♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Чимин, вопреки задевающей трепетный комочек за рёбрами просьбе, «думать хорошенько» совсем не планировал. Внутри, как на отеческие наставления в максималистские шестнадцать, всё огрызалось, бунтовало и вытачивало штыки, побуждая сделать кардинально наоборот – не думать совершенно. Ведь если начать копаться в проблеме основательно, то она и сама станет чем-то серьёзным, реальным и очень тревожным. А у него и без размышлений о кукушонке, размышлений о кукушонке было в избытке. Свою фигуру в них, в роли катализатора, вплетать вообще не прельщало. Поэтому, Пак предпочёл самый лёгкий, оптимальный вариант – отложить дилемму до тех пор, пока она не разрастётся до размеров посудолавочного слона. Или пока сама по себе не испарится. Хотя последнее произошло бы вряд ли. Необходимо было отвлечься. Чтобы чужое неравнодушное лицо и нравоучительные, нет-ты-не-прав-нет-нет-нет-это-просто-бредни реплики перестали мигать в разуме назойливой сигнализацией. Да и подозрительно притихшему, меланхоличному и упорно отводящему взор пернатому явно требовалась иная обстановка, а не эта истоптанная ими, слышавшая чересчур много щепетильных подробностей поляна. - Прогуляемся? – небрежно бросил блондин залипшему на раскрошенной кирпичной кладке в сеточке вьюнка юноше. - Не уверен, что за пределами этой области на тебя вновь не попытаются напасть… - И что теперь? Свить здесь уютное гнёздышко и жить вдвоём до скончания веков, потому что оба под прицелом и связаны, как сросшиеся сиамские близнецы? Нет, спасибо. На нейтральную формулировку «связаны», которая вполне могла иметь негативный окрас под транспарантами «прикованы друг к другу», «пришиты», «заперты» Гук разморозился, экстренно отгоняя от себя остальное, художественно описанное, несбыточное будущее. Ониксы, всё-таки, встретились с лунными дольками: - Ну-у, возможно, если отсутствовать не очень долго и прямиком возвратиться сюда, то Инферно не доберётся. Дьявол же не караулит тебя постоянно и неусыпно. - Пара часов – и эта скучная ссылка в непримечательном овраге продолжится. - Хорошо, - покладисто произнёс брюнет. Но, перед тем, как уже по отточенной схеме подопечный нырнул в портал, чтобы он отправился сразу за ним, опомнившийся, хрустальный тембр окликнул. - Одно условие: если вдруг что-то пойдёт не так, ты меня не отталкиваешь! - А ты не суёшь свои крылья куда попало! Твой пренеприятнейший защитник был весьма убедителен. Да-да, только в нём и причина предостережения. Других нет.♪ AURORA - This Could Be A Dream
Почему читерского путешественника с мазутным транспортным средством занесло именно сюда, он даже анализировать не хотел. И поменять финальный пункт не успел, потому что с интервалом в пару секунд за ним на педантично подстриженном газоне очутился и хранитель. Чёрная смородина, с неуёмным любопытством и прытью прокатившаяся по пространству, так и припаялась к нему, не в силах сфокусироваться на чём-то конкретном. Ибо всё вокруг повергало в шокированное изумление. Тематический парк, любовно удочеривший когда-то маленькие, тонкие саженцы, сейчас вымахал стройными, десятиметровыми стволами в высоту и раскинулся пышными кронами, практически полностью заслонившими индиговый горизонт. По коре аккуратно и почтительно были протянуты ниточки гирлянд, освещавших диодами грозди нанизанных на ветви облаков. Или пушистые помпоны нежно-розовых, нетающих снежинок. Вереницы деревьев сакуры уже окунулись в свой весенний парад – фазу самого обширного цветения. И даже схожесть с флорой растеряли – в каком-то мистическом мгновении, залёгшем в недельную вечность, застыли в воздухе шапками сладкой ваты. Маленькие неоновые лампочки-капельки сверкали в них, как упавшие с январского купола звёздочки, сумевшие пережить кометное пикирование сквозь атмосферу и не истёршись о её доспеховые слои. На западной стороне канала, рокочущего чуть ниже, к облицованной мрамором кромке которого вело несколько лестниц, было пусто. Местные жители Хиросаки столпились на противоположном берегу, потому как доступ на этот был заблокирован: реставрировались аутентичные мосты и древний замок, вросший сваями в холм позади. Попасть сюда не мог никто, кроме бригады строителей, уже разошедшейся по домам. Бригады строителей и пары сверхъестественных созданий. Одиночество, поделенное на двоих, и не захламлённая чужим гомоном, разреженная свобода только прибавляли сказочности колоритному пейзажу. Задрав свою смольную шевелюру, Чон никак не мог напитаться этой кремовой пудрой, растушёванной над макушкой, жадно ощупывая её зрачками. Его бе́здновые колодцы зеркалили идеальной гладью пурпурные снопы и «электрических» светлячков: - Волшебно… - И это говорит самый, что ни на есть, настоящий ангел с сиянием суперновы за спиной… - слева раздался ироничный хмык. - Прелесть можно найти и в мелочах. А это точно не мелочи! Разве не завораживающе? – не отрекаясь агатами от природной магии, прошептал юноша. Чимин, скептично мазнув по нему кардамоновым взглядом и поймав восторженные отблески в мерцающей черноте, выдохнул: - Может быть. - Почему мы в этом месте? И откуда ты о нём знаешь? Что ляпнуть на первое зачем-ты-это-спросил? Вообще не ебу? А что, вполне честно. Тягучая медь устремилась к мерно плещущейся воде: - Бывал здесь в прошлом году. Напарник приволок, чтобы «работать в более торжественных декорациях». На празднование Ханами всегда наведывались тысячи горожан. А одурманенные всеобщим, мечтательным мороком, они плевали на бдительность, - шикарное оправдание. И ни слова о теперешних мотивах. Молодец. - Да ты романтик! – весело фыркнул Гук. - Это ещё почему?! - Потому что надо иметь особый шарм души, чтобы сберечь подобное чудо в памяти и вернуться к нему уже без задачи поймать кого-то на крючок. - Надо иметь душу, в первую очередь, чем я не располагаю. И с чего ты решил, что сейчас я никого на крючок не ловлю? Ещё усерднее вперившись в молочно-земляничный, ажурный пух и сравнявшись с ним оттенком щёк, брюнет несогласно помотал чёлкой на часть про душу, а ко второй вообще мысленно не притронулся. Смущательно потому что: - Празднование Ханами? - Традиция отмечать цветение дикой вишни. Буддизм, моно но аварэ – «печальное очарование вещей» – мимолётность и быстротечность момента между распусканием бутонов и их увяданием. Метафора на короткую, потухающую спичкой, человеческую жизнь. Светлая тоска по погасшей красоте, и, вместе с тем, благодарность за то, что удалось её созерцать. - Как я и сказал: волшебно, - пролепетал негромкий голос, затем погрустнев и добавив. – А в заповедях Всеотца: «… да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель…» Зачем запрещать другую, но такую поэтичную и удивительную веру? И карать за это? - Как я и сказал: капризный ребёнок с коробкой пластилина, - мягко передразнил Пак. - Только я у него какой-то неправильный получился… - А по-моему, так даже лучше. И снова слишком непривычная, как-с-тобой-быть-дайте-инструкцию фраза. Теперь хранитель перегнал по багрянцу на скулах флегматичные лепестки. Они дышали этой пастельной, контрастирующей с ночным сумраком дымкой ещё минут пятнадцать, пока так и не задремавшее о чужой безопасности волнение не скакнуло колебаниями за последнюю нормативную планку: - Может, пора уже обратно в Пиренеи? Блондин проехался по компаньону смешливым мёдом: - Если хочешь пропустить главное шоу, то, пожалуй, самое время… Чон, приманенный интригующим тоном, как мотылёк фарами посреди лесного шоссе, зыркнул на скульптурный профиль и проследил за направлением взора: тот наблюдал за копошением на восточном склоне. Антрациты сфокусировались и различили множество объёмных цилиндров в руках у предвкушающих, азартно перешёптывающихся взрослых, которые внезапно превратились в себя прежних – готовых к колдовству детей. Словно по какой-то команде или башенному бою часов, между скучковавшихся людей начали вспыхивать рыжие язычки, перекочёвывающие в основания этих рисово-бумажных колпаков. Они озарялись тёплым кадмием и смело взмывали вверх от провожавших пальцев. Стайки китайских фонариков плавно воспаряли над головами, поднимаясь выше коралловой бахромы сакур и насыщая чернильное одеяло морем мандариновых всполохов. Юноша настолько напрочь и полностью растворился в этом бесшумном, зыбком танце сотней горящих физалисов, что вздрогнул, когда у уха прошелестело: - Такой огонь ведь совсем не страшен? Вот оно. Не розовые цветочки и иллюминация были стимулом или целью. А нежелание, чтобы безобидный костёр провоцировал на храбрящейся физиономии отпечаток фантомной боли. И любое пламя пугало лебедёнка, который никак не должен был его самую ужасающую и беспощадную ипостась узреть. Лакричные глаза в чутком, не-проронить-бы-ни-одного-заветного-мига восхищении, с задержкой, но обратились к чайным. В тех, как и на волнах канала, отражался карминово-золотой, рассеянный искрами океан. Бантиковые губы тихо обрисовали: - Такой - нет. Что-то яркое и согревающее распалилось в солнечном сплетении, но не успел Гук распробовать это чувство, как виски прострелило нечто совершенно иное. Грубое, безапелляционное, авторитарное. Впервые его вызвали с такой ожесточённостью и громовым ультиматумом. Ни в какое сравнение с необременительным задором Хоби. Или со степенной снисходительностью и приятцей Джина. Импульс не прекратился, дублируясь и дёргая за синапсы, будто за воспалённый зубной нерв. В черепной коробке всё яростнее нарастал звенящий набат, заставляя срочно и неукоснительно явиться к источнику приказа. Его невозможно было терпеть. Без предупреждения и паузы для маломальского объяснения ситуации, заранее предугадывая, как на такую самодеятельность, если о ней оповестить, отреагирует подопечный, ангел ухватился за его плечи. Секунда, и со штормовым качанием горизонтали из-за гиперпрыжка их укутал приевшийся, потёмковый лог. Убрав ладони с дезориентированного «пассажира», пилот отшагнул в сторону. Новое, бескомпромиссное «живо сюда» ударило в темечко, и равновесие сбалансировать не удалось: тело пошатнулось. - Что с тобой?! – тут же рявкнул не на шутку встревоженный Чимин. - Оставайся, пожалуйста, здесь. Ни на метр за пределы оврага. Так будет проще хотя бы не беспокоиться о твоей невредимости! Меня требуют к себе немедленно. В раю, - протараторив всё сбивчивой скороговоркой и отчего-то побоявшись наткнуться на карий, взвинченный гнев, брюнет растаял призрачным миражом. Но Пак даже в такой спонтанной суматохе без труда заметил, насколько ошарашен и растерян он был. Стерильное, пустое пространство, сомкнувшееся вокруг, как только хранитель в него угодил, неумолимо впрыснулось под кожу бесстрастным, колючим инеем. Ещё никогда Заоблачье не купало в таком отторгающем холоде, и он даже понятия не имел, что где-то дома есть подобный, застужающий до самого естества уголок. Никаких предметов или материальных структур в обозримом поле не было, лишь обеззараженная, надменная белизна. И незнакомая женщина с серебристыми локонами да абсолютно пустым, гипсовым лицом. Её мимика не ожила ни на мгновение, когда на слух обрушился гудящий, горновый голос: - Чонгук, я полагаю? Мы прежде не встречались. Моё имя – Раддэ. Довольно малое число твоих собратьев, на самом деле, имело несчастье побеседовать со мной лично. Что, по моему мнению, неплохой показатель: преимущественное большинство легиона качественно исполняет свои обязанности. Ну а что касается «ложки дёгтя»… Заниматься ею – моя прерогатива. Чон считал, что «комнат убеждения», похожих на пыточные Та́ртара, на Небесах нет? Ну, что ж, Чон ошибался.♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Какое-то чересчур короткое «моно но аварэ» даже по меркам буддизма у них получилось. Короче, чем глупое рассыпание слив в бесполезных лепестках. Короче, чем пара часов необходимого, стопроцентно заслуженного покоя. Короче, чем побег от собственной рефлексии, в котором блондин жаждал спрятаться. Не выходит. Теперь, в одиночестве на этой чёртовой лужайке, в темноте не выходит захлопнуть пенящийся навязчивыми мыслями котёл. Они звереют, вымахивают не просто в слонов, а в гигантских динозавров, давя на рассудок и категорически в нём не помещаясь. Куда забрали? Кто? Явно ведь не поболтать за чашечкой каркаде с лимоном. У этих безэмоциональных ублюдков ещё меньше сострадания к своим коллегам, чем у демонов. И в башке лишь примитивная микросхема, где на каждое повелительное «сделай» от администрации, раболепное, беспрекословное «конечно». Почему именно сейчас? И за что? Докопались до истины? Как и с чьей помощью? В следующий раз он без заминки, подчистую выкорчует всё из лопаток этого сраного купидона, обваляет в панировке, погрузит во фритюрницу и скормит ему под соусом «Барбекю». Пусть они только пальцем, только потенциально сломанным в трёх фалангах пальцем с раздробленными костями… А есть на никчёмной планете районы, где с пернатыми мразями сражался их Босс, и кровавые жертвоприношения, учинённые им, осквернили землю настолько, что вход армии Всеотца туда заказан? Можно ли в них укрыться от пресвятого, долбанного радио? Или чем-то его выключить? Раньше надо было думать… Твердит в любезно выуженном мозгом кадре чужая рожа с противной участливостью. И, как это не прискорбно, Чимин с ней согласен. Он думает. Не то, чтобы данный аварийный процесс можно хоть как-то затормозить. Он думает, думает, думает, пока прозрачная, эфемерная нить не начинает дрожать. Пока её не простёгивает первый жгучий, морозный разряд, прошибая внутренности насквозь. Пока должные грянуть сразу за ним, ещё более невыносимые вспышки заглушаются с той стороны. И та сторона концентрирует их на себе, не позволяя ринуться к другому концу ленты. Извинительно, без слов обещая: «Больше я их к тебе не подпущу. Они тебя не тронут». Что же ты творишь, блять, идиот?! Почему, когда можно разделить эту леденящую агонию на двоих, ты всё загребаешь себе?! Ненавижу тебя! Так ли был кошмарен Люцифер, если есть ещё ебучее божье племя, не приемлющее и не прощающее любых других точек зрения, кроме их собственной? И в них ли основная проблема? Они ли главная угроза? Нет. Убийца не сам пистолет, а тот, кто нажал на курок. Вся сучья крылатая рать и их изгнанный в Геенну суррогат с манией величия – лишь следствие, а причина… А причина в отчаянии таращится на пепелище от костра, не ощущая варварские истязания, но точно зная, что хранителя в них топят. «Твоя заслуга» полыхает у него в разуме июльским пожаром, обугливая квадратные километры тайги до графитной сажи и золы. Да, всё так. Его заслуга. Его и проклятых уз, не способных стать чем-то другим на небрежном запястье. Только ошейником и поводком. Вы в ответе за тех, кого приручили. Поздно об этом вспоминать, когда мародёры прирезали твоего ушастого иди-ко-мне-хороший-мальчик лишь потому, что ты не разрешал ему ночевать в доме и запрыгивать на хозяйскую кровать, оставляя на крыльце за дверью. Пак ненавидит беспомощность. А того, кто в данный момент вынуждает её испытывать, ненавидит ещё больше. Струна, ведущая к нему, всё так же вибрирует и силится воспрепятствовать даже капле судорожной стылости через выставленные ограждения просочиться. Он ненавидит и её тоже. Зачем ты вообще нужна, если не даёшь хоть что-то сделать?! Руки вцепляются в белобрысые прядки и в панике тянут за них. Аларм в сознании внезапно осеняется элементарным: если сучий Чарльз Ксавьер мог невзначай услышать самые громкие и пылкие его ментальные восклицания, то почему бы ему не произвести то же самое? Чтобы хотя бы представлять, что происходит, а не барахтаться в удушливой неизвестности. С новым упорством блондин вгрызается в колышущуюся линию, словно в леску воздушного змея, и замирает, сосредоточиваясь на том, как ветер свистит под его нейлоновыми веерами. Сперва не срабатывает: он ничего не может уловить. Бесится, цедит ругательства, пробует опять. В лобных долях поселяется тупая, будто съел половину Антарктиды вместо эскимо, мигрень, которая несмотря ни на что чужими стараниями усмиряется и глохнет. Но демон рычит агрессивно-непреклонное: «Впусти меня, хренов спасатель!» и, наконец, прорывается. В спутанном, студёном вихре всё мутно и неопределённо. Воет метелью - Снежная королева апрельский муссон с яблоневой пыльцой превратила в декабрьский буран. Но даже в нём сквозит осколочное: Не дождётесь. Боль. Мне не больно. Неправда. Я ничего не скажу. Вы его не достанете. И снова боль. Больше ничего. Только настойчивое, непоколебимое повторение четырёх гранитных фраз. Чередующееся с ноющим, простреливающим иголками ознобом. Ну, Чимин и не сомневался, что накажут. И что самыми отвратительными методами попытаются добыть интересующую информацию. И что этот слабоумие-и-отвага удот будет героически упираться, устроив в своей голове не просто лабиринт – хаотичный сумбур и неразбериху, чтобы даже принудительно никто оттуда ничего спорного не изъял. Но вот стоит ли оно того? Не велика ли цена за ничтожную, бездарную тушку? Даже за Христа никто так не боролся: бросили на растерзание зашоренным людишкам и восславили посмертно. Велика. Слишком велика. А раздражающий своей наивностью грачонок слишком самоотверженен и упрям, чтобы это понять. Но ничего… Когда он, наконец, вернётся пред злющие, переполошенные лавовые очи - он ведь вернётся? - Пак ему всё популярно объяснит.