Перья и чёрная кровь

      Зона со столиками, облачёнными в пастельные скатерти до пола, и сегментом с длинным, дубовым пристанищем для любителей креплёных напитков действительно пустовала. Статный коктейль-мейкер со скучающим видом рассортировывавший бокалы по стендам, даже не удостоил полуночное трио своим вниманием.       - Надеюсь, о конфиденциальности дважды намекать не нужно? – подмигнул угрюмому коллеге Юнги. – Располагайся вон там на любом понравившемся троне и будь как дома. Можешь заказать себе что угодно, я плачу.       - Какой-то ты слишком щедрый, - проворчал враждебный тон.       - Их пойло с моими элитными запасами всё равно по эксклюзивности не сравнится, так что не жалко.       Блондин по-прежнему с огромной неохотой присел на крайний, окантованный кожей стул, игнорируя бармена так же, как он – его, и очень живописно прикипел орлиным взглядом к странной «парочке». Та, с подачи «крупной шишки в экономической сфере», разместилась в отдалённом уголке, возле колонны, увитой ажурной лепниной.       - Ну и к чему всё это? – на хранителя давило возрастающее по экспоненте раздражение, потрескивающее на незримой ниточке, как высоковольтный ток на проводах.       - Сразу к сути? Деловой подход, уважаю, - лисьи глаза лукаво сузились. – Все недавние события тебя ни на что не надоумили?       - Без витиеватости, пожалуйста, - учтивостью фраза даже не пахла. Чон никакого страха или робости перед мужчиной не испытывал.       - Не возникло ли под этими прелестными кудряшками идеи о том, что стоит слинять? И не ближе, чем за Облака от такого проблемного «партнёра»? Одним своим соседством он уже подвергает тебя колоссальной опасности и втягивает в заварушку, за которую родной штаб точно не похвалит. Люцифер, выторговывание информации, где твоя лучшая цена – лишь стремительная, освобождающая смерть. И даже это не самое кошмарное…       - И с какой целью ты мне это говоришь? Неужели из-за волнения или сопереживания?       - Ой, что ты! Нашему племени такое не свойственно. Для меня в данной ситуации имеется неплохой бонус, если ты вдруг соблаговолишь заручиться моей поддержкой и покровительством…       - Не интересует, - ошарашено-оскорблённые обсидианы загустели тёмной уверенностью.       - Протекция, кстати, на весьма выигрышных условиях…       Завершить рекламную кампанию не позволило оторопелое восклицание:       - А тебя ничем не стесняет заключение грязных сделок даже не за спиной, а под носом у своего, как бы, друга?!       Мин лишь усмехнулся:       - Брось, серьёзно? Ты и вправду настолько «цыплёночек»? Очаровательно! Какие такие мифически-добрые отношения между демонами ты себе нафантазировал? Взаимовыгодное сотрудничество – наш потолок.       - Но, дружба…       - Лишнее, приставучее дерьмо. Зафига оно мне? Мелкому оно тоже никуда не всралось. Поэтому он сейчас чуть не дымится от задетого собственнического инстинкта.       Юноша, всё ещё клокочущий досадой от несправедливости, направленной на Пака - ты теперь и от цен на бензин его оберегать будешь? Какой абсурд! - непоколебимо и гранитно отчеканил:       - Я отказываюсь от всех предложений подобного характера. Так что впредь можно не утруждаться персональными визитами с промо-акциями.       - Какая преданность! – мистер Президент, кажется, не особо впечатлился. – Заманчивая и преступно глупая. Ты катастрофически ошибся тем, для кого её выстрадал, золотце.       Гук насуплено, упрямо молчал, а вот собеседник изобиловал красноречием:       - Даже не осведомишься, почему?       - Чтобы ты наплёл мне увлекательную басню, где из не-вранья только имена?       - Чтобы я разбил твои розовые очки, милая крошка Амели. И, желательно, стёклами вовнутрь. Так доходчивее, - мурлыкающие нотки бархатом окаймили каждый слог. – Видишь ли, из того, как яро один бравый солдатик защищает моего донсена, я могу сделать вывод, что он ему верит. Надеется на что-то. Нечто несусветное в нём ценит. И по дичайшей своей наивности ожидает того же взамен. Но, спешу расстроить: заблуждается. Чимину твоя убойная сила и короткий поводок вы-го-дны. Ему необходима ангельская протекция, а не ты. Мосты сожжены, сам посуди: ему уже нет никакого смысла сдаваться с белым флагом и сдавать тебя Владыке. Тот банально не простит. Даже если получит искомое, наглого, посмевшего перечить подчинённого уничтожит стопроцентно. А пока Инферно не заграбастало главный приз, он принадлежит нашему «счастливчику». Ты принадлежишь ему, и он сделает всё возможное, чтобы оставаться под крылышком готового сражаться за гнилую душонку серафима как можно дольше.       Брюнет не хотел слушать эти секирные, чересчур логичные аргументы. Если они и могли когда-то затесаться гадким червячком в сознании, то он бы сам их пришлёпнул и вытравил. Но так же просто заткнуть сереброволосого был не способен. Ибо всё ещё дамокловым мечом над макушкой висел чужой шантаж: ты киваешь и строишь из себя вовлечённость в диалог, а он не сплетничает ни о чём своему Начальнику. Приходилось внимать дальше, хоть в груди всё царапалось, скреблось и тревожно ворочалось.       - Раскрою один секрет: даже нечисть самого высокого чина не брезгует тем, чтобы притворяться. Пресмыкаться перед мразями, на самом деле представляющими угрозу или сумевшими бы выгородить авторитетом. Изображать учтивость, радушие, симпатию, даже влюблённость по своим расчётливым мотивам. Но есть одна слабость, которую утаить не может никто: это привычки. Мы пренебрегаем себе подобными – факт, оттого и не выносим чужое вторжение в личное пространство, попадание чернил на одежду и всё в том же духе. Не потому, что педантичные чистюли, а потому, что скверна скверне – рознь. То же самое с противоположной сущностью – пернатыми светлячками. В прошлом мы уже встречались с вашими братьями, и я помню, как привереду Чи аж всего передёргивало от контакта. Он от святых прикосновений кривился и бегал так же, как и от геенного пламени. Думаешь, если бы кто-то дорожил тобой, а не твоими услугами, он бы не переступил через свою неприязнь? Она бы не пропала естественным образом?       Маленький «он сам» в чоновом рассудке отрицательно мотал смольной копной и, заложив пухлыми ладошками уши, скандировал: «Бла-бла-бла, этот дяденька – нехороший обманщик, мы вообще не будем его никак воспринимать, бла-бла-бла». Потом уставал от производимого собой же шума и упёртым Барашкинсом топал ножкой. Но ведь Пак практически не возражал, когда мы его лечили, притрагиваясь к ранам. И совсем недавно это «Не убирай»… Как же его испуганное, тихое «Не убирай»?       Отвечал на детский лепет реализм, подхваченный как раз у блондина. Всё это случалось, когда демон был истощён и норовил кануть в небытие. Ему физически, без каких-либо иных вариантов, требовалось исцеление, потому он и терпел. Но вот в другие моменты… «В чём причина того, что ты шарахаешься от моих касаний?» «Отвращение», - сказано было твёрдо.       А поцелуи? Тебе же прямым текстом заявляли: спортивный интерес. Обратил ангела против Небес – и пол задачи выполнено. Может, Люцифер и не поскупился бы при таком раскладе на амнистию.       Юнги всё не унимался, наплевав на чужую, расцветавшую на мордашке растерянность:       - Даже теперь, когда вы очутились в громадной, гиппопотамьей жопе, я ставлю на то, что он не попросит помощи. Она ему не нужна. Нужно лишь твоё присутствие. Чтобы отсидеться в шалаше, безвозмездно и старательно сооружённом тобой, пока смерч в виде Сатаны не утихнет.       Противное, нарочно выделенное интонацией слово рыболовным крючком вспороло то, чем гордый буревестник рассекал полотно морского ветра и седлал Посейдоновы шторма. На гибкую шею намоталась прочная лесочная сеть, вроде и не предназначенная для ловли птиц, но успешно ту сцапавшая.       Больше не взлететь тебе, слишком любопытная и неосторожная чайка.       Гук не представлял, как возразить. Да и незачем ему было. В черепной коробке дискуссия назревала куда более весомая. Там под осадой дилемм еле оборонялись прежние, возможно, чрезмерно доверчивые, слепые убеждения. Потому и продолжать это тяжелеющее с каждой новой вкинутой «ложкой дёгтя» общение не имелось никакого желания. Агаты со всей наскобленной по закромам циничностью пронзили рысий прищур напротив:       - И чем презентуемое тобой использование моей кандидатуры отличается от этого?       - Моё – честное, - мирно пожал плечами мужчина.       - Я, всё-таки, останусь при своей «преступно глупой преданности», - без паузы, решив всё ещё в первый раз, с метафорическим щелчком машинных клавиш напечатал жирную точку в бесполезной сцене бездарной пьесы юноша. Встал с намерением побыстрее уйти, не схлопотал несогласных препятствий от оппонента, почти развернулся и сделал шаг прочь, как вдруг…       Одной рукой рефлекторно сгрёб в кулак кофту под воротником с левой стороны, словно стараясь затормозить шар раскалённой, мгновенно пробурившей мышечные и костные ткани боли. Второй рукой ухватился за столешницу, но даже это не помогло удержаться на ногах: те сложились двумя тростинками и обрушились коленями на паркет.       Рёбер будто не было. Их вместе с органами прорубило хреново пушечное ядро. Но если на войне такие инциденты заканчивались молниеносной смертью бойца, то над Чоном губительное ощущение издевалось. Мучило. Смаковало каждую, непрекратимую секунду. Он не мог нормально вздохнуть, внятно соображать и хоть чуть-чуть абстрагироваться от фантомной зияющей дыры в собственном теле.       Ониксы метнулись к единственному источнику, который, как бы по-идиотски это не звучало, мог непосредственно влиять на его сердце. Порезались о застывшее изваяние и в ужасе расширились. В ушах разразился звон бьющихся стёкол. Вполне возможно, розовых.       Мин где-то сбоку сконфуженно крякнул:       - Даже на такое небольшое расстояние нельзя отдаляться? Запарненько. Зато теперь ты знаешь примерный радиус, который покидать чревато…       Чимин уже не сидел на своей нервозной заднице. Он, скорее, балансировал на наклонённом вперёд стуле, железно вцепившись в побледневшего, потерявшего всю статность бармена. Тот в вертикальном положении находился лишь благодаря двум чужим ладоням: левая дёрнула за галстук. Правая скрылась где-то в недрах солнечного сплетения.       Словно только сейчас очнувшись и сморгнув мутный морок, лицо, изуродованное багровыми брызгами, обернулось, и дезориентированный янтарь захлебнулся лакричными, не вмещающими агонию озёрами. Пальцы непроизвольно разжались, бездыханный труп съехал и свалился за стойку.       Ему снова примерещился ебучий Дьявол. Поэтому он даже не мешкал. Без жалости и раскаяния его убил. Но на самом деле убил обычного человека. И отражалось это даже не в самой ни в чём неповинной жертве. Об этом кричали глубокие, топящие своей воспалённой бездной глаза.       Пак не чувствовал абсолютно ничего из-за собственноручно учинённой гибели незнакомца. Пак чувствовал абсолютно всё из-за своего хранителя, опустившего голову и зашторившегося чёлкой. Тот элементарно не мог подняться, пожираемый накатывающими терзаниями. Словно по обнажённому позвоночнику стегали плетью.       Они поменялись: теперь брюнет, уже осуждённым, но ещё не прикованным к кресту Иисусом подгибался под ударами хлыста, искупая грехи жестокого, легко внушаемого и слабого душами народа.       Почему он не заметил того, как граница между реальностью и иллюзией опять исчезла? Почему зубами не вгрызся в самоконтроль? Почему допустил такое? Забыл, что по-настоящему уязвим этот чудик господень пока только перед ним?       Впервые подопечный наблюдал настолько поверженного ангела. Его беспомощность. Надломленность. И солгал бы себе, если бы не поклялся: больше подобное узреть никогда бы не захотел.       Наконец, из немого ступора разморозился хён: сначала ринулся было к плачевно выглядевшему, по-прежнему не шевелившемуся и стискивавшему в пятерне свою худи Гуку, но от спонтанного приближения тот отшатнулся. Тогда странно сконфуженный старший двинулся к донсену:       - Я избавлюсь от улик и порядок тут наведу. А вам, наверное, лучше вернуться в номер. И вообще ни с кем не сталкиваться, - хриплый тембр специально громче произнёс бесхитростный совет, чтобы вырвать из оцепенения и «Джека-потрошителя» и его нечаянного свидетеля-соучастника. Уже поравнявшись с натянутой скрипичной струной фигурой, он шепнул младшему: - Тебе бы сперва смыть всю кровь. Вряд ли твой птенчик вообще сможет на тебя в таком боевом раскрасе без рвотных позывов посмотреть.

♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱

      На часах около половины шестого утра. Восточная кромка горизонта уже плавится шампанью, а пойманный рамами кусочек неба не васильковый, а белёсо-лазоревый. «Почти пейзаж», - про себя хмыкает Чон и не торопится напоить зрачки чем-то другим. Мелко вздрагивает явно не от прохлады на незастеклённой лоджии – это как отголоски лихорадки, когда температура уже спала, а озноб ещё не прошёл – и опирается на перила.       В недрах пент-хауса шуршит одна из ванных, запертая на протяжении пятидесяти минут. Может, чуть больше. Или чуть меньше. На самом деле, время для него смазалось в одно сплошное, безликое пятно. Мозг не особо в курсе, как они добрались до «родной лачуги». Какой узор был на полу в коридоре. Играла ли в лифте стандартная мелодия. Что бормотал, если и бормотал Чимин. Куда делся его паскудный не-друг.       Однако, ему простительно. Он безрезультатно пытался совладать с лютейшим наказанием за лютейшее злодеяние своего «Убереги». В общем-то, не особо и удалось. Скукожившийся, обугленный комок, наспех присобаченный к аорте, до сих пор ноет. Но в этом чудовищном проступке, вопреки закономерной логике, нет вины его «Предостереги».       Потому что неотвратимо и полностью виноват только сам Гук. Это он не уследил. Он не просчитал риски. Он снизил бдительность. Он облажался по всем фронтам, а не нестабильный, запутавшийся «Сохрани».       Это его задача – направлять, не давая оступиться. А он с ней не справился. Оттого и «кара небесная» заслужена на сто процентов. Может, и на тысячу. С оценкой величин по-прежнему туго.       Поэтому юноше нисколько не обидно. На языке нет горького, металлического привкуса. Его никто не предавал. И ожидания не обманывал тоже. Даже если так могло показаться. Даже если непонятно, от чего колит и режется сильнее.       С темечка до пят прошибает очередная волна дрожи. Нет, наверное, всё-таки, и то, и другое гложет одинаково. В тандеме с самобичеванием, к тому же. Святая, инквизиционная троица. Когда же ты отстанешь? Когда же ты, тварь, вымотаешься? Ведь я уже да.       Кожа почти скрипит от стерильности и пены. Юнги, внезапно деликатный и хозяйственный сукин сын, оперативно добыл где-то аж хрустящий свежестью и брендом костюм, высунувшись из портала прямо посреди салатово-плиточного, морского царства и всунувшись назад с заляпанными багрянцем вещами. Бордовых клякс нет нигде, но блондин не выходит. Не закрывает кран. Не перестаёт ополаскивать ладони и щёки под ледяной струёй.       Как будто дурацких водных процедур достаточно. Как будто душа и сменной одежды может быть достаточно, чтобы стереть убийство из личной истории. Притвориться, что всё хорошо, напялить любезную улыбочку и выйти к.       Ещё ни одна жертва так не марала Пака. Его вообще никто из них не марал до этой знаменательной ночи. Баюкать в руках чью-то жизнь, а потом с азартом её обрывать, тотально подчиняя себе… Это почти прерогатива Бога. Это было мощнее амфетамина или экстази. Он от этого по-настоящему кайфовал, обожая на последних мгновениях цедить потухающий взор, как пряный, канадский виски, пить иссякающую чужую судьбу до дна.       А теперь не может вспомнить внешность грёбаного бармена. Совсем. Зато галактику, неминуемо поглощаемую чёрной дырой в обрамлении склеившихся солёной влагой ресниц из памяти теперь не удалить. Так какое, к чёрту, жидкое мыло? Что оно способно очистить?       Чимин даже оправдания себе искать не будет. Ему страшно вылезать из стыдного убежища и хоть вскользь, украдкой попадать под траурный, беззвёздный взгляд. Чего в нём больше? Злости или разочарования? Может, обречённости и «собственно, а на что я надеялся?» Нет никакого желания выяснять.       Что, если там до сих пор боль?       Нужно было остановиться на предыдущих предположениях.       Вот уж никогда бы он не подумал, что совесть, в процессе чудесной трансформации из человека в беса выебанная и закопанная где-то на обочине Тартара, воскреснет, воплотившись в лице несуразного лебедёнка. И примется даже через стенку, молчаливо и беспощадно его препарировать.       Просто гипотетически: как долго демон может здесь просидеть? Пока отель не обанкротится из-за счетов за коммунальные услуги? Пока Князь не соизволит персонально наведаться за в край охреневшим вассалом? Пока райский воробушек не оклемается и сам не начнёт ломиться внутрь? Пока собственные, раздраконенные монстры не выедят подкорку?       И, главное: что случится быстрее?       Хватит ли в этот раз измученного, искромсанного «я», чтобы извиниться? Мужества уже не хватает лишь от мысли о подобном. Но на несколько шагов и отворение двери его должно наскрестись, в конце-то концов!       Какая же ты тряпка! Какая размазня! Боишься укора от божьего аутёнка, как будто чужое мнение что-то значит! Да если бы ты сам намеревался посетить Ад, тебя бы туда не впустили! Потому что не признали бы в тебе своего! Кто ты? Кем ты стал? Бездомным, неприкаянным «мимо-получился»? Позорище.       Будь хотя бы тем, кто без лишних метаний и ширм может попросить прощения! Или выползти из своей «Тайной комнаты», блять!       Пористый, журчащий шум стихает. Замок щёлкает, и Пак без прежней пантерной вкрадчивости вторгается в рассветную гостиную. Его безукоризненный, «с иголочки» дресс-код никак не стыкуется с непроницаемым, удручённым выражением. Ироничный контраст.       Силуэт второго «жильца» окутан полупрозрачной органзой: она ограждает его скромный, свободный мирок на балконе от напичканной роскошью, коробочной материальности.       На лёгкие шорохи от подошв по ворсу брюнет чуть оборачивается – бывший партизан вязнет в ковре. В колоссальном напряжении и ступоре силится прочитать что-то по чёрной смородине сквозь сожгу-тебя-нахер тюль, и выдыхает:       - Я…       - Не надо. Давай не будем, - во фразах не звенит сталью гнев или отчуждение. В них что-то мягкое и подозрительно похожее на мольбу.       Чон возвращает внимание просыпающемуся городу. Потому что ему проще морщиться от прибоя сокрушительной бури, вспахивающего песок корабельными останками, когда его не видят. И проще замаскировать судорожную шероховатость в голосе, когда он ничего не говорит.       Подопечный не перечит. Проглатывает почти готовые самоотверженно вылиться откровения и смыкает губы в тонкую полоску. Кивает понятливо, хотя в тет-а-тете с самим собой нифига ничего не понимает.       Я же практически переступил через себя. Практически сдался на твою сраную милость! А тебе оно «не надо», так? Окей. Спасибо, что избавил меня от потенциального унижения. Еблиссимо!       Нутро вспыхивает моментально. Вся озлобленность на себя переключается на новый объект. Она как свора голодных псов, которой взамен на бедное, вырытое где-то в поле десять лет назад, коровье бедро швырнули тушку забракованного охотниками, чересчур хилого зайца.       Ну, конечно. Во всём же вина ангела. Как удобно-то.       Клапаны печёт, и не от подменившей карты, такой привычной ярости. Они чуют подвох, но им не достучаться.       Тише, глупенькие, на этот раз вы в меньшинстве и проигрываете. Двое больше одного: ваш хозяин и тот, с которым «всегда всё сложно» имеют удивительно совпадающие точки зрения в данном вопросе. Оба считают, что виноват не Чимин.

♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱

      Сколько тягомотных, нудных суток еле проволоклось через корявую призму цвета пыльной сепии? Одни, двое? Кажется, это уже третьи. Вынужденные соседи ещё никогда не существовали в таком ограниченном пространстве, при этом находясь друг от друга настолько далеко. Две не очень разделённые между собой части люкса, какой-то смешной десяток метров «между», а по сути – пропасть и ещё четыре железнодорожные станции.       Двое социопатов, не пересекающиеся кубометрами вентилируемого бронхами кислорода. Монахи-затворники, так и не освоившиеся с не-одиночеством. Вроде бы, не повенчанная, но уже разведённая пара, у которой из общего – лишь дорогущая недвижимость.       Они ведь даже не занимаются ничем. Гук, так и не поборов смятение в купе с сердечной болью, прикорнул подбородком на прижатых к груди коленях и в неуклюжей позе горгульи с фасада амфитеатра пялится в марафон раритетных мультисериалов по плазме на «своей территории». Ему интересно процентов на тридцать. Он как семилетка, у которого старый видак и до мозолей на плёнке заезженные кассеты с ярлычками «Шаман Кинг», «Настоящие монстры», «Приключения Джеки Чана», а на кухне – ежевечерний скандал родителей с оскорблениями да утилизацией только купленных тарелок. И ругань выученные наизусть реплики персонажей почти не перекрикивают.       Но мельтешащие, вопящие картинки неплохо отвлекают от сейсмической активности в разуме. Там всё сомнительно, неустойчиво и смутно. Кустарно заштопанный центр регулирования чувств тоже сбоит: ему тревожно и почему-то тоскливо. С этим уж инспектор Гаджет и Чародейки совсем не помогают.       Второму «постояльцу» достался аналогичный широкий экран и кабельное, но он ни разу не притронулся к пульту. Пусть ребёнок с придурошной детской непосредственностью анимацией балуется, у блондина и поважнее дела есть. Например, растущее и крепнущее к этому фанату Степашки раздражение.       Почему не наорал? Не упрекнул ни в чём. Не дал покаяться? Вообще ничего не сказал? Вновь хвалёное, блаженное милосердие? Безмолвная месть? Равнодушие? Что?!       Спорный диалог с Мином методично треплет нервы им обоим. Паку фактом своего наличия и тем, что о теме он до сих пор не осведомлён. Чону – содержанием. Как бы он не хотел скормить забвению всю лапшу, навешанную мужчиной, не может. Прокручивает её снова и снова, обнаруживает подтверждения бесстрастным речам, варится вместе с ней в булькающем котле, и они уже давно не альденте. Итальянцы такое месиво только в мусорку выбрасывают.       Вот и маятся две миниатюрные Вселенные, бередя друг друга астероидными поясами на перифериях, по миллиметру приближаясь к ослепительному коллапсу. Пока на третий день, уже нахально пренебрегая дверями, в заряженном статическим электричеством номере не нарисовывается сам «камень преткновения».       Мистер Президент на редкость бодр и позитивен. Не идёт ему – уверены унылые полумесяцы:       - Зачем явил сюда свои полипы?       - Не переживай, Дэйви Джонс меня не посылал, хотя… Кракен тебя и без чёрной метки настигнуть сможет, если ты, вдруг, кошмаришься гигантских кальмаров, - интонация ехидно скрипит. – И как опять со старшим разговариваешь? Ты вообще в курсе, что с тобой может сделать я?!       - Неправильную форму глагола с местоимением соединить?       - Додерзишься, упырь. А где…? – платиновая копна вертится по сторонам.       - В другой комнате. Мультики смотрит.       - Либо это какой-то замудрённый психологический приём, либо тебе в херувимчики достался малыш-пять-годиков. Впрочем, мне пофиг. Зови его сюда, есть новости.       Чимин мрачнеет и бурчит:       - Так услышит.       - Оу, неужели неприятности в раю? То есть горячие сюжеты о двоих, запертых в одном помещении, врут? Какая досада! Так что настолько ужасное у вас стряслось?       Летящую в ёрничающего Юнги, уцелевшую прежде вазу тот без труда ловит. Кошачьи глазища темнеют:       - А вот за это и по еблету схлопотать недолго, - обращённый на него, суровый карамельный взор не сгибаем. – Ладно. Последние события в Преисподней, а, в частности, совещание, на котором нашему «Саурону» принесли весьма неутешительные отчёты, предполагают, что от тебя он пока отстанет. Накопились задачи более серьёзные и неотложные. Наши резервы по душам обнищали, потому в «to do» листе Босса ты отодвигаешься. Да и наскучило, наверное, ему. Так что можешь прогуляться и питомца своего проветрить.       - Спасибо, нагулялся уже. Если это всё, не смею задерживать. Зёленые бумажки сами себя из чемодана в чемодан не поперекладывают.       - У тебя когда-нибудь будет что-то вроде манэр или этикэта? – язвительно исковеркав слова, хён по-английски растворяется в нефтяной, эфемерной скважине.       - Берегу на самые исключительные случаи, для особенных счастливчиков, в числе которых ты не состоишь, - пухлые губы бубнят уже в пустоту.

♪ AWOLNATION - Sail

      В соседней обители замолкает энная серия Скуби Ду. Если из-за визита Мина соблюдавший немой обет брюнет нарушит дебильный бойкот, то в недотоварище отыщется в кои-то веки прок.       Тот на самом деле впервые за весь срок отшельничества покидает свою импровизированную келью. Меланхолично, даже не глянув на насторожившегося парня, шаркает к двери. Не колеблясь, не оставляя себе шанса помедлить.       - Ты куда? – вот бы в нотках беспокойства не было. Но оно там есть.       - Твой замечательный друг сообщил, что, возможно, видения тебе больше не угрожают. Я могу проверить это и избавить тебя от своей назойливой компании.       Пак никак не реагирует на странный мотив для спонтанной проверки, спрашивая о самом важном:       - О чём с моим замечательным другом вы мило беседовали до того, как всё… зафакапилось?       - Предлагал отказаться от тебя, выбрав его покровительство.       - И почему ты не согласился? Сделка точно выгоднее моей.       Яд в саркастичном тоне парализует как хренов зарин. В уголках предательски щиплет. Юноша шепчет с какой-то хрупкой разбитостью, стараясь сфокусироваться на фактуре куска дерева перед собой:       - Действительно, что-то я сплоховал… - армейские ботинки после паузы снова шагают к проёму.       - Стой! С тобой всё… Ты в норме? Ну, после того, как я… - только теперь решился об этом полюбопытствовать, да и то, чтобы затормозить.       - Тебе разве не всё равно? Я же никуда не денусь, даже если опасность миновала. Просто перестану тебе досаждать. Не обязательно изображать волнение.       - Не уходи… - а вот тут ты выдаёшь себя с потрохами, Чимин. Ошейник у взбунтовавшейся гордости ещё не разъехался лишь благодаря одному маломальскому «пожалуйста».       - Не ухожу, - уходит. Неуклонно, на фатальном автопилоте уходит.       Крылатый мудак.       Плотину прорывает. Блондин вскакивает с пошатнувшегося диванчика, ощетинившись как рыба-ёж:       - Ну и пиздуй, раз тебе похер на драгоценных людишек! Могу ещё парочку прикончить!       - Не сомневаюсь, - хранитель разворачивается, припаиваясь к нему той же сеточкой трещин на зеркальной поверхности ночных колодцев.       Свирепость пенится и бурлит в венах, безапелляционно толкая вперёд. Метры схлапываются за секунду. Чужие пальцы хватают за левое запястье. Не то, которое раньше они же и повредили. Медь в радужках раскаляется до закатного солнца. Агаты не успевают переполошено моргнуть:       - Чего ты хочешь от меня? Что тебе ещё нужно?!       - Чтобы ты, блять, не тащился наружу, как заведённый!       - Зачем тебе вообще весь этот спектакль?! – мятежное, ещё чудом не пролитое море поблёскивает и рокочет у самого берега. – Как ты до сих пор меня терпишь?!       Живой браслет вокруг предплечья чуть слабеет: Пак обескуражен и сбит с толку. Последних вопросов категорически не понимает:       - Что?       - С первой встречи ведь ничего не изменилось, так?! Это я себе по тупости и неопытности что-то нафантазировал! Ты меня на дух не переносил, но пришлось смириться, потому что хоть какая-то польза от меня была, - Гук не способен заглушить честный, обиженный поток, рвущийся изнутри. Он запутался во всём и смертельно устал тонуть в этом горьком болоте в одиночку. Оттого абсолютно фиолетово, как исповедь воспримет её катализатор. – А ещё, если хорошенько подумать, это же я – главная проблема! Из-за связи со мной Люцифер мучает тебя! И те двое вымогателей… Поводов для ненависти полно, один другого весомее. Несмышлёный, никчёмный ангел, от сущности которого воротит. Даже не представляю, насколько тебе противны мои прикосновения…       Маленький «он сам» под антрацитовой шевелюрой ничего уже не вывозит. Рыдает взахлёб от саднящих фраз своего взрослого «Я», не надеясь их прекратить. Он сейчас посреди двора возле окон детского сада, а на земле у башмачков – скомканный листочек, в котором было его нежно-трепетное. И которое мальчик из старшей группы, безбожно красивый, но безбожно холодный, наградил презрением и отпечатком кроссовка.       На ухо, будто мало ещё катастрофы, шипит второй, более тёмный тембр: «О, ты был так наивен, когда поверил, что демон забудет о вражде со светлой стороной, стоит только начать искренне заботиться о нём. Ничего кроме отвращения он не ощущал. Зато как искусно играл с тобой. Особенно поцелуями, на которые ты с лёгкостью повёлся. Сколько самообладания они выжгли? А всё ради вы-го-ды. Лишь ради твоего при-сут-стви-я».       - Закрой рот, - полнолуния, впившиеся в зыбкую, мокрую гладь чёрных озёр не мигают.       Чимин и не подозревал, какой бред концентрировался в чужом рассудке последние дни. Выстраданная тирада и боль, пропитавшая каждую буковку, хлынувшая, всё-таки, солью по щекам – он не знает, как с ними справиться. Зато теперь знает, каково это - быть безоружным. И теряется, замораживаясь в идиотском ступоре.       Выводы штампуются сами: подопечный ничего не делает, потому что ему и вправду плевать. Чон пробует высвободиться:       - Отпусти!       - Нет.       Замкнутый круг. Проклятая карусель. А он на ней – единственная не деревянная, вороная лошадка, которую и заставили разгонять аттракцион. Через прорези в платформе цокать по брусчатке и стирать об неё неподкованные копытца. Чтобы посетителям было весело.       Обсидианы, ничем уже не светящиеся кроме да-остановитесь-вы-уже жалких слёз, беззащитно и отчаянно молят:       - Тогда скажи, что тебе нужна моя помощь!       Чужие дрожь и ранимость прошивают блондина насквозь, щемяще отзываясь в груди. Воздух застывает в горле вместе с голосом, которому нечего озвучить. В мыслях ультратонкий писк и перекати-поле. За спиной – тупик. Впереди – то, что тоже не даст сбежать. Тишина затягивается.       Брюнет опускает голову.       Вот и ответ.