Черно-серый

      От чего же Нил не остался? Страх пред клеветой, и уж, тем паче, последствия слов Гали. Она промолвила словечко, мол, боится как Маша оступиться. А ведь оступилась. Пропустить такое невозможно, а уж раз с одной так случилось, второй раз на грабли не стоит наступать. Маловероятно, что и Семен — детище Собакина, но стоит быть, как выразилась хозяйка дома, поосторожнее. Смешно, да опечален был бывший монах тем, что он не мерин. Им хорошо — думать не о чем. Малость стыдно ему сталось, после близости оставлять невменяемую знакомку. Мысленно оправдывал себя тем, что звал ее бежать, пытался вразумить и прочее — сама не пошла. Но, что душой кривить? Это поступок мало чем отличался от тех, когда уходил под утро. Быть может, от того, сколько бирюком жил, ныне с трудом в ином обществе мог абстрагироваться?       Никак не вылезало это отродье из головы. Если отпрыск существует вовсе, то он — настоящий голем. Не смотря на все, ту, коя пригреть сумела, покинул, планы оставались прежними. Уж найдет подругу, узнает адрес, и явится к потомку. Лучше б на месте Маши оказалась Шофранка. Это сталось бы для него самым настоящим счастьем. И все-таки, даже разъезжая галопом, с трудом разглядывая путь пред собой, вновь вспоминал ее. Вырвать бы с корнем это имя из сердца! Ресницы намокли, а Нил понять не мог, от ветра или взволнованных настроений?       Улицы Нижнего Новгорода приятно глазу блистали под слабыми солнечными лучами, снег переливался на крышах домов и ото всюду пахло крепким вином с печеньем. Каждый бульвар, казалось, насквозь пропитан вульгарностью и блудной жизнью. Так он видел город только лишь из-за своих былых воспоминаний, но словно вернулся туда, где должен быть. Никто не был ему рад, а прохожие смотрели с отвращением, словно из ямы вылез. Лучшая их часть были такими возвышенными и надменными, что казалось, до сих звезд ему не достать. Кстати сказать, Собакин сам к себе относился точно так же, поскольку не имел возможности держать форму эти годы. Не приглашать же гримера, с целью приукрасить пред молитвой? Он был уверен, что потерял человечность, но надеялся — это не навсегда. Потому поразительно, что Галина нашла в себе силы принять его таковым, даже сверх того, надо заметить!       Словно пустыми глазами, искал Нил кого-то в толпе. Не климало ему свидеться с Шофранкой, родителями или даже Фросей. Скучал, очевидно, только не в том виде был, чтоб представать лишним взорам. Но от людей нечем закрыться. Словил на полдороге родителей Мамонова, они, кажется, коллегу сына не заметили или не узнали. Однако, к дому подъезжал уже порядком раскрасневшийся. И вот, оставалось совсем немного, буквально пару минут, как завидел он толпу на площади. Они кричали, поддерживая оратора, околдованные глубоким голосом. На вид он был, что удивительно, не очень схож с внушительным человеком: молодой парень, кой издалека выглядит еще младше, благодаря своей низкорослости. Конечно, Нилу тоже захотелось послушать, понаблюдать, что за концертный номер (по крайне мере он, наивный и несколько не соображающий, подумал, что это нечто новое, как себя народ тешит, развлечения), но к шумной толпе не приближался. В другой раз.        Как и предполагалось, словно не могло быть иначе, дом стоял на месте. Такой же серый, с печальными воспоминаниями и запотевшими от холода стеклами. Но, зато, свой, родной. Рассуждал, очевидно, на тему как же зайти, да особо не погружался. С частной собственности явно не погонят, так что, в случае чего, вскроет замок. Хотя, надо признаться, хозяин квартиры не терял надежд на присутствие прислуги.       Так глупо и безалаберно бросив лошадь, поднялся на этаж — там было пусто. Стоя у дверей, ему не казалось, что случившееся — случайно. Будто так все и должно было закончится. И вот, ждал, что вновь почует привычный аромат — запах спокойствия с умиротворением, а Фрося с распростертыми объятиями встретит. Другому, кроме нее, некому. Медленно потянулся к двери, дабы постучать. Какая глупость! Никогда не думалось Нилу, что сам к себе будет проситься войти. Однако, никакого ответа не последовало. Гневаться, мол, долго ноги перебирает, не спешил. Очередной стук. Может быть, для полноценной жизни квартиры, оставленной старушке, было мало? И еще раз, уже более рьяно, постучал. Наверное, Ефросинья Павловна отошла. Как-то, сам от себя не ожидая, дернул. Открыто.        Конечно, вздрогнул плечами, осознавая, что жилье его стоит так, нараспашку. Это плохой знак, да суетиться еще рано. Хотелось уж схватиться за сердце, но Собакин осторожно, чуть дыша, открывал дверь. Внутри мог быть кто угодно, твориться невесть что, или даже новые хозяева. Руки дрожали, дышать страшно. Переступать порог не спешил, стараясь обратить внимание на каждую деталь. Далеко глядеть на надо было — ключ оказался в замочной скважине. Фрося! Это его уже раздосадовало, однако показывало, что недавно прислуга была дома. Кажется, провертеть забыла. В ее годы, вероятно, этому не стоит удивляться.        Уже на пороге ощущалась духота, словно заместо окон появились железные ставни. Это напрягло, однако самого мерзкого, чего представлял Собакин — смерти Ефросиньи Павловны, не случилось. По крайне мере, не в его квартире — запаха не было. Носом уловить можно было только то, как стареет мебель, обретая специфический аромат мокрой древесины. Так забросить некогда живое место нужно постараться, подумал он, шагая к залу. Уже там, его охватил жуткий шок.        Злоба, вместе с непониманием и негодованием, перемешались воедино. Это был настоящий ужас! Вазы, картины, часы, подсвечники, даже маленькие статуэтки из стеклянного шкафа пропали. Все, что имело приличный вес, украдено. Не жалко было денег, отношение Фроси оказалось унизительно-чудовищным. Упав на порядком запылившуюся софу, Нил был точно уверен — это она. И лишь прислуга та, как думается, могла по глупости своей оставить ключ. Не допускал иных разворотов событий. Сталось очень обидно. Не принялся он метаться из стороны в сторону, искать записок, или, тем паче, саму старушку — не имеет смысла. Привыкший к богатой жизни, плакаться о потерянном не стал: вещи не ценил, а уж их цену — сверх того. Все вокруг опустело, потерялось где-то в неизвестности.        Хотелось покушать, принять ванну, и лечь в кровать. Нельзя в состоянии нестояния бросаться решать дела, тем более вновь попадаться на глаза прохожим — позор! Первым делом, направился в ванную, дабы привести себя в порядок, избавиться от растительности (благо, многие мелкие и, казалось бы, совсем ненужные вещи, оставались на местах), запаха алкоголя и прочее. Видеть себя прежним оказалось совсем дико. Хотелось разбить зеркало, лишь бы не возвращаться к прошлому, но и клеить бороду обратно, желания не возникало. Ни туда, ни сюда, так сказать. Ноги уж еле стояли, а глаза болели — пришло время для сна. Ранее ночью жизнь проводил, да те дни уже оставались достаточно далеки. Организм просто требовал отдыха, только Собакин сего не хотел. Он чувствовал себя чужим и одиноким дома, потому нужно было бежать к людям не думая, не откладывая. Чудилось, чем дольше остается в сей пещере, тем скорее поседеет. И хотя спешил, к внешнему виду относился с трепетом.        Самостоятельно поправив себя, он все так же старался в зеркало не смотреть. Старая привычка отталкивала, и жаль ему было, что из своей кожи в чужую не может переселиться. Холодная вода не помогала, а белила, вероятно, не в лучшем состоянии. Но, надо заметить, без лишнего свежее прошлых лет выглядел. Сам же разницы не наблюдал. Радостно на душе было в привычных нарядах, в фраке с бабочкой, с гладким лицом. Так он ощущал себя собой.        Вероятно, вы догадываетесь, куда путь держал Собакин. Кроме кабаре ему особо то и некуда было идти. Однако, в нем же мог встретить знакомых, запросить денег, перекусить. Это место совмещало в себе все самое несовместимое. Следили б за ним другие люди — сложилось судьба его более благоразумно.        Внутри излюбленного Нилом заведения произошли некоторые изменения: новые столики, сцена для чего-то покрупнее стала, много дам в ярких платьях. Последние привлекали не только его внимание, еще и других посетителей. К ним тянули руки, а девушки лишь брезгливо, но с почтением, просили не лесть. Что это за жар-птицы? Вероятно, танцовщиц наняли, только для Собакина они — нечто поразительное. Этих, словно случайно очутившиеся в кабаре, было как тараканов, которые ежесекундно плодились и очень быстро перемещались. Соответственно, не заметить кучку у одного столика было сложно — слишком в глаза бросаются. Туда он и направился.        Слабовидящему показалось бы, что компания — лишь разноцветные блики, и даже Нилу так местами виделось. Время уже шло к середине рабочего дня, посему какой-то невысокий парень слабо тянул знакомые строчки. Это было уловлено слухом, но возвернувшийся собственник пока не планировал разводить скандал. Он разумел, что там, где вьются люди, вероятно, его знакомцы отдыхают. С такими выводами мог запросто опростоволоситься, оказавшись близь запримеченного столика. Но уж слишком долго варился в этой каше, чтоб не знать как действовать. Благодаря уверенности, взоры многих обратил на себя.        На деревянном стульчике сидел товарищ Бухарин. Его никто не обнимал, не целовал, как прежде, а внешний вид наводил на отвращение: второй подбородок, жидкие усы и много лишних килограмм, кои, казалось, скоро сломят пол. С удивительной внимательностью, фляжник считал купюры, после раздавая их волшебным дамам. Нил, опустив брови, громко причмокнул. — И мне, — вмешался, покуда еще никем узнан не был. Девчата рассмеялась, а некогда местный исполнитель эмоций не менял, пусть реакция та и была унизительна. Не старался что-либо доказать, вмешаться или возвысить свое имя. — Экий шутник тут завелся? — процедил сквозь зубы Бухарин, но спустя мгновенье оторвался от счета. Обомлел, и на секунду могло показаться, что папироска из его толстых губ собирается вывалиться. — Сразу за два года, — подшагнул еще ближе к столу Собакин, потешающиеся умолкли, а он наоборот — сладко улыбнулся. — Посчитайте, жду. — Дорогой мой, — стыдно от чего-то сталось фляжнику, поскольку говор его стал чуть тише. Танцовщицы напряглись. — Для вас ничего нет. — Быть такого не может! Я тут не гость, и не очередная блудница, — оглядел то множество вполне ухоженных женщин. Их было вполне достаточно, чтоб за грубые слова растерзать, но те, видимо, были выше подобных действий. — Это не блудницы. Девочки работают — исполняют «канкан». — Мне понятно, — выдержал краткую паузу. — Полуголые танцовщицы тут больше не работают, а вы обязаны выплатить мне денег, иначе я буду судиться!        Бухарин печально потупил взгляд, а дамы принялись перешептываться. Первому, кажется, было вовсе не интересно где пропадал совладелец, поскольку Нил поднял наболевший вопрос. Еще пару секунд назад кичась пред толпой деньгами, принялся потихоньку их прятать за пазуху. Незамеченным это действие остаться не могло, ведь работодатель находился в центре внимания. Однако, быть им оставалось не так долго, ведь загадочный гость-хозяин все больше интриговал присутствующих. Кой какие зрители отвлекались от выступления неучтивого песельника, показывая пальцем на вошедшего, мол, не умер! Это делали как раз те старые слушатели, которые преданно посещали кабаре на протяжении нескольких лет. Сам Собакин спиной, этого, конечно, не видел. — Мы можем отдать вам все заработанное, — громко и неприятно вскрикнула одна из танцовщиц. Нил оценил ее тем старым надменным взглядом. — Но с такими манерами долго сюда ходить не будут. Воспитания негде купить. — И до вас прекрасно все было, а без вас, я уверен, будет лучше. — Погодите, без них ничего не будет! — хриплым, уже схожим на голос пожилого человека, вступил Бухарин. — Мое слово имеет не малый вес, вам же известно. Мне они не нравятся, в глазах рябит от цветастости, тут же не цирк! Да и выглядит все это как-то похабно, вульгарно. Они находились на равных правах, фляжник вполне мог вступить в дискуссию. Явно переваривал какие-то мысли, крутил кольца на грубых коротких пальцах, мельком оглядывая всех присутствующих. — Куплю у вас долю! — наконец вскрикнул, стараясь разбавить слова уверенностью. — А я не собираюсь ее продавать, — лишь сильнее растянулся собеседник в улыбке, да покрепче сжал трость. — Быть может, — мялся, как мальчишка. — Давайте запишем грампластинку? Я вас уверяю, вскоре музыку будут слушать не только лишь в отведенных для того местах. Продавать станете, согласитесь от кабаре отказаться при таковых условиях? — Нил поглядел на него с неодобрением, неким удивлением. — Вы меня поймите, я все на себе тянул, пока вас не было… Все… — Коктейли, арака, текила… Все через свою, кровную и единственную, печень! — Г-споди, нет! Я старался развивать наше заведение, обустраивать по-современному. Вот, танцы всем нравятся и приносят немалый доход! — хотел тут же прикрыть рот, ведь позабыл, что пред слушателем тем не стоит красоваться. — Вы поймите, — во рту оказалась очередная сигарета, видно, сильно нервничал, повторяя одну и ту же фразу. — Это взаимовыгодное предложение. — Нет, но вы, извольте, мне же сейчас нужно жить на что-то? — развел руками Собакин. Поразительно, надо заметить, не стыдно было ему в таковом признаваться. — К тому же, я несколько не понимаю, что есть «грампластинка»? — Нил Тимофеевич, пока мало кто в этих делах разумеет, но я вижу в этом зачаток чего-то нового. Я вас уверяю, потом «спасибо» скажете, — говорил уж более смело. — Выступите сейчас — заплачу. — Вы совсем совесть потеряли? — ему хотелось закричать. — Я не цирковая обезьяна, чтоб по вашему веленью петь. — Ясное дело, — вновь полез к запрятанным деньгам, после резко, как бродячей псине, бросил на стол. — Это, и запись за мой счет. Оставшееся выплачу после выступления, и после того, как рассчитаю сколько должен, — говорить грубым голосом для Бухарина оказалось несколько сложно, и помолчав, принялся чуть не слезно просить. — Я нуждаюсь в этом кабаре больше, чем кто-либо другой. У меня нет голоса, талантов, дабы выступать где пожелается. Проявите снисходительность! — потушил остаток папиросы, пока все внимали, проявляя некое негодование. — Я отменю пение артиста, заместо него дам денег вам, коли так надо.        Не планировал Нил скрывать своей неприязни к подобным вещам, к оплате, словно подачке, но купюры прибрал. Пожали руки, хотя о договоре с продажей размышлять не хотелось. Он дальше не разговаривал, ощущал горечь во рту от нелестных речей. Вновь вернулся туда, где никто никого не жалует, и на весу только деньги, за коими все так гонятся. Это не удивительно, ведь жить как-то надо. Только вот, в раздумьях он был о намерениях фляжника, насколько велик шанс, что тот желает его обвести вокруг пальца? В экономику ударился, или просто хочет побольше загрести? Или в столь тяжкое время, ему нужно ощущать твердость земли под ногами? Бухарин вел себя настолько загадочно, что могло показаться, мол, слухи о гибели Собакина распустил именно он. Однако, иметь уверенность в этом нельзя, поскольку прошлая жизнь Нила была действительно кошмарная и нещадная к подобным.        В животе урчало, а голова болела — спать все еще хочется. Без лишних слов он направился к спиртным напиткам, желая заказать коньяк. Старался настроиться на позитивный лад, все как-то не получалось. Пить бы дальше, дабы заполонить все эмоции, забыться хоть на время. И повторял он себе, что нет ничего плохого в том, что один раз сорвался. Прав был, или просто себя оправдывал — решать вам.        Небольшое количество людей за столами, танцовщицы в чудных нарядах, и пара знакомых музыкантов — все виделись лишь оболочкой собственных тел. На краткое мгновенье подумалось, будто все они давно мертвы, в жизни тех произошел эгоцид. Или права Галя — сам Собакин давно мертв? Все какие-то скучные, глупые. А где других взять, дабы вылезти из богемы? Они ведь и есть знать, как ни крути. Вовсе не был кто-либо интересен, искать знакомцев глазами не хотелось, к тому же некого. Печально и тоскливо, очень даже скучно. Желалось поговорить — не с кем, обсуждать нечего.        Вскоре из гримерки, буквально под руку с Бухариным, ругаясь, выходил незнакомец в белом жилете. Совладелец наигранно улыбался, что-то доказывая, да похлопывая по спине второго. Нил проводил обоих глазами, приняв знак — пора готовиться. Резким движением опустошив стакан, направился к месту, каждый угол которого знал наизусть. Легкая надежда, что не обезображена грим-уборная, оставалась в сердечной его глубине. На счастье, такого не произошло: все на своих местах, пусть более потрепанное, родное, даже украшать его будет та же девушка, что и два года назад. Поразила, но и порадовала подобная стабильность.        Пока лицо его покрывалось чем-то неведанным и очень неприятным, разговаривал с давно знакомой, слушая о различных случаях в кабаре. Что-то Собакин пропускал, словно сортируя ненужный мусор, что-то откровенно поражало, о себе ни слова не промолвил. Объяснил ей, мол, отдыхал, а та, вероятно, подумала, заграницей был. Диалог шел плавно, без грубостей с давлением, без утомительных просьб и глупых убеждений. Не мудрено, они никогда не были близки, посему этот разговор можно было назвать не более, чем светской беседой.       По завершению казалось, что в кожу вбито множество иголок, а лицо скоро обретет не малое количество морщин. Тон оказался очень плотным и пах не так приятно, как прежний. Но, кстати сказать, Нил себе нравился намного больше, чем до процедур. От себя не хотелось отвернуться, прикрыть глаза руками или начать представлять, будто в отражении другой человек. На такие чудеса, выходит, способна косметика! И вроде ничего не изменилось, но с его полета — другой стал. Поблагодарил девушку, это ее несколько поразило (не считал ранее он, что за работу стоит говорить «спасибо», поскольку это обязанность), а затем отправился к аккомпаниатору с просьбой о музыкальном сопровождении по определенным композициям.       Покуда ждал своего часа, Нил глядел то в зеркало, любуясь то на потрепанный диван, где некогда сидела Шофранка, то на яркие костюмы позади себя. Гримеркой пользовались иные люди в его отсутствии, хотя ранее обговаривалось, что это место — только его собственность, за кою ступать Бухарин не должен. Однако, его радовало — не пустует, так же приятно пахнет, живое помещение, пусть без ремонта. Словно в нем время остановилось, чего в зале не произошло. В абсолютной тишине смотрел на темные обои, из-под которых уже виднелась подкладка — старые газеты. Это было так же невесело, как в одиночестве стоять у бара, однако продолжалось недолго. Громко открылась дверь, и внутрь зашла совсем молодая девочка-танцовщица. Казалось, ей было не больше восемнадцати. Незнакомка поглядела в зеркало, затем принялась румяниться, да душиться, будто исполнителя не замечала. — Хочу, чтоб вы знали, — нервно дернулась, отрываясь от прихорашивания. Нил не очень хотел слушать, приняв влетевшую вовсе за ребенка во взрослом наряде. Разглядывал ее внешний вид, задумываясь о том, какой балбес придумал прикрепить к нижнему белью юбку. — Я бы никогда не стала вашим другом! — говорила она серьезно, приподняв кончик носа, и вечно поджимая нижнюю губу. Усмехнулся песенник, стараясь не пялить зенки на маловозрастную. — Надо поставить перед фактом: вы грубый, со всеми дамами путаетесь, скандалист и задира! — голос был детский, но словно обиженный на что-то.       Отпрянув от спинки кресла, постарался вглядеться в лицо через отражение в зеркале. Определенно точно — девчонку не знал. Да и откуда? Эфебофилом и в распутной жизни не был, а пройдя монастырь более того — нет. Исход — не было таких приятельниц у него в кругу общения, значится, и насолить той ничем не мог. Монолог показался слишком загадочным, задумался Нил, чьи интересы она может защищать? Отправил кто-то? — Но мы с вами не знакомы, верно? — пытался подступиться, дабы не повышала танцовщица свой без того высокий голосок. Незнакомка в свою очередь порозовела, а спустя мгновенье стала вовсе пунцово-красной. Кажется, белила совсем не спасали, или, вероятно, наносила она их не правильно. — От чего тогда такие выводы? Нельзя оценивать человека только лишь по чужой толковне, — голос оставался спокойным, не единожды уверял дам в таковом прежде, хотя и обидно — два года никому глаза не мозолил. — Да, это вправду неэтично, — словно себя упрекнула, несколько помолчав. — Но сказанное — не комераж. Вы глупый и мерзкий человек!        Сталось горько, в груди что-то закололо. Репутация, видать, дело такое. И, чудится, она передается теми же злословцами к более молодому поколению. Это неприятно, страшно подумать, как того будут вспоминать после смерти? Для Собакина эти года были тяжкой каторгой, для чужих людей — одним мгновеньем ока. Свои эмоции другим не передать, да и совсем это как-то интимно. Но, кстати сказать, у него имелась одна козырная карта. — Так полагаю, вы откажитесь, но я обязан предложить спеть для вас одну прекрасную песню, послушаете с зала. После выступления мы можем обсудить все, что вас не устраивает. Маленькая, обещаю исправиться, — хотелось как-то расположить к себе девчонку. — Лучше спойте, как богопротивно живете, скольких людей унизили, — хотел Нил было извиниться пред незнакомкой и ее коллегами за то, что без задней мысли спутал тех с распутницами, как она его перебила. — И Шофранку к себе на подтанцовку!        Почудилось Нилу, что он тот час же развалится на множество кусков. Раздумывать он не нашел бы в себе сил, посему отвечал мгновенно, словно секунды шли на счет. — Откуда вы ее знаете? И что плохого вам сотворила? — принялся трындычать. Полагать, что нашел теску — глупо, хотя вполне вероятно. Без того нехило взволнованный унижениями, абсолютно растерялся в очередной попытке признать незнакомку. Хотелось ли вновь слышать о бывшей возлюбленной — не знал. Нужно, все-таки, было развеять тайну, чтоб успокоить свою душу. Видаться ведь с ней не обязательно? Все чувства стали острыми. — Тоже канкан пляшет, только совсем как-то, — нахмурилась, и говорить стала несколько томно. — Вульгарно. Видать, из-за этой дурочки с переулочка вы так о нас подумали, — опустила глаза в пол. — Примите мои извинения! — и пуще раскраснелась. — Но, Нил Тимофеевич, она одна без белья выступает периодически. Гоните ее, а мы с напарницами можем и не только в канкан, — неожиданно перевела взгляд в уже стеклянные очи напротив. — Танго? Народные? Все сумеем.        Не успев переварить информацию, услышал как аккомпаниатор репетирует, звуки из-за стены были глухими, но знакомыми. Времени на распевку, даже на знакомство с новоизбранными коллегами, не было выделено — это возмутительно. Нилу, тем не менее, было все равно. Зарыться бы куда-нибудь в землю, словно крот, и пролежать до лучших дней. Казалось, что хуже его человека в городе нет, а итог жизни Шофранки — кармическая вина. Знать не знал чего думать, да готов был к худшему. Пусть хоть закидают помидорами и вступить запретят — будет держаться стойко. Несколько лет ждал, что придет наказание, но никак не мог его получить. Непонятно было и почему, донельзя много времени потратил на молитвы, а в жизни ничего не исправилось. Делал все то не от души, или наоборот, слишком слепо верил? Однажды принесут ему птицы ответы на все вопросы, ныне только выступать и остается.        Пролепетав что-то вроде «поглядим», с трудом Собакин поднялся на ноги. Они, к слову сказать, совсем не держали. Не то, чтоб ватные стали, словно кости переломал — без палки на сцену не сунется, как прежде делал, да и с ней опасно. Потрясения и ночь без сна, алкоголь и полная смена деятельности, очевидно, повлияли на самочувствие. Некогда было думать о здоровье, пока ждут зрители. Другого не дано было — с возвращения в Нижний уж был в тупике. Хотя и не планировал старательно работать, страшился серьезно появляться на публике. Наконец, позвали. Лучший исход, мнилось ему, если заплюют, да прогонят. По крайней мере, это будет вполне заслуженно. Настроил себя, да похромал к сцене. Точно обречен на провал, все на то указывает.        Встав в центр, где в глаза так неприятно бил свет, ожидал вступления, а потом, громкой ругани. Хотелось, чтоб кто-то потряс за плечи, привел в состояние, а после пред ним появились те военные, кои с аплодисментами встречали, Шофранка в чудном платье. Пусть очи будут закрыты до конца, иль выше колен слушателей не поднимаются — принял решение. Казалось, словно у танцовщиц будут лица незнакомки с гримерки, шушукаться примутся люди вроде Бухарина, а потом вскрикнет кто «позор!». Заревела печальная скрипка, за ней плакал рояль. Песнь была старой, отнюдь грустной. По крайне мере, заучены слова наизусть, этого бояться не стоит.        Легкий баритон отчего-то зазвучал как бас. Это вызвало ошеломляющую реакцию у тех, кто знал давно Собакина, послышались хлопки со свистами, пусть было их немного, а музыкантам пришлось перестраиваться на ходу. Такая смена, вероятно, обусловлена была тем, что пел он совсем другие песни длительное время, повзрослел, телосложение сменилось. Вступал он решительно, не стесняясь, вспоминая лишь оперную постановку голоса, коей пользовался в театре. Поскольку мотив был столь печален, как настроения Нила — манерничать не стал. Представив, словно вновь поет лишь для Галины, тянул гласные. Эмоции рвались наружу, но показать сего не мог — водил лишь рукой, как делают то дирижеры, то страстно сжимая, то медленно играя с воздухом. Стыдно было и за то, что с тростью появился на сцене, впервой такое, но лучше не видеть реакций.        Кто-то выходил, громко хлопая дверями, кто-то делал пьяные заказы — все это привычное, немудренное явление. Тем не менее, так же слышалось вошканье у сцены. Эхо передавало не только высокие ноты, но и столь незначительные, раздражительные детали. От недовольства голос дрожал, хотя незаметно то было, словно все идет правильно. В коем-то веке решил Нил взглянуть на шуршащих под ногами. Надеялся там увидеть не менее, чем громадных крыс или назойливых тараканов. Однако, в фантазиях, как мы помним, не было даже их. Многие уважающие себя артисты прекратили бы выступления, да Собакину только нужны были деньги.        Пред ним оказались гости, те же танцовщицы и музыканты. Обидно, очень даже досадно, что в столь неприятный час явилось столько народу. Раньше думать стоило, в лучшие дни юношества — не ночью, на исходе сил. Славно было б посмотреть на выступления прошлых лет так же, воочию, глазами, как на живой фотокарточке. Сейчас оно кому надо? Позориться только. Черт со всеми, главное заработанное получить.       Нос пронзил неприятный запах, словно кто-то решил поджечь сено или, в крайнем случае, мох. Наивно, но с тревогой, подумалось, что преследует его этот несчастный пожар. Оглядев зал, кой казался от чего-то в разы больше, понял, что дело не в том. На нескольких столиках стоял кальян, а под всей этой красотой — персидские ковры. Находилось все это благолепие у стен, было мало освещено, но остаться не замеченным не могло. Больно не вписывались восточные мотивы в аристократический стиль кабаре. Потянуло, видать, Бухарина на экзотику! Такими темпами скоро похоронит все заведение, подумалось Собакину. Странно, что прежде элитных местечек не заметил, пока ждал своего часа. Он принялся искать в толпе своего неучтивого приятеля, вдруг тот ударился в бега с зарплатой? Найти его понадобилось всего пару секунд.        Фляжник был большим, поистине тучным человеком, а рядом, сложив нога на ногу, танцовщица, чуть правее — еще один полный мужчина. Что не поразительно, они дымили за привилегированными столами. Сам плательщик взгляда от исполнителя старался не отводить, словно отслеживая качество его выступления, второй же уделял время даме.       Единственная девушка из трио вела себя несколько закомплексовано, при смехе прикрывала рот, и очень много молчала. В случае, если она не улыбалась, скромно прикасалась к мундштуку яркими губами, можно было бы предположить, что даму удерживают там насильно. Ей словно пихали этот кальян, вечно подливая в стакан чего-то прозрачного. Нил, конечно, это заметил. Грубое поведение, ничего не скажешь, но не прыгать же геройски со сцены, дабы это остановить? Пусть сами разбираются. Судьба троих мало интересует, хотя и чудится, что дымят не табак. Уж больно веселой стала мадам, громче многих в зале. Жалко конечно, только линии их жизни с Собакиным параллельны.       Живот исполнителя гудел, а виды закусок со столов заставляли его издавать еще менее приятные звуки. Рассматривал, чего ныне подают в кабаре, стараясь не пустить слюни, и с гордостью закончить. Хотелось, в столь морозную зиму, выпить горячего супа со сладким чаем, а затем вальяжно покурить. Недолго он разглядывал тарелки — вновь неучтивая компания привлекла внимание. Танцовщица махала рукой, словно здороваясь. Да, явно с ее мозгами в те минуты было неладное. Не сказать ж, что больно популярен был, так, городская знаменитость. Однако, спустя годы, Нила такие знаки напрягали и жутко раздражали. Глупой показалась девушка, но горько знакомой. Чернявые волосы ее были заплетены в две густые косы, кои прикрывали лямки от костюма. Такие точно, как раньше, и даже два круглых, словно выпуклых, глаза остались детскими, ребяческими. Будто совсем Шофранка не ведала где находится и чего творит. А она малограмотной не была, мы помним, только к чему себя привела?       Глядеть на нее Нил не хотел, да и знал, что боле не любит. Зачем минувшее горе вспоминать? Пусть как хочет тешется.        Прикоснуться старался фляжник к танцовщице, а та, как кукла для взрослых детей, продолжала улыбаться, соглашаясь. Мерзко сталось от сей картины, но занятно. Петь все сложнее, вдумываться в слова — более того. Не держал уж Собакин позиций, наблюдая за развитием событий. Хотелось надеяться, его не будет. Короткие пальцы оказались на тонкой шее, и двигались они то к мочке уха, то обратно к ключицам. Делала Шофранка вид, что не замечает этих дерзостей, словно все идет обычным чередом. Отвратительно. Еще более кошмарное действие сотворил второй, стягивая лямку с плеча.        Невольно всплывали те два дня, которые Нилу удалось провести с бывшей любимой. Даже розы, которые так мечтал подарить при ее выписке, казалось, все еще живы и ожидают своего часа. Если бы не та глупость, не тот театр и, кажется, Юра, все закончилось бы иначе! Винить, как те дни в монастыре, Шофранку вновь не спешил — в лицо глядя невозможно. По истечению лет все же решил, что его обвели вокруг пальца, а столь милая и несчастная поступить, как было нагадано, не могла. Печально, что все так сложилось, только кого винить во всем этом — неясно. Быть может, саму судьбу? Почему еще в самом начале никто не спросил у Собакина «что тебе неймется?»?        Будь, как есть. А есть то, что плавно раздевали многострадальную медсестру прям под носом. Как будто окаменел Нил, сраженный наповал бестактностью троих. Желалось ранее, чтоб она больше без пяти минут трупам не делала перевязок, а тут вовсе в грязные круги угодила. Не был он подвластен над всем, оказалось. Как коршуны слетелись на ту, кого хотел уберечь от всех проблем и соблазнов. А она слушала выступление, и внимала по особенному. Все это походило на вопиющий акт неуважения не только к песеннику, но и к остальным посетителям. Устроили публичный дом, превратив храм музыки в забегаловку. Прошлого боле нет, настоящее испорчено, а будущее — слишком туманно.        Пусть не вблизи были те господа, разглядеть, что верх костюма приспущен не составило труда. Хотя было время, когда таким вожделенным был торс ее, ныне наблюдать за позорищем не мог. Голая дама была на виду у всех, а от того, что это Шофранка, хотелось раскраснеться и горько зарыдать. Судьба потрепала всех, с кем дело Собакин имел, подобьет еще немалых, только за столь искренних и светлых жаль. Однако, подумать, все таковыми когда-то были. Жизнь не делится на черное и белое. Нельзя было все это допустить.        Отвести взгляд от столь желанного тела было не сложно, однако, когда это произошло, почувствовалось что-то на щеке холодное. Оно двигалось, мешая работать. Верно, муха? Глупо-глупо, зимой их нет. Испугался, что грязь явилась невесть откуда, а Нил не заметил — решил смахнуть. Оказалось слеза. Это немного сбило с толку, заставляя принять воздуха больше нужного — сфальшивил. Сталось страшно вторым потоком ощутить ту внезапную сентиментальность. Не заметил он, как на глазах появились последствия размышлений, надеялся, что издали другие тоже не увидали. Впервой такое. Надо же! Благо, это был конец. Без промедления откланявшись, он покинул сцену, особо не вслушиваясь в краткие аплодисменты, не оглядываясь.        Оказавшись вновь в гримерке, Нил сдерживался от нервных порывов. Хотелось взяться за голову, кричать, прогнать всех с зала, и лишь погодя приглашать, строго вглядываясь в лица. Всего за пару часов был сыт по горло всей той мерзостью, кою удалось повидать. На глаза бросалось то зеркало — желалось в гневе разбить, то румяна — раскидать. Однако, в этом же яростном приступе заметил пред собой он одежку, висевшую, очевидно, для иных мероприятий. Шепча себе под нос что-то вроде «грязь, грязь, все это — грязь», схватил первую попавшуюся.        Так стремительно, как только мог, он направился к необычному столику. Получить бы вторую часть денег, а там с глаз — долой, из сердца — вон. Запишется, продаст кабаре и поедет к родителям заграницу, если, конечно, получится с ними связаться. Это было совсем не то, чего душа требовала, но иначе Собакин не знал как поступить.        Встретила та компания весело, но все их поздравления были отнюдь чужды. Пропускал мимо ушей, здороваться с Шофранкой, знакомиться с лишним лицом, он не спешил. Первым делом, дабы не видеть девку почти в неглиже, кинул бывшей возлюбленной ту самую одежку. Это, невесть от чего, позабавило Бухарина, внимательно считающего деньги, и не на шутку рассмешило третьего. Глупые, сильно выпившие (?) люди. Неприятно быть с ними, лучше сделать вид, будто незнакомы. В сути, они посторонние в жизни Нила. Откреститься, да забыться.        Глаза дамы выглядели так, будто она уснула, позабыв смыть косметику. Собакин хоть и не верил боле словам Юры, как повелся по молодости, но встретиться с ними опасался — опять заберут в далекие дали. Глядел некогда чванливый человек как самый праведный — в пол. Хотя Шофранка и прикрылась, поднять очей не был в силах. Она же наоборот, с изумлением того разглядывала. Словно рыба, то открывала, то вновь прикрывала сухие губы, пытаясь что-то сказать. Непорядки в голове, очевидно. — А, помните, — еле слышно пробормотала, после чего уголки рта растянулись, а глаза стали походить на две обрывистые линии. — Меня? Помните? Помните? — речь словно бессвязная, медленная. Быть может, в ходе работы с больными, разум повредила? Такие предположения пугали Нила больше остальных. Сердиться оказалось сложно. — Я вас умоляю, милейшая! — пока один копошился в мыслях, второй — Бухарин, прекрасно знал чего сказать. Он, словно специально, облизывал купюры, отсчитывал, и совсем не замечал как робеет пред ним Собакин. — Позабыл путь сюда на пару лет, а вас, полагаете, помнит? — громко и тяжело расхохотался.        С одной стороны, уж больно унизительно то звучало. С другой — терпеть недолго осталось. Нил покрепче стиснул зубы, но ненависть рвалась наружу с каждой секундой сильнее. Руки сжимались в кулаках, фляжник выводил его на эмоции, и подумалось тогда, вот кто причина всех проблем! А он, вероятно, даже не догадывается. 3аварил кашу на несколько лет вперед, да не подумал, как все завернуться может. Все действия оставляют свой отпечаток, поразительно насколько. — Шофранка, — на выдохе пробубнил Нил, все так же не поднимая глаз. Все, кроме названной, рассмеялись, только от чего — никто не ведал. Не хотел Собакин чувствовать себя шутом, еле заметно дернулась губа, но виду боле не подавал. Затем все замолчали. И молчание это было поистине громким. — Кхмаловна, — от хохота у Бухарина проступили слезы. — Вырвали из памяти отчество? — Я его и не знал, — отрезал исполнитель. — Доколе это может продолжаться? Когда я уезжал тут все не славно было, ныне без стеснения такое творите? Вам за шестьдесят, а ведете себя как дитя. Я подожгу это чертово здание, — угрожал, вырывая из рук заработанное. Резкое, и совсем бессмысленное высказывание. — Пристрелю тебя, если так сделаешь. Для чего сейчас горячиться?        Нил скривил лицо, и казалось, готовился к драке, или, как минимум, к скандалу. Температура разговора становилась все выше, а нервы давно уж пылали внутри. Они не равные по массе тела, сражаться — глупо, сдерживаться — сложно. — Запись грампластинки — это, очевидно, завлекательно, только продавать здание под публичный дом не хочется мне. — Разумеется… Само собой разумеется! Никакой больше срамоты и наготы, договор?        Довольнее от его слов Собакин не стал, он собирался покинуть компанию, и уж развернулся, чтобы уйти. Однако, сам того не ожидая, бросил недобрый взгляд со спины в их сторону. Разговор сей продолжать можно было долго, если не сказать вечно. Показалось от чего-то ему — если сейчас не выскажется, этого не произойдет никогда. Вдохнув побольше воздуха, все ж возвернулся. — А вы, Шофранка, как до того дна упали? Разрешите поинтересоваться? — Нил не понимал, что лезет не в свои сани. Девушка сжалась в комок и несколько раз проморгалась. Видать, совсем врасплох застал такой вопрос. Бухарин же решил, что дале будет молчать — так безопаснее, себе выгоднее. — Давайте обсудим это с глазу на глаз? — не дожидаясь ответа поднялась, продолжая прикрывать грудь одной рукой, второй стараясь подтянуть лямки на свое законное место. Нил опешил, но проследовал за ней на улицу. Оставшиеся двое были не менее потрясены происходящим, и наблюдали за тем, почти с приоткрытыми ртами.        Ночь давно уж стала утром, небо было серым и низким, но, стоит заметить, казалось, легкие могут обрести второе дыхание — очень свежо. Они накинули теплую одежду лишь на плечи, не планируя долго находиться на улице. Было не морозно, но достаточно прохладно, где-то вдали слышалось пение снегирей, так глупо сбивающее с мыслей. Нил задрожал, зубы стучали — нервы. Малоинтересно ее было слушать, а вот слить все свое негодование — вполне себе подходит. Чудилось ему, уму разуму поучит. Сама же Шофранка переминалась с ноги на ногу, стараясь из себя что-то выдавить. Она хотела говорить, и говорить много, но не могла. Ничего не получалось, словно рот зашит. — Стыдно? — глядел на высокие каблуки, но воспитывать сил в себе не нашел. Говорил он тяжко, сипло, и даже оконфуженно.        Танцовщица пожала плечами, затем отвела взгляд куда-то в даль, к пока пустующей дороге. Ей не хотелось глядеть в глаза, наоборот, куда-то скрыться от речей. Только поделиться желание тоже имелось. — А я говорила еще в кафе, что мы с вами знакомы, — пнула белый и чистый сугроб. Она сказала это шепотом, посему столь, казалось бы, важная фраза оказалась не услышана, непонята. — И что же ваш брат? — сложил руки Нил за спину, говорил еле слышно. Так тихо и грустно в душе. — Тогда, около трех лет назад, он показался мне пусть и не самым воспитанным, — грубить не разучился. — Но вполне любящим. Уж коли от меня, — притормозил, поскольку был на взводе, но показать сего не мог — держаться нужно. — От человека, который всегда желал… И желаю… Вам добра… Пытался уберечь, полагаю, кабацкая жизнь ему бы совсем не понравилась.       Что-то пронзило сердце слушательницы, она заморгала так же часто, как несколько минут назад. Собакин подумал, что Арсен ее, вероятно, погиб. Только жалеть даму совсем не хотелось, даже уж если в действительности таков исход. Надо знать себе цену, а не бросаться в крайности. Нил презирал ее, и вовсе не понимал зачем вызвалась объясняться. Они — не любовники, даже не друзья. Не было времени на то, чтоб стать боле, чем знакомцами. — Пусть лучше думает, что мне легко! — голос дрожал, Шофранка бросалась отрывистыми фразами. — Не знает он ничего, и думает, что я пляшу за большие деньги. Для Арсена подобное уже потрясение, срамит меня за это, но принимает. А я чего скажу? Правду? Хоть убейте, не признаюсь! К тому же, не хочу я боле к гниющим телам, слушать крики и ощущать ту ужасную вонь… Вы хоть представляете как пахнет война? — Нет… — А я вам скажу: трупами, гнилью, пылью и человеческим страхом. Мне кажется, будто кожа им пропиталась, — поморщилась. — Я очень чувственная, но не для меня эта работа. Ясно? — Для чего вы со мной этим делитесь? — Потому что вы не понимаете. У меня не было выбора — Дело ваше. Приятно, Шофранка К, — запнулся, поскольку отчество произносил впервые, оно показалось сложным. Нелепо было не понять каково оно изначально! — Кхмаловна, что вы решили мне довериться. Хотя и знаю я, что есть причины вашей разговорчивости. Правда, лучше вам поведать эту историю вашему приятелю — Бухарину. Думаю, с дурью в голове, он расчувствуется побольше моего. Мне пора, — решил принять еще одну попытку к тому, чтоб уйти. Нечто вроде ревности в нем проснулось, и знал он, что если боле со старыми чувствами играть будет — хорошо не закончится. — Всего наилучшего. Прощайте.        Нил уж думал было разговор окончен, поскольку отвечал даме довольно резко. Кому понравится такое терпеть? Алкал, чтоб возненавидела она его так же, как и Собакин в свое время обозлился. Опять же, почти открыв двери на вход, где так громко звучала музыка, пришлось вернуться. Что ж творится? Как магнитом тянет. Ныне причина была не в желании высказаться. Вовсе нет. — Погодите, — вскрикнула танцовщица, не сдвигаясь с места. — Куда же вы? — В кабаре, — ответил он неуверенно, попутно отпуская ручку. Послышался громкий хлопок. — Вы хотите снова петь? — Что за чушь вы несете? Я планирую перекусить. — А потом? — Я направлюсь домой. — И вы будете спать?        Нил вопросительно поглядел на даму, но ответил. — Склоняюсь к тому, что да, — чуть наклонил голову на бок. — И вас никто не будет будить? Никуда не станете спешить, никому ничего не должны? — Это так. Не знаю даже, хорошо то или плохо.        Эмоций с лица Шофранки считать было сложно. Понять о чем она толкует — сверх того. Одурманенное состояние накрывало ее волнами, только вполне ясные речи вела, как вновь ударяло в голову и предложения становились невнятными. Что с той происходило, Нил на себе никогда не ощущал, да много слышал о таких забавах.        В один момент бросилась к нему, и чудилось, скоро на колени падет. Ее колотило изнутри, а пальцы были холодными. Девушка крепко взяла руку Собакина, и постаралась вновь что-то выцедить. Ему же поразительно было наблюдать за таковым поведением, неприятно. Рваться, бежать или кричать, пока не спешил, выжидая очередного выкида с ее стороны. Жаль как-то стало, заметив некое безумие в мимике. Он не смотрел с высока, печалился, только понять, в сути то, почти ничего не мог. — Любите меня. Я прошу вас! — от неожиданности, Нил резко приоткрыл глаза, даже забыл на пару секунд как дышать. Шофранка переходила все больше границ, что, как минимум, очень пугало. — И я не приду сюда больше никогда. Я пойду работать. — Куда? — смех его был истерический. — Балериной, или буду писать картины! Правда. Это моя мечта. — Давайте для начала перекусим.        Хотя и была столь напряженная ситуация, есть ему хотелось неистово. Сладостно, когда имеешь деньги, чтоб еще и даму угостить. Не из любви, скорее из сострадания, не гнал от себя знакомку.