По тонкому льду

Скользить губами по напряженным мышцам шеи — вдоль. Целовать ямочку между ключиц и сами ключицы — поперек. Сдвинуть вверх футболку и припасть к груди. Втянуть сосок — внутрь. Сжимать кольцом, исступленно облизывать, прикусывать, аккомпанируя себе руками, зачерпывающими горячую кожу — везде, где могут дотянуться. Сходить с ума от ее рук — одна требовательно прижимает к себе голову, другая — впивается в плечо и тоже требует. Любить ее. Любить, под недовольный вздох отпуская губы с торчащего твердой горошиной соска и, не отрываясь, соскальзывая ими по сцепленным грудным ребрам вниз к солнечному сплетению. Встретить вздох новый — от заменивших губы ладоней. Очертить языком рельеф мышц на животе, и слышать, как она кусает губы, и чувствовать, как выгибается дугой и раскрывает бедра– где-то между желанием убежать от кроющих горячей волной ощущений и, наоборот, — отдаться этим ощущениям. Провести кончиками пальцев вниз вдоль ребер, пока губы через тихие всхлипы ласкают пупок и низ живота, пока ее ладони вплетаются в волосы, а гладкая кожа покрывается рябью мурашек. Дотронуться до самого нежного местечка под выступающей косточкой таза и обхватить с двух сторон инстинктивно взметнувшиеся бедра, развести их в стороны, забросить себе на плечи… — Ты хочешь… — она приподнимается на локтях, смотрит — чуть-чуть испуганно и туманно. — Только поцеловать, — его рука скользит вверх по раскаленному от желания телу, пока он уточняет, — Везде. Здесь… — касаясь губами краешка черного кружева над лобком, — И здесь, — спускаясь по кромке белья вниз к внутренней стороне бедра, — Здесь тоже, — короткое касание через влажную ткань прямо в центре, отчего ее тело вздрагивает мелкими волнами. На губах остается солоноватый привкус и запах — телесный, мускусный, терпкий. — Позволишь мне? — насквозь пронизанный желанием голос, который он сам едва слышит из-за стучащего сердца в висках. — Это не противно? Тебе? Ему хочется рассмеяться от этого заданного совершенно всерьез вопроса. — Ты не можешь быть мне противна, — горячо заверяет мужчина, оставляя легкие беспорядочные поцелуи на ее теле и опускаясь кончиками пальцев между разведенных ног, — Это тоже — ты. Ты совершенна. Твое тело совершенно. Я люблю тебя. — Я такие глупости спрашиваю… — она где-то на границе смущения и страсти, и волнует так еще больше, когда краснеет, когда пытается взять все под контроль — и не может уже, прижимается к его руке, почти требует себя ласкать — он ласкает, мягко и широко, шепчет ей сквозь горячий туман: — Это разве глупость? Я хочу, чтобы ты спрашивала обо всем, что тебя волнует… Даже самые мелочи. Хочу, чтобы тебе со мной было хорошо. Чтобы мы друг другу доверяли. Ты доверяешь мне? Ее «Да» теряется в выдохе, под который он спускает вниз белье, сквозит в нетерпении, с которым она высвобождается из него, и сама тянет вверх футболку, обнажаясь полностью, словно в одежде уже тесно и неправильно. Он встречает взгляд — заволоченный желанием и уже какой-то новый, изменившийся. — Ты тоже, — хрупкие пальцы коротко сжимаются на плече и скользят под ворот. — Конечно, — соглашается мужчина, отпускает ее, усаживаясь в ногах и поднимает руки. Она тянется к нему, тоже садится, обнимает ногами его талию, целует в шею, ласкает разгоряченную кожу ладонями. Окончательно сносит крышу, когда, сняв с него футболку, она жадно жмется губами к его губам, и обнаженная грудь соприкасается вплотную с его телом. Это слишком. Слишком, чтобы продолжать сдерживать свое безумие — он целует ее, требовательно и властно вбиваясь языком в приоткрытый рот, беззастенчиво вжимается бедрами, почти стонет, когда она подается навстречу, прогибается в спине и нежные руки плавно движутся вверх и вниз по ребрам. Это хорошо, настолько, что хочется забыться, остаться навечно, сплетаясь телами, дыша тяжело и хрипло, изнемогая от желания и в каждой ласке его выражая. — Я обещал целовать тебя. В голове у него уже все плывет и плавится, а сердце готово, кажется, разорваться или выпрыгнуть куда-нибудь подальше от незадачливого хозяина. Это словно возвращение к началу — уложить ее на подушки, и снова изводить губами, но теперь более жадно, нетерпеливее, едва ли не до красных следов терзая, и самому скользить по ней — кожа к коже, мысленно себя проклиная — потому что это, черт возьми, уже возбуждающе до боли. Почти мазохизм. Он быстрее проходит все контрольные точки и спускается влажной дорожкой вниз от пупка, и еле удерживает потом ее трепещущие бедра, то сжимающиеся, то наоборот — бесстыдно раскрывающиеся навстречу. В этот раз она словно не боится грани, наоборот, отчаянно хочет к ней приблизиться, в какой-то момент даже тянется сама к чувствительной точке, и он понимает, добавляя к ласкам языком еще и руки. Она срывается, полувсхлипами-полукриками, сокращается и пульсирует у него на кончике языка, и заполняет собой, кажется, все вокруг — вкус, запах, слух, мысли, все чувства — от нее и про нее, и момент этот, кажется, длится вечность, не меньше. И, как в тумане потом, он накрывает ее своим телом и целует, опьяняя себя еще больше, собирая с ее губ терпкую влагу. — Люблю, — повторяет, как мантру и задыхается в протяжном стоне, когда ее ладонь, скользнув по животу, ложится свинцовой тяжестью на пах. Даже через два слоя одежды касание ощущается электрическим разрядом, проходящим через все тело. Сначала тело и реагирует: дергается, прижимается плотнее и интимнее. Потом что-то звенит в голове: — Это необязательно… — не хочется — даже сейчас, утопая в жгучем и болезненном желании, чтобы она себя пересиливала, чтобы делала что-то для себя пока противоестественное или нежелаемое. — Хочу посмотреть на тебя, — девушка игнорирует ремарку, жмется ладонью откровеннее, еле заметно движет ею — и то ли он уже совсем слетел с катушек от воздержания, то ли действительно она делает так, как нужно, как хочется сейчас, окончательно сбивая дыхание и выталкивая оставшиеся мысли куда-то далеко. Он нетерпеливо снимает с себя спортивные штаны вместе с бельем, а вот дальше приходится терпеть и шумно втягивать воздух, лишь бы не заорать — его рассматривают, любопытно и осторожно, и кончики пальцев так невесомо-плавно-медленно обследуют чувствительную плоть, обводят рельефные вены, скользят вниз по напряженному стволу, что он не выдерживает и накрывает ее руку своей, заставляя обхватить, сжать в плотное кольцо и аккуратно направляет ее, второй рукой впиваясь в хрупкое плечо. Это сводит с ума: ровный и неспешный темп, близость ее обнаженного тела и взгляд, безотрывно наблюдающий за ним, не пропускающий ни одного хрипа, ни одной вспышки удовольствия на лице. — Это красиво… — нежно-откровенный шепот прямо на ухо толкает в какую-то глубину, звенит, расходится по коже волной мурашек. И все, кажется, тянет туда же — губы, нашедшие его губы, и тело, прижавшееся крепко, и ее движения, уже уверенные, безжалостные и неумолимо ускоряющиеся. Это невозможно, ярко, хорошо, так, что надолго его не хватает — он перехватывает ее руку, в несколько рваных толчков доводит себя до разрядки, изливаясь горячей струей на сплетенные пальцы и тела. — Прости… — отдышавшись, зачем-то извиняется, рассматривая безотрывно белесые следы на ее коже. — Ты не можешь быть мне противен, — Аня цитирует ему его же самого, и как-то тепло и расслабленно, доверчиво улыбается. В этом есть что-то большее, чем просто физическое: в том, как постепенно рождается близость. То, чего не вылепить за одну ночь, безоглядочно хватая все и сразу. Затянуть ее волосы в узел на макушке — посмеяться вместе, что следующая прическа на соревнования будет его авторства и даже кодовое название придумать: взрыв на макаронной фабрике. И пожалеть, что в Италии уже откатались, а то, может, компонентов бы больше насыпали за уважение к культурным традициям. Обнявшись, стоять под душем, прижимаясь друг к другу обнаженными телами. Собрать с ее кожи влажные капли мягким махровым полотенцем, и дать вытереть себя. Потом завернуть ее в это полотенце и отнести в постель. Выключить свет. Почти заснуть, прижимая девушку к себе спиной и уткнувшись носом в нежную шею. — Я тебе кое-что не рассказала… — тихий шепот разрезает воцарившуюся тишину, — Откуда про нас узнал Женя. — Я все уже знаю, — Даня напрягается, но старается спокойствие момента не разрушать, — Про Сашу, что она сказала про меня, тоже знаю. — И? — она замирает, выжидая ответ. — И меня гораздо больше всего остального беспокоит, почему ты решила это все пережить одна, — взволнованно продолжает мужчина, — Почему не поделилась? — Если бы ты узнал об этом тем утром… Поцеловал бы? И как-то неожиданно складывается паззл окончательно. Где-то на десятом плане там Женя и Саша — не так уж важны они. На плане первом — Аня, и снова и снова звучащее в ушах «Я готова». И не укладывается в голове, что совсем не об абстрактном и отдаленном она тогда говорила — а о чем-то, случившемся уже с ней незадолго до встречи. Пока он сомневался, пытался удержать себя и ее, упрямо считал все происходящее ошибкой, она уже где-то сражалась за чувства, которые даже не были еще ей обещаны, которых она не знала толком и этой борьбы ни капли не страшилась. — Я виноват перед тобой. Знаешь, мне казалось в какой-то момент, что у тебя это пройдет со временем. Что ты не можешь всерьез меня любить. Просто, ну, я… Я отчасти был согласен со всеми, кто осудил бы меня за это. Словно посягнул на святое, чистое и прекрасное. Думал, что и ты с ними согласишься, когда начнутся первые трудности и так боялся… — Знаешь, что в тебе самое замечательное? — Аня перебивает его сбивчивый монолог. — Не знаю, — он прячет лицо в ее волосах. — Ты всегда обо мне думаешь. В любые моменты жизни. Я только с тобой могу так… Не притворяясь никем. И, конечно, ничего особенно замечательного он в этом описании себя не видит. — Ты злишься на Сашу? — аккуратно интересуется она. — Если ты — нет, то и я нет, — пожимает плечами мужчина, и, усмехнувшись, добавляет, — Боялась, что я ее из Хрустального выживу? — Глупо, да? — улыбается Аня. — Очень, — соглашается Даниил, — Не молчи о таком, пожалуйста. Не нужны нам друг от друга секреты. Засыпается легко — в крепком сплетении тел, в одном на двоих дыхании.