♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Два километра раскинулись за спиной, и любые, даже невнятные отголоски подопечного стихли. На то, чтобы преодолеть их в крыльях не истратилось и капли сил, а на таймере – и пары стежков эпилептичной стрелки. Зато истлела и прахом рассыпалась вся выдержка, позволившая не перечить, сохранить более менее приемлемое, не обиженное выражение и удалиться. Потому что Чон этого категорически не хотел. Потому что опять чёртовы секреты – секреты чёрта, один хрен. Потому что ещё одной щепоткой шкварчащего хлорида натрия туда, где и так ничего не заживало. Потому что вопреки всему и несмотря ни на что. Ни на какое выстраданное, неотступное, надёжное и всегда возвращающееся «до», которое могло бы хоть чему-то научить… Демон ему не доверял. Ни на йоту. Прошился ядовитым предчувствием от фраз друга, задевающих непосредственно его и что-то очень серьёзное, и прогнал, как назойливую мошку. Хотя до этого наоборот не дал уйти весьма эффективным способом. Что это за биполярное расстройство? Что за мать-и-мачеха? Что поменялось? Они ведь ютились в одной лодке на двоих в этой отвратительной ситуации с Люцифером. И даже вёсел при себе не имели. А вместо того, чтобы работать сообща и постараться хоть что-то наладить, Чимин предпочёл отгородиться очередной незримой стеной и вряд ли поделится свежими, явно не позитивными новостями. Ты же, бать-твою-божью-искру, хранитель! Хранители не обязаны задавать вопросы, они бескомпромиссно читают всё в головах своих «воспитанников» и разгребают их дерьмо просто «по умолчанию». Просто потому, что так Создатель начертал в правилах. Они ничего по этому поводу не испытывают, им не свойственно. Они выше этого: что им земные проблемы каких-то букашек? Низменные мнения и мотивы этих тараканов – совсем уж никчёмная пыль. Но были «они», а был Гук. И он физически не мог заставить себя залезть в чужую черепную коробку. Не наскребалось подобающих ангелам бесстрастия, вседозволенности и отстранённости. А самое обречённо-глупое – ему нужно было это несбыточное, сродни единорогам и русалкам, паково доверие. Своё юноша дарил безвозмездно. И расплачивался за такую опрометчивость слишком болезненно. Незаметно воплотившись в каком-то безымянном сквере, он понуро плюхнулся на ближайшую лавочку и спрятал вселенскую, ониксовую усталость в ладонях. Не было привычного, юный-исследователь-с-лупой желания наблюдать за окружением. Природа там, человеки интересные? И что? Перед внутренним взором и на изнаночной стороне век маячили два кадра - найди десять отличий. Один в приглушённом сумраке концертного зала, под кромсающие душу скрипки, поплывший от собственного, нечаянного дождя в уголках. Чуть взволнованный, задумчивый, настежь. А второй – с бликами фонарей, мгновениями ранее отражавший волшебный вечер, но теперь угрюмый, закрывшийся и холодный. Отвергающий. Непримиримо колючий. И переключиться с них на реальность не представлялось возможным. Что брюнет делал не так? Или же, сколько ещё надо было сделать, чтобы стало «достаточно»? Почему он так яро и упорно стремился заслужить благосклонность того, кого вообще ни во что не должен был ставить? Однако поставил в самое неподходящее место. Даже про себя признавать его было досадно и страшно. Потому он не произносил это слово. Как там у людей? Не сказал – не случилось? Вот и у него ещё ничего не случилось. Почему самообмана нет среди смертных грехов? Ну, хотя бы на «чёрный день» и для моментов особенно агрессивной, варварской рефлексии, Чон припас то зыбкое и невыразимое нечто, которое блондину утаить не удалось. И оно – единственное, на что он мог ещё, беспокоясь и грызя себя, надеяться. Оставалось ждать. Прицепленным к перилам «хорошим мальчиком» тоскливо провожать покупателей, заползающих и выползающих из супермаркета, и с ноющей тревогой в преданном собачьем сердце уповать на то, что хозяин действительно отправился за продуктами. А не банально и прозаично бросил.♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Чимин справился со сложной задачей: в каком-то очень непопулярном, приныканном между книжным магазином и старенькой высоткой баре посетителей кроме них двоих не было. А бармен, с осуждающей хмуростью сварганивший «что-нибудь сладенькое, алкогольное, с цветастым зонтиком и ломтиком ананаса» по заказу красновласого чудилы, слинял обратно к орущему футболом телевизору на другом конце стойки. - У тебя сегодня сухой закон, что ли? Удивительно, до чего может тесное общение с херувимчиком довести… Ты только в ЗОЖ не ударяйся, а то коллеги напрочь засмеют, - тигровый прицел глумливо проехался по чужому профилю и отсутствию шотландского напитка. - Настроения нет. Промотаем напрасный, приятельский трёп и перейдём сразу к сути: он у тебя с собой? - Какой нетерпеливый! Хотя, я понимаю твою спешку, сам бы подобное зубами вырвал, - Тэхён, нырнув под полу вишнёвого блейзера, вынул оттуда папирус, скрученный в трубочку и скреплённый сангиновой печатью. Пак потянулся к нему, но товарищ отдалил руку, - Не-а, сперва условие и только потом презент. - А какого хера ты вдруг заделался «гонцом»? Из всех непостоянных, ненадёжных кандидатур твоя – самая пропащая! Ты в Аду-то бываешь раз в несколько лет лишь затем, чтобы попробовать нововведения в пыточных, как будто там санаторий с целебными процедурами! - Не игнорируй одно моё стопроцентное преимущество - я знаком с тобой и практически могу зваться твоим братом… - Ты не можешь так зваться. - Не важно, - Ким невозмутимо продолжил, - следовательно, имею честь с тобой встретиться без всяких препятствий. В отличии от некоторых. Очень злящихся, взбешённых, но слишком занятых «некоторых». У нашей орды с поимкой райских голубок, видимо, совсем туго. Поэтому я и был выбран послом: Боссу нужна «твоя прелесть». В ультимативной форме. Он с лёгкостью перережет золотые силки, приковавшие тебя к ней. Отдашь её – получишь это, - пальцы всё-таки вручили драгоценный свёрток адресату. Полумесяцы уставились на него в тусклом свете настенных бра. Шероховатая бумажка с минимумом строк внутри выгнулась охристым боком, полностью завладев вниманием. Почему в Преисподней всё до сих пор с дешёвым пафосом и средневековым, бутафорским антуражем? Значит, раз измор и истязания пока не сработали, Гендиректор решил сыграть в бизнес с торговыми контрактами? Пряник вместо кнута? Рационально. Не Юнги, случайно, проконсультировал? То, что ему так внезапно предложили – аналог вольной грамоты. Материальный эквивалент «барскому, снисходительному велению», вот только не выкупающий судьбу крепостного у помещика, а навсегда запрещающий его мучить. Захлапывающий перед носом дверь в «комнату убеждения». Князь ни за что не отпустил бы свою вассальную нечисть, но за особые заслуги мог неплохо вознаградить. И теперь такой фантастический шанс был у блондина почти в кармане. Долгожданная, заманчивая, пленительная свобода… Причём, не только от уз, средство избавления от которых он так настойчиво прежде искал, но и от мистера Тунчина с его позвякивающей, все-маньяки-и-хирурги-обзавидовались тележечкой. Или даже от инквизиций самого Дьявола, раз ставки настолько высоки. Счастливый билет в лучшую жизнь, не иначе. Его удостаивались единицы. И цена у него – один вымораживающий, забравшийся слишком глубоко и туда, куда никто не разрешал, неправильный, прекрати-меня-♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Возвратиться Гуку позволили спустя два часа бесцельного торчания в уснувшем парке. И как только он с учтивым шуршанием ветра в плотных корабельных парусах возник возле блондина, сразу уловил кардинальную разницу. Тот, насуплено гипнотизируя изредка проезжавшие по шоссе автомобили, ничего не сказал. Головы не повернул. Даже взора не удостоил. Два пересечённых километра будто и не сокращались вовсе. Заасфальтированной взлётной полосой для военных истребителей среди леса пролегли прямо между ними. Идеально серый пласт. Такой ни одна, даже самая бойкая травинка и росточек не пробьют. Что настолько кошмарное принёс ему сомнительный друг? Отчего зона отчуждения, вроде бы, только-только проклюнувшаяся первоцветами, снова погреблась под не меньше, чем Антарктидой, и застудилась до вечной, тундровой мерзлоты? И почему ангелу от этого осязаемо зябко? Он скованно передёрнул плечами, уткнувшись агатами в свои громоздкие ботинки. Очень подмывало спросить о диалоге, но смысла в этом не было: Пак возвёл новый, более враждебный, оскаленный штыками и копьями бастион. Окаймил его рвом, где дно – клыкастые, каменные глыбы, а по периметру выставил лучников и чаны с кипящим маслом, словно кто-то объявил ему войну. Это ранило, хотя юноша ещё даже не приближался к зато́ченному рапиду, не нанизывался на частокол. Не попадал под острый медный взгляд, но уже им резался. Однако даже опешившие, чем-я-это-заслужил непонимание и обида не могли на всю справедливую мощь оккупировать зареберье. Да, они мстительно топтались на и без того растресканном витраже, как вандалы в беззащитной часовенке, наслаждаясь хрустом взмолившегося стекла, но кое-что сильнее и приоритетнее мешало разбушеваться. Чон, помимо усердно сконцентрированного и направленного на него, чужого холода, ощущал ещё и боязнь. Инстинктивную, подсознательную, царапающуюся. Вот только предположить не мог, чем конкретно она вызвана. А выпытать был не способен. Поэтому и окунался в бесконтрольную тревогу, заглушающую ноющие клапаны. Это было нечестно и безрассудно: забывать про себя и свои чувства, всё безраздельное внимание отдавая тому, кто их сокрушительный вал всколыхнул. Но иначе у брюнета не получалось. И разве всё, что поступало от подопечного, всегда было честным? - Как прошёл разговор? – всё-таки решился изречь вкрадчивый голос. - Это тебя не касается. - Почему? Лунные дольки наконец впились в оторопелую, облачную ночь: - Потому что это моё личное дело. Ещё вопросы? – интонация тщательно выцедила грубость. Нарочито. Профессионально. Куда дальше? Что с тобой случилось? В чём я опять провинился? Почему так… больно? Хранитель промолчал, отрицательно помотав взъерошенной, кучерявой копной. - Чудненько. Можешь освободить меня от обременительных бесед на неопределённый срок? Надо подумать. В тишине. Могу вообще освободить от своего присутствия, если внезапно стал настолько надоедлив. Гук запальчиво огрызнулся про себя, но тут же осёкся: всё равно бы не ушёл. Чимин был напуган, пусть и отлично это скрывал. Его проблемы с недавних пор отчего-то имели большее значение, чем собственные. Для своих в груди банально не оставалось места.♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Немое, безучастное «вместе» путешествовало по маршруту, в котором Пак будто бы скомпоновал самые скверные и мерзкие пункты своих прошлых скитаний. Юноша, прежде ни с чем подобным не сталкивавшийся, лишь в растерянности пытался сделаться как можно меньше и незаметнее, пока его «проводник» в очередном подпольном, криминальном и вообще-пригласите-сюда-полицию-и-дезинфицирующий-отряд-пожалуйста притоне приветствовал «старых знакомых». «Думал» он, основательно проспиртовываясь тем, чем радушные хозяева в изобилии потчевали. Прикорнув в каком-нибудь самом теневом, безликом нигде, из которого его не выдернут с пьяными восклицаниями: «Какой милый, скромный зайчик! Это с тобой, Джимми? Так чего сидишь, веди его сюда, тусанём!» Чон тоскливо наблюдал за спиной в расшитой розами кожанке. Всё прочнее волновался и мучился единственной дилеммой. Да, со стороны спонтанное «турне по местам былой славы» казалось воплощённой ностальгией. Обращением к истокам, по которым кто-то мог катастрофически соскучиться. Но этот кто-то чересчур образцово изображал классического, утонувшего в грязи демона. Внешне с азартом купался в саморазрушении, а внутренне так же чего-то смутно боялся. И потому «распутному весельчаку» мог поверить кто угодно, но не брюнет. Он пробовал заговорить ещё раз. Заявить, что на него этот театр не производит никакого впечатления, что и без телепатии ясно, насколько жестокость и пренебрежение вынужденные. Но блондин кривился словно от ломоты в воспалённом коренном зубе, шипел что-то намеренно гадкое и зыркал горящими глазищами, где затаённое нечто само затыкало рот. И всё запускалось сначала. Новое гнилое заведение, новая компашка ноунеймных приятелей, новый акт пьесы «убедись насколько я плохой». А вот и апофеоз. Кульминация позорного приключения. Его закономерный, сатирический финиш. Фасад у здания обычный: ни к чему провоцировать чужое любопытство – круг осведомлённых и так в курсе, что за ним. На первом этаже – пропахшая алкоголем и эфирным маслом, переливающаяся в лучах неона глиттером на тонких, оголённых телах площадка для тех, кто «только ради созерцания прекрасного». На втором – вип-комнаты для тех, кто не насозерцался, или кому мало визуального развлечения. Чимин самоотверженно шагает ко входу. Напрягшийся, почуявший неладное спутник не отстаёт. Пухлые губы хмыкают под нос: какая ирония… Когда-то в не похеренном, более менее мирном, даже трепетном, недельной давности «до» он размышлял отвести в океанариум. А привёл в бордель. Ангела. Если Господь поперхнётся молочным улуном, слушая когда-нибудь эту историю за завтраком, будет восхитительно. В клубе «для своих» у элитного клиента безлимитный счёт, целый перечень прихотей, вызубренный персоналом, и очень податливая, выдрессированная под личные предпочтения «кукла». Перед ним не расшаркиваются – не любит: за стойкой сразу готовят бокал с пряными промилле, одного конкретного из штата гибких, согласных на любые эксперименты хостелов оповещают, чтобы выдвигался «обслуживать» или быстрее заканчивал со своей занятостью. О том, где загадочный посетитель пропадал так долго, не интересуются. О том, что за оробевшее, ошарашено захлебнувшееся с первой секунды раскалённым воздухом чудо он с собой приволок – тоже. Сервис на высоте, всё ради комфорта.♪ Metric - Artificial nocturne
Пак как-то слишком понуро присаживается на длинноногий стул. Без аппетита опрокидывает в себя всё содержимое стакана – от виски, если на чистоту, уже тошнит. От себя… С собой, таким разгульным и дерзким, он намаялся. Потому что стабильно, ну-хоть-бы-раз-поставил-крест-и-бросил в комплекте с его демонстративным дестроем идёт чужое, на тактильном уровне определяемое переживание. Оно дышит в лопатки, ковыряется в них грустным, ни в чём не повинным взором, сиротливым, нежеланным ребёнком, у которого кроме синяка-отца не осталось никого, семенит следом по барам и безмолвно дожидается с ежевечерней попойки. И теперь, примкнувшись возле стены на самом тёмном диванчике, опасливо озирается, промурашиваясь, наверное, от каждого снующего мимо мальчика-без-нормальной-одежды и голодного, раздевающего прищура постояльцев. Вроде логичный, предостерегающий от лишних терзающих сложностей план почему-то работает отвратительно. Или не работает вовсе. Потому что кроме раскалывающейся черепной коробки, северных, когтистых волков, воющих за грудиной, и опустошения ничего не приносит. Но, может, надо просто немилосерднее надавить? Пережать, чтобы, наконец, лопнуло и разбилось? Ведь если мосты и есть, то очень хрупкие и шаткие – такие должны вспыхивать с одной спички и разлетаться невесомым пеплом. Мёд, прострелив интимную полутьму, по-шпионски прокатывается по совсем не сочетающейся с этой дырой, вечно неряшливой фигуре. Та вытянута по струнке, и веет от неё чем-то истощённым и погасшим. Будто светлячок, заблудившись и невзначай угодив в мегаполис к выхлопам, битуму, искусственным огням и пластмассовым, пыльным растениям в кадках, потух. Погоди, сейчас ко мне ещё гость пожалует. Главное шоу впереди. Зачем оно ему? Зачем это всё дурному, беловолосому парню? В «дом греха» фатально ничейные или преданные своими половинками забредают, чтобы нырнуть в забвение хоть на шестьдесят минут – тарифы недешёвые – или отомстить бывшим. А он тут за каким хреном? Что ищет? Или нет, не так. От чего бежит? От кого? От печальных антрацитов? Ну, не больно-то далеко и убежал: здесь они и скорее всего с перманентным что-же-ты-творишь блестят из уже намозолившего боковое зрение уголка. От себя? Ну и как успехи? Удаётся, напялив свою поношенную версию, не запятнанную узами с мистером Аритмия, заколотить нынешнюю, размякшую и тряпочную, в гроб без таблички с поминальными веночками? Утопить в солодовом море точно пока не получается. Когда запоздалый, тростиночный Не-знаю-твоего-имени всё-таки нарисовывается рядом, в желудке штормится около полутора литров скотча. Рассудок чуть плывёт, а зрачки скоро начнут косить туда, где не нужен. Чужие, сноровисто юркие и приторно ласковые руки оглаживают плечи, очерчивают скулы, змеями, не стесняясь, заползают под полы куртки. Чимин почти не ощущает их. Малиновые губы мажут липким бальзамом, а потом и языком по мочке уха, игриво прикусывая её и выдыхая в шею влажное тепло. Рецепторы надменно и упорно не реагируют. Старайся лучше, И-никогда-не-стремился-узнать. Пока слабовато. То есть, практически никак. Цепкие пальцы за подбородок разворачивают к капризному, требующему внимания, фарфоровому лицу, и поцелуй отпечатывается на нижней челюсти. Бесстрастный янтарь не собирается и крупицу мне-не-всё-равно человеку перед собой дарить, поэтому скользит мимо. И напарывается на беззвёздные бездны. Этот взгляд Пак ощущает. Электрошоком. Ржавыми иглами под ногти. Ударом о лобовое. Разочарованием. Обсидианы распахнуты широко, не мигая. За промозглой, страшной чернотой – галлоны не воды, нет. Это у дамбы монолитные метры бетона, железные болты и гудящие за ними толщи гидроксида водорода. А у двух пропастей – метры падения, ошеломлённость, воронёнковая, разучившаяся махать крыльями гибель, смятение и ещё что-то тотально невозможное. Армагедоновая рекурсия длится пару мгновений. И обрывается дичайшее внезапно. Чон ошпарено вскакивает и не различающим дороги ураганом вылетает из зала. Немного отвлёкшегося, но возобновившего свои настойчивые посягательства той-боя брезгливо отталкивают от себя, выпутываясь из мешающих уйти культяпок. Прости, милый, но у тебя нет камерного космоса под томно опущенными ресницами. Потому я и не хочу на тебя смотреть. Я тебя не вижу.