Черно-серый

       И так, время шло, Собакин не молодел, но стал каплю мудрее. Изветливыми все виделись окружающие. Поскольку средь монахов не принято бриться, как всем известно, отрастил бороду, стал все меньше походить на себя из прошлого. Музыка, тем не менее, все еще занимала место в его сердце, поскольку в мужском хоре выступал. О кутежах вспоминал со страхом, некоторой тревогой, но светлой грустью. Не столько много лет осталось позади, чтоб говорить обо всем, как о дальнем. Несколько утихомирился, но утверждать о значительных изменениях нельзя. Вроде жил праведно, да все время хотелось ему сорваться, вернуться к прошлому и забыться. Абсолютно непробиваемый человек оказался! Молился много, при том, мог прям в храме под нос себе материться. Ничего святого. Много знал ныне о религии, а толку то? В душе пустота. Иногда совесть грызла за все, но поделать с собой ничего не мог.        Немного погодя, переселился в одиночную келью. Соответственно, стал монахом. Только от чего-то на душе чудилось, плохо все сложилось — ждал внезапной казни. Наедине с собой было время подумать, позаниматься творчеством и саморазвитием. Однако, словно в тюрьме заперт. Высказывания его оставались местами грубыми, местами колкими, но чуть в этом плане изменился — научился сдержанности. Выходит, много времени потратил, а результата не добился. Домой тоже не спешил. Там никто не ждет, в монастыре же были люди, кои помогали привить надежду на исцеление. Там были и лошади, отличные музыканты, иногда даже собеседников находил. Квартира в Нижнем Новгороде, вероятно, уж пустовала. Сглупила прислуга его с советом — не ожидала, что так надолго сумеет задержаться хозяин. Он ждал хоть какой-то весточки от друзей или близких, но отчего-то никто не писал. Чувствовал себя отстраненным и ненужным, а учитывая гордость с надменностью — ни к кому навязываться не желал. Так бессмысленно и летели дни. Абсолютно ничего нового.       Еще одной причиной, по которой Нил не желал воротиться — положение в стране. Как бы далек от светского общества не был, о главном знал. Если монастырь был отстранен от поселений, то и казалось — мало кто на него позарится. А кто и позарится, тому его еще найти нужно. В стране война, помимо того — восстания, намечается гражданская. В то, что будет брат брата убивать, Собакин не верил, а уже происходящие действия не воспринимал всерьез. Однако, страшно же, неизвестно что там.        Что до прочего, Шофранку почти позабыл. Иногда смеялся, мол, если бы не она, в такие места не угодил, каяний не было. Снилась часто, временами засыпал, рядом представляя, да ждать — пустая трата времени и нервов. Осторожней надо быть, когда в руках держишь свое сердце. А, быть может, ситуация с возлюбленной просто стала конечной точкой в его разгульной жизни. Так сказать, последняя капля.       Пред нами чуть более взрослый Нил. Он все еще походил на спичку, поскольку не ко всей пище смог привыкнуть. Сейчас организм его не страдал так, как прежде, пропали синяки под глазами, нормализовалось пищеварение и совсем редко болело горло. Почти восстановился, однако многое останется шрамами. К примеру, проблемы носа. К тому, что внешне боле не походит на джентльмена, относился с неприязнью — старался в зеркало не глядеть. Думалось, как закончится все в стране, начнет жизнь по-новому. А в сути, надеялся встретить кого-то похожего на Шофранку и создать обычную семью. Чудилось от чего-то, это произойдет без сложностей. Или, по крайне мере, вновь в религию не ударится! Скоро тридцать лет, надо бы позаботиться о будущем. На его отогретом месте было все: еда, вода, обучение, некая семья и даже развлечения. В реальном мире придется же самому крутиться.        И вот, стоял этот, совсем несчастный человек, в храме. Была почти ночь, за окном вновь морозы. Походило на первые дни в монастыре, только гораздо более снежно и ветрено. Он остался на закрытие, убирал грязь, избавлялся от пыли с огарками. Свет горел лишь на входе, остальную темноту могли глушить только лишь подсвечники. В этой мгле иконы выглядели по особенному: то ли жутко, то ли наоборот, поразительно спокойно. Находясь в полном одиночестве, без стеснения напевал различные мотивы. Тем вечером ему вспоминались совсем не молитвы, а то, с чем прежде выступал на сцене, некоторые грустные мелодии. Никто его не отвлекал, никуда не звал, да ничего не требовал. Собирался он уж на боковую, как услышал скрип дверей. Это заставило немного понервничать, но глаз не поднял. Завидев нарушителя тишины, явно пришел бы в раздраженное состояние, а сего допускать никак нельзя. — Уже поздно, — совершенно спокойно, убирая лишний воск с подсвечника, произнес, каждое слово отдавалось эхом. — Смею просить оставить меня для выполнения работы. Я буду признателен.       В ответ ничего не прозвучало. Далее его слух уловил цоканье по полу каблуков. Это было нечто новое и совсем непривычное, словно хищник, завидевший пред собой жертву, он подсуетился. Приподняв глаза, увидел девушку, качающуюся из стороны в сторону. Та явно была не в трезвом виде, но и понять чего с ней, было сложно. Это грех, всем чеканно ясно, в таком состоянии являться. Она походила на подбитую, стараясь завязать на голове платок. Выходило то у нее с трудом, только волосы растрепала. Черные путанные пряди спадали на лицо, посему развеять тайны, понять что за городская сумасшедшая, не выходило. Нил еще раз ее окрикнул, попросив уйти, объясняя, что нарушаются обычные законы.       Незнакомка развернулась, наконец обратив внимание на монаха. Тот оставался спокоен, хотя явившаяся уже начала выводить его из себя. Нарочно, с умыслом словить взгляд, она постаралась кокетливо пройти к баку со святой водой. Выглядело это, конечно, забавно, но грустно. Происходящее — настоящий сюр! Длинная юбка задралась, после того, как она присела около емкости. Набирала воды прямо в чашку, а затем громко, издавая неприятное хлюпанье, начала пить. Вся облилась, но было ей все мало. Тогда наш монах решил, что с него хватит. Он оставил подсвечник, стремительно приближаясь к зашедшей даме. Не осталось ничего, кроме как схватить ее за руку, да вывести с храма. Та стала вырываться, кричать и махать горжеткой. Умиротворение с тишиной превратились в настоящий цирк, что уж очень монаху не нравилось.       В один момент платок, без того державшийся на ниточке, совершенно слетел, посему с трудом, но удалось разглядеть черты лица. За пару лет девушку забыть было б невозможно. Уж больно обидела, задела самолюбие Собакина! Не стоит забывать, без прочего, мало людей видал ныне. То и выходит — последние, с кем имел общение до монастыря, остались в памяти надолго. К тому же, она вовсе не изменилась. Те же волосы, тот же дикий, словно необузданный, взгляд. Может быть, лишь каплю посерела кожа. Кто знает, чем это вызвано? Чудаковатый персонаж во всех смыслах. Страшно интересно и то, какой жизнью ныне живет. Надо полагать, не лучшей, если средь ночи, в такую пургу, оказалась там, где оказалась. И прежде она была потрепана жизнью, а ныне совсем схожа с падалью.       Конечно, поговорить Нилу хотелось со знакомкой, узнать как до такого дошла, да только понимал — пустая трата времени. Она совершенно не в состоянии. Прежде сам частенько так себя вел. Это несколько страшная картина. Хотя ее искаженная гримаса с недовольством выглядела не лучшим образом, все ж можно было предположить, что девушка продолжала следить за собой. Выходит, есть хорошее в ее судьбе, раз уж ей все еще шьют платья на заказ, а на плечах шуба.       Беспорядки закончились. Удалось вывести разбушевавшуюся в притвор. Она замолчала, но не переставала совершать попытки покушения. Только вот, что странно, бежать не старалась. Черт знает, что было в голове той. — Что ж ты тут забыла, сердце мое? — продолжал отмахиваться, хотя и смешно ему.       Нисколько Нил не забыл, как воздействовать на людей словами. Более того, продолжал практиковать, правда, ныне не с молодыми девчатами — с почтенными людьми. И, вероятно, это повлияло на последующую реакцию. Она остановилась, постаралась прийти в себя. Больно, верно, будет ей все это вспоминать по трезвости! Стоило собраться с мыслями. Сложно то дается. Лицо знакомки скривилось. — Вы так походите на моего давнего приятеля, — она прищурилась, в глазах двоилось. — Совсем беспокойный человек был! — Как бы ты назвала его одним словом? — жантильно улыбнулся, от чего знакомка совсем растаяла — перестала махаться. — Зыга!        Собакин расхохотался, а на душе от чего-то стало теплее. Нечто человеческое, сердечное появилось в груди. Он действительно скучал по такому, простому и совершенно не б-жественному. Коллеги его, право, про себя называли чертенком. — Что тут нужно? — стараясь отбиться от своей слабости, переходил в серьезность. — Отдыхаю. — Галиночка, сейчас ночь, ты в храме, кой закрывается! Более того, это мужской монастырь, где вы не можете стать послушницей. Для посещения, тем паче, слишком поздно. Я не только смею, но и обязан о тебе волноваться. — А это уже иная история — как я здесь очутилась, — говорила она почти бессвязно, монотонно разделяя букву от буквы. Отмахнулась, покрепче кутаясь в шубу. — Имя мое вам как известно? — Дальний лес, от Нижнего Новгорода порядка тридцати километров, — подошел чуть ближе, игнорируя вопрос. Словно нечто диковинное, рассматривал знакомку. От нее пахло не только алкоголем, но и чем-то сладким… Женским, если можно так выразиться. Это лишь парфюм, а так дурманит. Абсолютно не схоже с прежним ароматом распутницы, нечто новое, более притягательное. Очевидно, Собакин был ошарашен внезапным появлением Гали, только совершенно не собирался стрессовать. Им завладевало любопытство гораздо больше, чем обычный шок. Хотелось Галю вновь потрогать, пообщаться о том, о сем, да о людском. Только вчера, чудилось, с Мамоновым ее обсуждали, позднее вместе развлекались. Вчера же видел как подбирает чулки по квартире, а ныне словно обезумевшая в храме стоит. Кто ж знал, куда их обоих занесет? — Не наседайте, — сказала так, словно плюнула, да решила пойти к выходу.       Так или иначе, отпустить Собакин девушку не мог. Куда пойдет в снег? Более того, коли одна в церковь явилась, в подобном состоянии вовсе помереть в пургу может. Насколько б не был равнодушный к людским жизням, сейчас пожелал помочь. Религия повлияла на то, иль радость встречи с давней знакомой — не ясно. Он знал, что обязан. На секунду пожелалось оказаться на ее месте, быть таким же пьяным, глупым, да ни о чем не думающим. Чудится, славно таким живется, до сих пор ему не видится, что страшно плохо.        Прикоснуться к руке Гали оказалось более, чем приятно. Странно, что прежде отвергал, мысленно оскорбляя, поливая самыми нелестными комплементами. Спустя уж очень длительное одиночество и воздержание, кажется, обычная мадам. Ничего ужасного, как прежде выражался: тяжелый уставший взгляд, тонкий нос и две впалые щеки. Избалованный женским вниманием, на длительный срок совсем о нем забыл. Видать, то сыграло большую роль. Нет ничего специфического в том, чтоб остановить человека пред ошибкой, пусть и применив к этому слабую силу. Ощущение тепла было поразительным, словно кометы с космоса попадали прямо в сердце.        Гостья еще раз оглядела монаха. В тот же миг злоба с лица пропала, словно все нервы в один миг исчезли. Мимика его была, надо сказать, поражающей. Так скоро менять эмоции еще надо уметь. Словно актриса, мгновенно приподняла брови. Удивительно, что вовсе его запомнила, да и бранить ни за что не стала. Ругались ведь, нелестные вовсе разговоры вели в последнюю встречу. После беременности Маши Собакин ей был отвратителен, а ныне достоин внимания, да настолько, что Галя бросилась кидаться на шею. Алкоголь в крови, или же искренняя радость — остается только догадываться. Он же в свою очередь вздрогнул, словно нехотя, окунаясь в объятья, однако уже спустя пару мгновений пригрелся. Вылезать из них не хотелось вовсе. Как мы помним, ждал пока о нем вспомнит кто, и вот ощутил то чувство. Знал прекрасно — мнимое оно, да лучше, чем ничего.        Погладив явившуюся по волосам, больше напоминающим колтун, Нил почувствовал, как что-то происходит в его животе. Щекотно, но приятно. Уж давно знал чего за знак, но не ожидал к ней ощутить схожий интерес. Ее мерзкие зубы прямее не стали, а кожа все больше походит на покойничью, однако тогда все эти детали показались чем-то уникальным. Отпускать Галю не хотелось, да и, впрочем, пока некуда. Однако, рано или поздно она должна была отпрянуть. Хорошего понемногу. — Мне хочется вернуться домой, — под хмелем люди часто плачут, и казалось, будто распутница тоже. Нил разволновался пуще прежнего, да нагнулся взглянуть в ее очи. Средь голубых глаз, такие же бледные капли сложно заметить. По шубке уже стекала вода — снежинки принялись таять, а слезы все не проявлялись. — Они предложили в бане. Я согласилась, они — передумали. Вот и бросили на полдороге. В лесной глуши! Побрела по путям, часа три брела — тогда сдерживаться она перестала, разревелась. — Вот, вижу свет, тут церковь. Только тебя уж точно тут повстречать не ожидала. Все с кабаре считают, мол, ты умер! — на секунду замолчала, словно пред собой чудовище увидала, посмотрела куда-то туда, ввысь. Прикрыв глаза, что-то прошептала беззвучно губами, а затем добавила. — Вот и меня за грехи г-сподь б-г призвал.       Потешаться над нетрезвыми бывает весело, да щеки от сего у Нила уж устали. Главное, не понять чего с ней, да и где шутка. Кажется, словно весь мир над ним издевается. Обаче, рассмешить его могли лишь последние фразы, первые же наводили на жуть. Одни лишь нелюди могли так поступить с беззащитной девушкой. Думалось ему, сам бы так никогда не повел себя. Неудивительно, впрочем-то, ему, что так непочтительно отнеслись к Гале. Таковых за людей не считают. А жаль! Тоже из крови да плоти, только более уставшие от жизни. Мало кто знает, чего таится за душой этих девиц, что они прошли на своем пути. Вот и он тоже не знал. Свои проблемы волнуют гораздо сильнее. — Ты жива, — выпрямился. Она вздрогнула от неожиданности, возможно, страха, но с любопытством продолжила слушать. — И я обязан это доказать! — нельзя уж узнать, что тогда подразумевал Нил под этими словами, однако подруга развернула их в свою сторону. — Довези меня до дому, — почти приказным, хоть и очень печальным, тоном попросила.        Несколько растерявшийся Собакин подбирал, словно по кашу по крупинке, слова к ответу. Давно не покидал он священных мест, волновался. Походил он, надо сказать, на одомашненную крысу, коя боится выползти из родной клетки. На пригретом месте хорошо, но и оно заставляет с него слезть. Очевидно, в столь плачевной ситуации он мог отвести Галю в свою келью хотя бы до утра, да боялся быть изгнан из монастыря за непослушание. Отказаться — тоже грешно. Что делать? — Ты все так же в Нижнем? — сердце вновь заколотилось, а думалось с натяжкой. — Да, но сейчас мне нужно в Городки. — Село? До него тут рукой подать. — Отлично. Осталось отыскать извозчика, — почесала подбородок, а взгляд стал более трезв. — Сомневаюсь, что он имеется в такой глуши. — Абсолютно верно, — чуть отшагнул от Гали, да вздохнул. Нил хорошо понимал, что есть риск вернуться к прошлому. Где-то в глубине он хотел этого, но старался отказываться. Весь его блуд был лишь попыткой скрасить внутреннее одиночество. Однако, учился он не зря, до монаха дошел явно не путем распутства. — Я тебе помогу.       Делать было нечего. Осталось лишь направиться в конюшню. Да, это явно была не лучшая затея. А чего еще делать? Занятие с столь благородными животными ему ранее не нравились, после же более глубокого принятия религии от чего-то полюбились. Только вот запах тот… Ни в первый день, не на протяжении двух лет, ни даже в тот зимний вечер, он принять не мог. Брезгливый человек, что есть.        Перешагнув порог, включив свет, Нил принялся нервно искать амуницию, дама же стояла на входе, ожидая. Внутри оказалось гораздо холодней, чем снаружи. Всего лишь дотронувшись до седла можно было почувствовать мурашки по всему телу — кожа промерзла. Решил тогда, что лучше без него отправиться, да и легче так будет. Пока открывал рот жеребцу для трензеля, Собакин ощутил, что воздух от каждого вздоха превращается в пар. Страшно представить, как же там живут лошади, и как же в такую погоду дошла Галя? Действительно, видать, с б-жьей помощью. С несчастным конем пришлось повозиться — руки краснели. Бедняге вовсе с железом во рту тащиться, но права голоса у лошадки не было.        Галя села спереди, Нил — сзади, хотя и вел. Выбор такой рассадки был обусловлен тем, что первая в любой момент могла упасть, испугаться или еще чего — она ведь пьяна! К тому же, девушка держала трость Собакина, и лишь таким образом он мог отслеживать обоих. Отправились они в дальний путь.        Покидать территории монастыря было непривычно, хотя окрестности, благодаря этому же жеребчику, знал. Новый «дом» его был малонаселенный, людей почти нет, да словно частичку себя там оставлял. Нил, конечно, уезжал не навсегда, да здорово тревожился оставлять все свои вещи. Да и грешит, к тому же, не хило. Но это спасение жизни — должно быть в приоритете.        И так, средь сухих деревьев под низкими тучами, рысью добирались. Ехали по полям, словно природа застыла на мгновенье, или даже умерла. Ледяной ветер обоим мешал глядеть: щеки раскраснелись, а глазам пришлось щуриться — снежинки мешали. Время от времени слышалось недовольное ржание жеребца или очередные рассказы Гали. Нилу на сей раз было интересно слушать о том, как сложилась жизнь знакомки, хотя особо в разговоре не участвовал, отдавал предпочтение тому, чтоб внимать. А бытие ее, надо сказать, в целом осталось тем же. Только вот, родителей девушка потеряла, остался от них дом в Городках. Именно туда направлялись они. Путь был недолгий, хотя и очень волнительный. Чудилось, словно б-г от обоих отвернулся.       Отъехали на приличное расстояние, однако храм оставался виден вдали, через поля. Все было каким-то темным и пустым. Одно лишь дрожащее тело Гали хоть толику согревало. Она трезвела, но планировала снова хряпнуть. Собакину же желалось спокойствия и умиротворения, чего рядом с ней хоть немного ощущал. Наконец прибыли.        Поселение оказалось пусть и не большим, но достаточно новым. По словам девушки, обосновалось оно всего шесть лет назад. Никого на дорогах не повстречали, словно в призрачном городе плутали. Люди спят, животные в загонах, а на улице мороз. Врагу не пожелаешь в такую пору на улице оказаться. Так что, пожалев лошадку, знакомцы решили, что более гуманно будет завести ее в сени. Да, жалко пачкать пол, но делать нечего. Стойла, что не удивительно, не было.       Внутри пахло деревом и пылью, по коже все так же бегали мурашки. Ничего мудреного — топить печь некому. На окнах от сего появлялись незамысловатые узоры, а где-то под ними валялись дохлые мухи, подогнув тонкие лапки. Или, кто знает, быть может, к лету они отойдут от спячки? Однако, до него далеко, и стоит задуматься о чем-то более приземленном, находиться в моменте. Именно этим Галя занялась — старалась разжечь печь, попутно искала алкоголь на деревянных полочках. Она явно не желала трезвой ложиться спать. Теперь никому не угрожала смерть от переохлаждения, да и монах обязался вернуться. Чем еще заниматься вдвоем с чужой девушкой? Надо полагать, она не побежит обратно к храмам. За сим хотел Собакин откланяться, да она его не пустила. — Так дело не пойдет, — сердито протараторила в свойской манере. — Оставишь меня? Вдруг грабители, а я одна? — наконец добралась до того, чего искала. На грязном столе оказалось две рюмки, послышался щелчок. — Галина, не стоит, — еле слышно вступил Нил. И алкал выпить, и неможется. Всуе что-ли потратил столько времени? — Такого договора не было. Я обещал помочь — на том все. — Ты так же молод и глуп! — не снимая шубы, она опустилась на деревянную табуретку. — Вероятно, даже более чем, что эта встреча последняя для нас с тобой. Помянем прошлое, да пойдем в будущее. Дни не стоят на месте, не катятся, а летят! И все наши развлечения остаются позади. Вот, к примеру, марафет уже запрещен к продаже, — это слушателя очень даже расстроило. — Прошла наша с тобой эпоха, пора к лучшему идти. Ну, — оглядела стоящего, словно по струнке, Нила. — Или по крайней мере мне. Ты вон, поп… — Монах. — Одно дело.       Галя пожала плечами, горько вздохнув, однако не планировала срывать планы. И полилась горькая отрава по рюмкам. Ей, чудится, все было хорошо ясно — Нил не сдержится. Нет, глядя на картину ту, пить вовсе не хотелось. Сталось мерзко, а неприятный запах словно пробрался до самого мозга. Это настоящий ужас! Жалко, что до такого дна упала весьма обычная девушка. Славно, что хоть до своих лет дожила. Сей случай с отказом от услуг, надо полагать, не единственный за ее краткую жизнь. А это, надо заметить, полная нелепость.       Зуб на зуб и так не попадал, а видеть губящее себя создание Собакину совсем не хотелось. Галина замерла в ожидании того, как ее собеседник превратится в собутыльника. Ему же самому думалось, согласившись проявит снисходительность, вовсе не слабость по отношению к воздержанию от спиртных напитков. Не искал путей других, посчитав, что все происходящее от б-га. Все противоречия собрались в совсем опечаленном госте. К прочему, подумалось ему, мол, и другие пьют, да не все же превращаются в алкоголиков? Было б страшно — запретили власти подавно. С одной стороны, действительно, плохого ничего не делал, да только за годы трезвости обидно. Но, однако, и слова знакомки зацепили.       От первой рюмки сразу загудел живот. Вероятно, страшно организму сталось пред такой гадостью! Нилу тоже. Он знал, со смрадным запахом возвращаться в монастырь не лучшая затея, но куда ж еще деваться? Надеялся крепко, что никто не заметил его пропажи. А в прочем, уж поздно волноваться. Все решения приняты в спешке. Правда, кто куда спешил и для чего?       Как бы то ни было, тела их хоть толику прогрелись от водки: уши загорелись, а на щеках появился еле заметный румянец. Очевидно, произошло это далеко не с первой стопки. Третья, или, быть может, седьмая. Они не считали.       В окнах дома того наконец загорелся свет. Стало как-то тепло и даже уютно. Собакин с изумлением, и даже некоторым восхищением, глядел на Галю. Его страхи не оправдались в ее лице, а то не может остаться без внимания. Как мы помним, думалось, старые знакомцы засмеют решение примкнуть в религии. Тут же все иначе. Не смотря на совсем чудовищный образ жизни девушки, ее поведение мысленно похвалил, даже заимел некоторое уважение. Глядя на то, как Галя хлопочет на кухне, ищет чего им перекусить, хотелось остаться в этом моменте надолго. Спокойно и очень даже тихо. — Ты раньше был так строг и элегантен, — завороженного Нила, знакомка в мир выдернула из мыслей. — А что не так со мной сейчас? — с явной претензией предъявил. Ему было чего еще сказать, в памяти остался момент, как пред она Машей опустила, проговорилась как сплетница. Да только, что толку прошлое ворошить? Рад всяко ее видеть. — Я думаю, ты боле не поешь, человек совсем иной, — с ноткой иронии проговорила, нервно гремя тарелками. Явно намекала ему на что-то, плохой актрисой была. — Обижаешь, Галина. Это моя жизнь, — хотел поведать о хоре, своих новых песнях, кои сочинил, да не представлял — некому. Вздохнул, опустив несколько опьяненный взгляд очей. — Хотелось бы вновь то услышать, — показала в сторону небольшой комнатки, прикрытой занавесками. — Спой мне последний раз, прошу. Брось думу свою, под утро навечно попрощаемся. Ты так и останешься для меня где-то там, в кабаре, с белым носом и пошловатой улыбкой. Настало новое.       Сталось печально. Что она сказала — прошло. Зачем же сейчас ворошить? Мог и воспротивиться, поругаться в стиле Собакина, никак иначе, да решил вспомнить то, чему учился эти пару лет. Мало-мальски, но повлияла религия на него. Никак иначе. Каждый знает, что говорится в ней полюбить ближнего своего, прощать столь незначительные обиды. Каким-то чудом ему удалось умерить свой пыл и даже отдаться одной незамысловатой идее.        Покинувший мир «друг», Мамонов, уж больно Галину полюбил. Времени, к сожалению, на общение с девушкой много выделено не было. Уж точно не на этой планете, не в его жизни. Однако, кой чего для нее смог сочинить — пару песен. Он представлял их Нилу не единожды, тот пропускал мимо ушей в свое время, но позднее опомнился. Вспоминая сочинительство аккомпаниатора, задумывался о том, какие чувства мог Саша иметь к распутнице. Сейчас уж никому не узнать… Но суть не том, что желал часть слов вспомнить, местами импровизировать, ноты же прекрасно засели в голове. Раз уж Галя так свято верит в то, что боле не повстречаются, лучше представить ее вниманию ту музыку, кою обязана была услышать многим ранее. Показалась такая мысля Собакину благородной, направился он в сторону комнаты.        Загорелся свет. Внутри было нечисто, на полу валялись книги и даже посуда. Казалось, словно кто-то в ходе ссоры все это разбросал пару минут назад, да не успел прибрать. Кровать у фортепиано расстелена, а сам музыкальный инструмент застыл в немом ожидании. Нилу не особо нравилась грязная обстановка, да сразу понял где его место. Медленно шагнул, продолжая оглядываться по сторонам. Тогда он подумал, что все это выглядит так, будто хозяева вот-вот вернутся. Только никто не возвращался, а от истинных собственников след простыл. Печально, но ход событий сейчас на его стороне. Остается лишь сесть за инструмент и сыграть. По старой привычке хотелось откинуть крылья фрака, но нет уж давно их.        Вступил, нежно опуская длинные пальцы на клавиши. Слушательница стояла позади, скрепя сердце. Давно не выступал для кого-то лично, волнительно. Тем не менее, опыт не пропьешь, как говорится. В его случае пение, как езда на велосипеде — один раз научившись, разучиться сложно. Только, вероятно, в светском обществе интерес уж на совсем иное звучание. Откуда ему знать? Слова Гали, тем не менее, на счет того, чтоб остаться живым воспоминанием, напрягали. Он хотел следовать моде, ведь пусть чуть времени прибавилось, пока так же молод. Рано, и все тут. Тогда ему было всего двадцать семь, не сорок, и не шестьдесят. Итак, пока играла замечательная мелодия, Нил страшился оступиться. Не желал терять свою маленькую, Измочаленною строгостью черненькую. Галину называли змеенышем, Для меня она осталась детенышем.        Забыл упомянуть важное, что автор вовсе не он. Это была не случайная деталь, а самая главная изюминка выступления. Только прерваться нельзя — исполнение превратится в непрофессионализм. Продолжил манерничать, вживаться в роль. Всякое на нервах случается, нужно держаться, позднее во всем признаться. Приняв свою участь, ощутил чужой прилив сил чуть левее себя. Периферическим зрением удалось заметить, как слушательница улыбается. Теперь жалось все остановить, как-то не хорошо. Сталось совсем некомфортно. В какой-то момент Галя словно с цепи сорвалась, да вновь обняла через шею. Очень уж эмоциональна она была в тот день, видать. Это несколько препятствовало правильной подаче, хотя было весьма приятно. Был бы кто другой на месте Нила, вероятно, сбился. Тот лишь поглубже вдохнул, продолжил. Мы общались с ней про la poitrine, в тот момент она потребляла к*****. Эти губы так рьяно жгутся! Руки вновь переплетутся.       Она сильнее сжала в объятиях, исполнитель чуть закашлялся, но боле эмоций не проявлял. Что с пьяной взять? Хотя пальцы и оставались на клавишах, продолжить возможности тот не имел. Последующие действия были несколько грубы. Не оторваться сложно. В мгновенье ощутил как вплелись в волосы, словно бархатные, пальцы. Они нежны, но оставались чужими. Резким движением, прильнула девушка к его губам. Вероятно, хотела отблагодарить за сочинительство. Таким как она не посвящают песни. Пусть слова были непристойны, ей понравилось. Быть может, в трезвости иначе оценила текст, но что имеем. Она становилась настойчивее, а тот, словно скромный целомудренник, краснел от происходящего. Нила заклинило, не мог ответить, да и оттолкнуть тоже. Прикрыв глаза, решил отдаться чувствам.        Сердца обоих бешено колотились в неистовом ритме. Поцелуй превратился в страстный, когда Собакин стал более участливым к происходящему. Он давно не вел себя так, не позволял, да и не думал, что станет облегчением отказ от воздержания. Походил лишь на животное, которое отдается своим потребностям. Конечно, в момент лишь ласок говорить о том рано, но не трудно предположить — все шло к близости. Оба взрослые люди, и оба того хотели, только на душе все ж кошки скребли. От чего только, сам не знал. Физически приятно, а внутри как-то совсем досадно. Казалось ему, нетрезвой пользуется, хотя и сам был не в лучшем состоянии.       За пару мгновений они очутились на кровати у окна. Луна ярко освещала комнатку, сумрачным светом падая на белую кожу девушки. Нил с незапамятных времен не видел женских тел, посему от восхищения дыхание сбивалось. Когда-то абсолютно отвратный человек еще более ярко показался ему восхитительным. Целовал ключицы с такой осторожностью, словно под собой видел самую желанную. Не считал ее боле порочной, себя лишь каплю таковым видел. Старался не думать о их общей развратности, с трудом, но то медленно получалось. Все тревоги плавно перерастали в наслаждение. Поскольку времени в одиночестве он провел много, чувства удовольствия медленно перекрывали дыхание. Вкушать решил то, что происходит здесь и сейчас.        Немного погодя, все шло к концу. Силы были на исходе. Он мог отдышаться, да продолжить. Только вот его партнерша, вероятно, нет. Она была уставшей уже только повстречавшись с Собакиным, а тут вовсе ей спать желалось. Рухнула, а перья подушки под ней разлетелись. Выглядела Галя изнеможденной и совсем вялой, потянула за собой приятеля прилечь. Он, конечно, не особо этого хотел, алкая о продолжении, да не противился. Девушка улыбнулась, разглядывая глаза напротив, кои уже заимели еле заметные морщины. Однако эта умиротворенность в миг исчезла. На лице ее появился страх, что не на шутку удивило гостя. — Не хочу делить судьбу Маши! — серьезно заявила. — Она поступила в тот день непрофессионально, знаем, а теперь, и я… — О чем ты, сокровище? — как в песне, пальцы их крепко сплелись. — О Семе, очевидно. — Какое глупое имя! Не думаю, что стоит упоминать остальных мужчин в данную минуту. Это неуважительно. — До мужчины ему еще ой как долго! — все ж рассмеялась. — Очень на тебя походит.        Нилу осталось лишь вопросительно поглядеть, слушая эти речи с загадками. Очевидно, до чего-то мозг доходил, да не тем хотелось его занимать. Желалось ему вернуться к начатому. — Никто на меня не походит. Я — беспримерный, — посему просто замолчать не мог. — Пока что нет, ты глубоко оригинальный. Тем не менее, стоит знать, что от ген не убежать. — Ген? — Совсем, видать, плохо учился. Иль позабыл, что Маша о беременности твердила? — Этот ребенок — не мой, Галина, успокойся. Это все чепуха. — Твой-твой. Мне же в слезах, как близкой подруге, она рассказывала о том, что ожидает его от тебя. Тогда пришлось проговориться, что любишь другую. К печали, отторгала она свои чувства и мысли, потому о моем признании тебе поведала в столь грубой форме. Но и ее можно понять, — Нилу показалось, будто собеседница хочет извиниться за свою оплошность, но не может. — Ладно, довольно бередить старые раны. Со мной ничего не будет. Я знаю. Просто в последующем попрошу быть повнимательнее с дамами, — отвернулась на сей фразе к окну, будто что-то не договаривая.        Собакин же просто замер. Даже дышать, казалось, стало сложно. Никак не верил, что правда это. Внутри что-то обрушилось, заставляя нахмуриться. Страшился не слабо он остаться наедине со своими мыслями. Вот так всю ночь ворочаться не хотел, потому твердо решил не давать Гале спать. Уезжать же в монастырь после близости не только грешно, но и совсем не по-мужски. Возвращаться к ней только теперь совсем не хотелось. — Где на него можно посмотреть? — задался изумительно странным вопросом, словно дитя его в зоопарке проживает. Хотя, если Маша не забросила вредные привычки, вероятно, так и есть.        Галя громко зевнула и потерла очи. — Можем ее проведать, коли так хочется. Меня будут рады видеть, а тебя, надо надеяться, не прогонят. Кто имеет права запретить тебе видеться с ребенком? Ответ известен. А сейчас, приятных снов, — она совершила еще несколько движений, дабы укутаться в объятьях Нила. Только руки его теперь казались незнакомыми, боле не хотел проявлять нежность. Да и вовсе быть.        Когда ты развлекаешься, а последствия отражаются лишь на твоем здоровье — это прекрасно. Но не чужая жизнь. Подумал он, глядя на огромную луну из-за полупрозрачных штор, что уж очень сглупила Маша, оставив некого Семена. Еще больше ему не нравилось то, что его потомок носит подобное имя, и, судя по всему, совсем чужую фамилию. Таким образом, кратко и осторожно, подпускал возможность своего отцовства. Никто не заставляет ухаживать за мальчиком, жениться на распутнице — более того. Однако, представлять, что хоть кто-то его ждет на иной стороне было сверхприятно.        Ему захотелось спокойной и размеренной жизни: завтракать с семьей по утрам, писать музыку для культурных людей, раз в год ездить отдыхать на пляж, жить в небольшом домике, встречать закаты в саду, и лишь изредка собираться с знакомыми для развлечений. Только в жизни Собакина этого не было. И казалось, с его то славой, никогда не будет. Отчасти, лишь отчасти, эти проблемы были преградой к славной жизни. Мир меняется, наступает новая эпоха, которая может разрушить все, чем он жил прежде. Не представлял даже, как без прислуги в свете быть, что уж говорить о ином строе? Люди выживают, думают, как защитить граждан от смертей, а Нил все в облаках летает, не подпуская к себе жуткие мысли. Вероятно, таким образом мозг пытался абстрагироваться от стресса, кой тот мог перенести не единожды.        И пока первая мировая продолжалась, вместе с восстаниями по всей России, где-то в Городках валялись эти двое. После потрясений сна ни в одном глазу. Нельзя безалаберно относиться к тому, чтоб создавать чужую жизнь. Он не только знал, но и хорошо понимал, что сейчас далеко не время для создания потомства. Да и, честно сказать, не думалось ему, что может чему-то научить нового человека. Скорее всего, те, с кем учился, уже давно нашли свой путь, а не бродят по кругу, словно проклятые. Не всем судьбой предначертано хорошее будущее, не каждый в силах воздействовать на настоящее — Нил столкнулся с этим, как никто иной. Ему повезло гораздо больше множества, в том числе Гали, лежавшей так близко, однако вполне долго живущие его не волновали. Если натворил бед — надо отчитываться. Коим образом, правда, совсем не представлял и особо не хотел о том думать.       Ему мечталось так же вновь валяться до вечера в покоях, травиться до беспамятства и не думать о завтрашнем дне. Сам от таковой жизни отказался, но полагал, что без того за уши от нее бы оттянули. Не Шофранка, не семья, а новый политический строй. Люди все чаще собирались на улицах, негодовали по поводу несправедливости, желая равноправия. Они не хотели таких как Собакин, богатых и излишне раскрепощенных, пускать в свои объятья. Ему не было обидно или досадно, ведь считал себя выше их. Ошибочно будет полагать, что эти размышления были одной из черт его характера. Раз уж люди делятся на классы, а иного ты и знать не знаешь, то представить, что он равен с, к примеру, той же Машей, никак не мог. Точно так же, как многие люди не видят жизни при анархии. Просто воображения не хватает, и все.        По той же, названной выше причине, считал себя абсолютным дураком. Надо же было так опростоволоситься! Теперь Сема этот, сравни монстру ни только для младшего, но и для всей семьи Собакиных. Они, кстати сказать, вероятно, так и не вернулись на родину. Дописаться до квартиры может и пытались, только вот, в монастырь ничего не приходило.        Нил еще даже не видел свое создание, но уже представлял, как в жизни ему не повезло. Это дитя явно не просило бы его рождать, если б знало, кем явится на свет. Считалось многими тогда, что человеческая кровь схожа со спиртом — разбавлять не стоит. Вот и что выходит, какие пропорции дворянской крови остались у этого ребенка? В случае молодого отца, дабы не опозориться, одно лишь дозволено — позабыть о существовании ребенка. Но уж больно интересно, каков он!        Галя давно спала, пока ее засидчик слушал пустоту. На черном небе, словно в дальнем океане, рассыпалось множество звезд. Хотелось вновь оказаться на крыше, куда водил милых дам, да с кем-то поглядеть все эти красоты. С прежними воспоминаниями приходили и другие, когда все было просто и легко. Раз уж пропасть в забытье не получается, то, надо полагать, единственная затея — продолжить пить? Поднялся с кровати и направился на кухню. Они потребили лишь пол бутылки этой проспиртованной отравы, потому Нил оставался трезв, а спутница лишь усугубила свое положение. Не удивительно, она видела уже десятый сон!        Выпив всего пару рюмок, не успев окунуться в сладкое и горькое опьянение — нос его учуял неладное. Что-то горело, и это не на шутку испугало. Не гадая, ринулся к печи. И хотя не секрет, что подобные сооружения были для него чем-то диковинным, приоткрыв затвор, понял — не то. В страхе за свою жизнь, направился к занавеске, за ней не увидел ничего, кроме мирно отдыхающей мадам. Хотя, стоит заметить, запах из комнаты, единственной на весь дом, был более яркий, чем на кухне. Соответственно, поиски нужно продолжить там.        А там то и гореть нечему. Все стояло, замерев в глуши ночной, и лишь изредка слышалось, как подруга что-то бормочет во сне. Вероятно, сквозь него почуяла, но не насколько мерзко ей было, чтоб вставать. Собакин тоже тревожить ее не спешил, продолжая самостоятельно искать источник: смотрел и за фортепиано, поглядывал на люстру, даже под кровать заглянул. Пусто. От бессилия, он вздохнул, и уставился в окно. В миг же заприметил, как что-то за домиками, такое высокое, горит. Стремительно бросился к кровати, потом на коленях, осторожно перешагивая Галю, пополз к окну. Этот вид был поразительным. — Глянь, там горит! — сам того не замечая, неслабо ударил девушку по голому плечу. В ответ она лишь застонала, прикрыла глаза рукой. Вновь постарался ее растормошить, но все четно. — Сейчас помрем тут! — Галя была слишком пьяна, за краткие часы не успела прийти хоть каплю в состояние. Оставаясь на панике, гость проявлял все больше и больше силы в сторону ее, хотя навредить вовсе не желал. Вероятно, если выживет после пожара, останутся синяки.        До такого состояния довел его вид не на абы что, а горящие кельи у храма. Его было видно слабо, еле заметным желтым светом вдали, зато запах стоял серьезный. Явно нужно было спасаться, брать с собой хозяйку, и лететь куда только можно. Нил был в полном шоке, и абсолютно не представлял куда себя пристроить. Это было дико страшно. В голове раз за разом всплывали образы ужасной гибели в огне, как они задыхаются и оставляют на земле все мечты. Так не должно быть. Это может быть чья угодно смерть, но не его. Кому был нужен этот поджог? Не верил он, что само по себе то могло случиться. Выходит, уж если с ними случилось, то и до села тут рукой подать. — Ты преувеличиваешь, — еле заметно, пробормотала Галя. — Ты пьян, ложись, — и это, конечно, встревоженный Собакин отрицал. Оставаться вне разума при таких обстоятельствах совершенно невозможно. — Там все, мои вещи, мой… Дом, — тяжело закончил. Другой на его месте добавил бы «семья».        Подруга наконец нашла в себе силы подняться, и, не отрывая руки от головы, осмотреть окно. — Долго не погорит. Скоро опять снегом все заметет, до нас не дойдет, спи! — снова рухнула, словно камнем в воду. Далее, она легла в забавную позу, чем-то напоминающую кошачью. — Вот, тебе и спешить больше некуда. И любить, все так же, некого, — кратко добавила неприятностей. Зачем ей нужно было к прочему порция этих мерзостей? Хмель жутко в голову ударил, или припомнилось, как Собакин прогнал в морозное утро — сложно представить. Быть может, после столь яркого вечера и стихов, не хотелось его отпускать? Да и знала она, пускать некуда. Сменились они ролями, частично. — Меня оклеветают, послушай! — пытался привести в чувства, вызвать хоть кой какие эмоции, Нил. — Эти люди, некоторые из них больно религиозны, шутки шутить не будут. — И чего? — светлые, но от чего-то совсем бледные, глаза слушательницы слипались, не желая продолжать разговор. — Последний я ушел. Меня они никогда не любили, врагом считали, хотя вслух не произносили, лишь украдкой, совсем недобро, поглядывали. Я то знаю, чем эта глупость может обернуться. Представь, если видел нас кто? Закончится это не хорошо, чует мое сердце. Но даже так, уж лучше клевета, чем спать тут, в ожидании чужих нападок. — Нилушка, — она потянулась к нему, но самому Собакину эти прикосновения были не приятны. — Это не первая, и не последняя молельня, кою поджигают. Пойми уже, век такой нам выпал. Надо радоваться, что живы. Я так полагаю, другие догадывались о том, что в любую секунду может настать конец, — уже почти проснулась, и принялась говорить более вразумительные вещи. — Моральные устои начали рушиться давно, а сейчас пылают огнем, — со спокойствием, будто не впервой такое видит, добавила Галина. — Помнишь, шли мы с вами от кабаре до дома? Я говорила о том, но ты принял меня за глупую бабу! Неприемлема религия для новой власти, — возмутилась, да продолжила разглагольствовать, но гость ее уже не слушал.        Собакин молчал, отвернувшись от подруги. Не мог смотреть, при таких обстоятельствах, он и в окно. В голову не лезли мысли о чьих либо смертях, послушники с монахами близкими ему не стали — все равно. Но все же, что-то терпкое, помимо тревоги, поселилось внутри. Как неприкаянная, словно мертвая душа, ощущал себя. Пусть не ответил на упреки распутницы, задумался, в чем-то она и права. Терпеть это, тем не менее, не хотелось.        Находясь в поразительном негодовании, в шоке, Нил объявил, что хочет отправиться на перекур. Галя же не считала нужным выходить на улицу для сего, предложив пускать кольца в доме, сама же возвращалась к предыдущим сновидениям. Ей было уютно и комфортно, отдыхала совсем без страха. Это, надо полагать, самая глупая, но несколько правильная реакция. Быть может, опять же, дело в том, какой градус был в ее крови.       Не послушавшись, гость решил выйти. Эти деревянные стены словно сдавливали, а пожар был не вдали за полем, а прямо в горле. С трудом разбирая происходящее, Нил присел на скамейке у порога, предварительно укутавшись в теплый плед. Казалось, происходящего нет, а если и есть, то точно не с ним. Еще вчера ждал в подарок мяч с коньками, семья собиралась за большим столом, шумно встречая рождество, а сам, когда-то мальчик, распевался перед небольшим выступлением. В мире детей не было ссор, вражды со сверстниками. Однако, видя как распивают спирт взрослые — так боялся однажды оказаться на их месте. Но время не стоит: все те, кого он видел за злополучным столом «старших», куда-то пропали… Впрочем, как и остальные. Хотя тогда Собакины, как упоминалось многим ранее, просвещали его достаточно строго, сам же воспитанник считал — получал за дело. А в целом-то, много игрушек имел и немало времени проводил с другими мальчишками. Вот и выходит, что печально сталось ему от мысли, что его ребенок того же не получит. Просто не заслужил. И пока одна система рушилась, ее частички оставались на месте, как минимум, в мозгах представителей. Это несправедливо, но ничего не поделать.        Недолго он планировал морозить кости. К Галине в постель нырять тоже не желал. Осталось только вернуться в холодный и пустой город, к чужим господам и пустым кабакам.