то вообще было хорошо. Никого ведь раньше не волновал вопрос, была ли Вестница изначально, хоть когда-нибудь, «в себе».

***

      Голоса в голове вопят, когда Виэриталеисэль наносят новый валласлин. Злятся, осуждают, просто беснуются… Но эльфийке плевать. Для неё больше нет веры в богов-предателей, она не нуждается в их ответе, защите, в их покровительстве.       Забытые тоже не станут объектом поклонения, нет. Она наносит этот рисунок только по причине того, что теперь, подобно самим забытым, восстанет против богов. Бога. Одного конкретного бога и в данном случае речь не о Корифее.       Красные письмена жгут едва зажившую кожу, разъедают её, словно яд, но это приносит странное успокоение, затишье в ту бурю, что бушует внутри. Среди голосов в голове, если отрешиться, начинает слышаться некая мелодия. Она удивительно сочетается с тем, что жжет грудь, она словно дополняет собственный гнев, ненависть, отчаяние девушки. Она всё чаще слушает эту мелодию и всё отчетливее понимает, что враги и союзники перепутались, чудовищно поменялись.       В Скайхолд она возвращается, давя отвращение. Все эти шемы… Они должны были умереть уже давно, они живы только благодаря ей, якобы вестницы Андрасте. Единственная весть, которую Виэриталеисэль хочет нести — весть смерти, но она сдерживается, сжимает губы и кивает в приветствии.       Советники обеспокоены, они наперебой что-то вещают про Корифея и то, что он что-то задумал, а эльфийка только кривит губы в жутковатой улыбке и мурлыкает, совсем тихо, мелодию… Якорь начинает мягко пульсировать в такт, пока не отзывается внезапной резкой, вышибающей искры из глаз болью. Начинается апокалипсис, всё вокруг заливает зелёным светом из вновь открывшейся бреши, люди мечутся в панике…       Инквизитор выравнивается, отрешаясь от слабеющей с каждой секундой боли и мурлычет чуть громче, касаясь кончиками пальцев здоровой руки посоха. Прекрасная песня безбожников… Наверняка он тоже её слышит.

***

      Азарт битвы заставляет кровь бурлить и стучать набатом в ушах. Это не похоже на ту песнь, которую Виэриталеисэль слушает у себя в голове, но в пылу сражения это и не важно.       В схватке с драконом полегли почти все. Вряд ли они умерли, скорее просто были серьёзно ранены или вырублены. Но это не слишком волновало Виэриталеисэль. Она, захваченная азартом и какой-то непонятной радостью, ликованием, как перед долгожданной встречей, рванула вверх по сложенной из кусков оторванного, разбитого камня. Девушке было плевать, последует ли за ней кто-то и кто это будет. Страха не было, сомнения тоже… Было только предвкушение.       Никто не пошёл за ней. Большинство просто не могли этого сделать сразу, так как нуждались в экстренной помощи, другие эту помощь пытались оказать, используя зелья и магические таланты. При этом все без исключения не забывали костерить на все лады Инквизитора, которая отказалась от помощи с убийством дракона. Честно говоря, никто даже не заметил, как вышеупомянутая исчезла, унеслась наверх, как лист, поднятый ветром. А когда заметили… Было уже поздно.       Поднявшиеся наверх сквозь боль и брань, Сэра, Бык, Кассандра и Солас смогли увидеть только поразительной силы удар навершием посоха с черепом и «щупальцами» по тому, что осталось от лица магистра, а потом по его же кисти, сжимающей сферу.       Никто не мог бы заподозрить такой силы в хрупкой эльфийке, хотя, чем черт не шутит, может, дело в её странноватом посохе. Так или иначе, она распорола бывшему магистру щеку, разорвала торчащим «щупальцем» посоха ему губу, а вдобавок, кажется, с хрустом сломала несколько длинных когтистых пальцев. По крайней мере, хруст был, а хватка Корифея ослабла, что и позволило долийке, воткнув посох острием в землю, без особого труда отобрать сферу, притянув её к себе Якорем.       Момент, который должен был вызвать в союзниках безумное ликование. Момент, которого все так ждали. Но вместо этого наблюдатели ощутили какую-то смутную пока тревогу и безотчетный страх.       Корифей же, измотанный какой-то девчонкой, стоящий перед ней на коленях и всё равно немного возвышающийся над этим тщедушным созданием, испытывал ярость, досаду и… Тоже некое смутное чувство. Нет, не страх, хотя было бы логично, но, в затягивающейся паузе он вдруг понял, что убивать его пока не спешат. И вообще во взгляде девки, Инквизитора, как бессмысленно пафосно это звучит, вместо ненависти конкретно к нему было какое-то явное безумие. Словно в зеркало заглянул, даже не по себе стало. — Ты не собираешься меня убивать, — спустя ещё несколько секунд проклокотал магистр, а потом, поморщившись, сплюнул черную вонючую кровь, которая натекла в рот из разбитой губы. Он не ощущал боли, а ткани довольно быстро стали срастаться. Это было даже завораживающе… — Нет, — улыбка Виэриталеисэль вышла безумной и это как нельзя лучше отражало её внутреннее состояние.       А потом девушка резко вскинула руку со сферой, яркий зелёный луч устремился в сторону бреши, врезался в неё и… Дальше всех ослепило ярчайшим светом, а потом отбросило в сторону. Корифею тоже пришлось закрыть глаза, но ему хотя бы удалось остаться на месте, как и самой виновнице торжества.       Когда сияние померкло, небо странно заворчало, словно там терлись друг о друга огромные невидимые шестерни мироздания, магистр взглянул вверх и… Обнаружил Брешь! Он непонимающе опустил голову и перевёл взгляд на так называемую Инквизитора. Она сжимала в руке всё такую же, светящуюся зеленым светом сферу. — Закрытие Бреши с некоторых пор не входит в мои планы, — с кривой ухмылкой на обезображенном (как ни странно, Корифей только что обратил на это внимание) лице пояснила долийка. Казалось, что её глаза тоже светятся изнутри. — Но и уничтожать мир рано, — сказав это, девушка замерла в каком-то странном выжидательном оцепенении. Непонятно было, то ли она ждёт активных действий, то ли повода напасть.       Помедлив немного, всё ещё не понимая, что вообще происходит и с чего вдруг всё идёт как идёт, оскверненный всё же поднялся. Так как никакого протеста не последовало, он уже четко осознал, что о расправе речи не идёт и потому позволил себе даже вправить вывихнутое ударом какого-то булыжника плечо.       Виэриталеисэль выжидала, никак не препятствуя. Несмотря на то, что они виделись и раньше, оба противника разглядывали друг друга цепко, внимательно, словно видели впервые. — Почему ты вдруг передумала? — глубокий, рокочущий голос невероятно ласкал слух и неожиданно для себя самой, девушка поняла, что он будто резонирует с её нутром. Стало так… Волнительно, что ли. — Ты всё-таки бог, хоть и никчемный, — она старалась не акцентировать внимание на этом странном эффекте… Как и на том факте, что теперь, когда они были так близко, сила одного из Первых будоражила её, притягивала к себе. Но лучше было пока сосредоточиться на его гневно-недовольном выражении лица. — Я хочу предложить тебе сделку, — наконец, стряхнув с себя хотя бы часть наваждения, решительно заявила долийка.       Корифей едва подавил в себе порыв как-то сорваться на обнаглевшей остроухой за такую наглость. Он не был глуп и понимал, что пока что все козыри у этой… Самозванки. И, вообще говоря, непонятно, чем он может быть полезен, так что… Лучше пока выждать, а сорваться на ней, ещё лучше, уничтожить её, можно будет и позже. — Я слушаю, — пауза на обдумывание этого длилась всего секунду. Спутники, все, кроме Соласа, с недоумением смотрели на то, как их вроде бы лидер и надежда, и их враг, мерзавец и опасность для всего живого, о чем-то довольно мирно говорят, кажется, даже договариваются.       Не хватало только объятий или на худой конец рукопожатия для полной идиллии. Не выдержав этого, Сера бросилась с каким-то полудиким воплем вперёд, выхватывая лук наскоро залеченной от страшного ожога рукой, и, до того, как остальные опомнились, выпустила в Старшего стрелу.       Тот или не успел или просто не захотел увернуться, так что стрела до самого древка вошла порождению в руку. Только вот видимого урона не нанесла, древний магистр даже не поморщился. — Глупая, — рассмеялась вместо него Виэриталеисэль, запрокинув на секунду голову к небу, прежде чем молниеносно вытащить вонзенный в землю посох и, взмахнув им, заморозить незадачливую разбойницу. — Ты пытаешься убить бога простой стрелой?! — на секунду Корифей даже возгордился. Его признали богом! А потом он вспомнил, что недавно эта же долийка назвала его никчемным богом и гордость осела горечью на языке. — Он никакой не бог! — неверующе огрызнулась Кассандра. Она была выбита из колеи таким поворотом событий и не могла понять ни почему ни как ни что теперь им всем делать. — Он — магистр и порождение тьмы, он просто сумасшедший фанатик! Инквизитор снова рассмеялась, слышалось что-то болезненное, в этом каркающем смехе. — О, да, а истинный бог — ваш Создатель? — выплюнув это, она обернулась к Корифею. — Уходим, тут больше нечего делать, — и он был вынужден согласиться. В рамках соглашения сферу он пока не получит, а без неё стоять под Брешью и правда незачем. С другой стороны, его немало удивило, как спокойно эта смертная обхватила его уже восстановившиеся пальцы, как уверенно шагнула к нему, чтобы совершить перемещение. Да, они договорились о взаимопомощи, но для недавнего врага вела себя эльфийка чуть более чем странно. Впрочем, об этом ещё будет время подумать.       Раздавшийся хлопок заставил немного вздрогнуть шокированную Кассандру, Бык, казалось, просто не знал, что сказать в такой ситуации и потому стоял с открытым ртом. Только Солас с внутренним содроганием понимал, что к этому всё шло. Он знал, вернее, предполагал и… В этот раз действительно ничего не мог сделать.