Drowned

      Одна сигарета за другой, кажется, уже потерян счет. Мысли Юры совсем запутались, он размышлял над всем, что произошло; восстанавливал картинки прошлого, каждое касание Паши к нему, каждое слово. Как всегда он был рядом в трудную минуту, был его самым близким собутыльником и просто отличным другом. Каждое их выступление, танцы, тяжелое дыхание, объятия и даже поцелуи – все вспоминалось какими-то вспышками перед глазами, навалившись большим грузом.       Взгляд исподлобья, какой-то надменный, приоткрытые губы, взмокший лоб и растрепанные влажные волосы; любое плавное движение тела рядом, такое манящее, красивое. Длинные пальцы на клавишах и кнопках алого аккордеона, переливающегося в свете прожекторов, вспыхивающих каждую секунду новым оттенком. Он всегда старался быть где-то рядом, старался привлечь к себе внимание, но Юра отдавался толпе, тянулся к ним все больше, практически не смотря на Личадеева. В то время, когда на каждом концерте Юра выступал для всех, Паша играл для него.       Очередная сигарета была выкурена и потушена о ступеньку, там же и оставлена. Из-за ветра, гуляющего по улице, она немного перекатывалась с одного места на другое, пока вовсе не упала в траву. Юра, чуть ежась от прохлады, вытащил телефон, заходя в ВК. Не зная зачем, он зашел к Паше на страницу. Глянул на время вверху экрана, где белыми цифрами показывается 3:32, а под уже таким родным именем Павел Личадеев написано был в сети вчера в 19:54. Раз он порывался зайти в личные сообщения, написать что-то, но ни слов, ни идей не было. Да и Личадеев наверняка бы не ответил.       – Давно сидишь тут? – послышалось где-то сбоку. Голос вытащил Юру из мыслей и рассматривания главной фотографии на страничке Паши. Музыченко едва заметно улыбнулся Диме, после поднимаясь с холодных ступеней и отряхивая штаны. – Я так понимаю, Паша решил не выходить, да?       – Типо того, – скрипач кивнул, после чего сразу постарался перевести тему в другое русло, – а ты, собственно, куда?       – Отлить, – Вечеринин вновь сдвинулся с места, подходя к входной двери, – где он?       – На втором.       Получив ответ, Дима скрылся за дверью в доме, а Юра решил вернуться к остальным. Неспешным шагом он направился к ним, вслушиваясь в шорох травы под ногами и шумом деревьев вокруг. Голоса ребят за домом уже не были особо громкими, отчего слышно их стало лишь когда он вышел на задний двор. Те сразу обратили на него внимание.       – Долго ты, – Анна подошла к нему, накидывая на плечи свой шерстяной платок, чтобы согреть, а после укладывая руки, приобнимая. – Как все прошло? Придет?       – Ань, судя по его виду, все прошло не очень гладко, – вмешался Саша, смотря на них. – Или я не прав, Юр?       – Его сегодня не ждем, короче, – отрезал Юра, выпутываясь из объятий Серговны, но все-таки коротко целуя ее в лоб. Усевшись на свое место, поближе к огню, что потихоньку потухал, но все еще делился теплом, он вытянул холодные ладони вперед, чувствуя, как обжигает былой жар огня.       – Я так понимаю, подробностей нам не ждать? – Анисимов поднял с земли упавшую пустую бутылку и крышку от нее, закручивая и отставляя на стол, не отрывая взгляд со скрипача. Ему действительно было интересно, что произошло, о чем они говорили, почему все-таки Паша не пришел. Но опомнился, ведь сейчас, скорее всего, Музыченко не готов говорить об этом. Поднявшись, просто похлопал его по плечу, подбадривая, на что тот еле заметно кивнул.       Буквально через несколько минут вернулся Дима. Его немного покачивало во время ходьбы, а стоило резкому порыву ветра толкнуть его в спину, как тот, кажется, готов был носом познакомиться с землей. Всему виной алкоголь.       – В доме гробовая тишина, – произнес он, плюхаясь на свой стул, что тут же жалобно заскрипел, словно умоляя не падать на него вот так. Вдруг его хрупкие ножки могут не выдержать человеческого веса. – А еще, какой умник бросил мой кроссовок под лестницу?!       – Может сам бросил? – предположил Кикир, изгибая бровь, – кому нужно кидаться твоей обувью?       – Думаю, Паша скоро спать ляжет, раз выходить не собирается, – вздохнув, предположила Аня, все еще сидевшая на своем месте, наблюдая за огнем, кутаясь в пончо, подаренное ей ее мамой еще очень давно. – Думаю, и нам бы не помешало закругляться скоро…       – Да, вполне, – согласилась Серговна, кивая и подходя к столу, беря с него пустую тару, – Анют, поможешь?       – Да, без проблем, – Личадеева встала со стула, беря посуду, после переводя взгляд на парней. – На вас все остальное. Справитесь?       – Более чем! – улыбнулся Кикир, закидывая ногу на ногу, взглядом провожая девушек, пока те не скрылись за углом дома.       Стоило им уйти, как воцарилась тишина. Вновь такая давящая, угнетающая, заставляющая уйти в себя, погрязнуть в мыслях, причем не самых хороших. Юра рукой поправляет волосы, после чего поднимает неуверенный взгляд на друзей. Саша смотрел куда-то в сторону дома, но словно сквозь него, а Дима наблюдал за небом, по которому блуждали темные облака и мигали точки. Прохлада вновь окутала молодые тела, обнимая, проникая неприятной дрожью до самых костей, заставляя стучать зубами, ёжиться. Музыченко, получше укутавшись в платок жены, поднялся, собирая свой стул.       – Предлагаю двигать в дом.       Его слова привлекли внимание Димы и Кикира и те, кивнув, повторили его действие, беря еще и стулья обеих Ань. Неспешным шагом трое пошли ко входу, все также молча, лишь шурша травой и иногда поскрипывая старыми стульями.       – Говоришь, в доме тишина? – неуверенно решил уточнить Музыченко, останавливаясь у двери, стоило им подойти ко входу. – Даже аккордеон не играл?       – Нет, – Вечеринин остановился чуть поодаль, глядя на широкую, чуть сгорбленную спину, – а должен был?       – Просто при мне он играл что-то.       Дима с Сашей переглянулись, пожимая плечами.       – Может, действительно, спать пошел, как и сказала Аня, – Кикир подошел к нему, хлопая по спине, после чего открывая дверь и проходя внутрь, оставляя стулья у стены и снимая обувь. – Все-таки ночь на дворе.       Он говорил не очень громко, да и Ани, что были на кухне, судя по включенному свету, тоже вели себя не очень шумно. Вечеринин также прошел в дом, скидывая обувь и унося стулья на кухню. Юра, оставив свою ношу, вновь пошел за дом, чтобы забрать оставленную гитару.       Ветер совсем разгулялся, без особого стеснения играя с его волосами, перебирая темные пряди. Листочки и травинки поднимались в воздух, причудливо танцуя, после вновь опускаясь наземь. Юра подошел к потухшему костру и поднял гитару, одиноко лежащую в зелени. Перехватив удобнее инструмент, расставил пальцы на грифе, словно собравшись играть что-то. Но, не издав и звука, опустил руки, разворачиваясь и уходя обратно в тепло. Ремешок, свисающий сбоку гитары, постукивал о корпус, пока Юра двигался в дом.

***

      Стоило двери за спиной закрыться, как Паша, вынув из кармана полупустую пачку сигарет, достал одну, закуривая и глубоко затягиваясь. Сняв обувь, он обошел несколько валяющихся на полу ботинок и кроссовок, об один даже споткнувшись. Выругавшись себе под нос, он пнул его, отчего тот уехал куда-то к лестнице. Кажется, он принадлежит Диме.       Подойдя к деревянным ступенькам, Личадеев поднялся наверх, практически полностью докуривая сигарету, по пути выдыхая едкий дым. Отчего-то дышать было тяжело, словно в легких вот-вот мог закончиться воздух. Двигаясь в полной темноте по скрипучему полу, Паша позволял глазам привыкнуть к полумраку, пока сам он шел за своим дорогим аккордеоном, что стоял в спальне. Зайдя в еще более темное помещение, Личадеев все-таки включил свет, щурясь от яркости светильника. Взглядом найдя инструмент, что стоял у стены в черном чехле, он поднял его, выходя с комнаты и выключая свет. Закрывшись в дальнем помещении, Паша поставил чехол на пол, сам ложась на какую-то старую кровать, стоящую у окна. Холодный лунный свет едва мог осветить комнату, покрытую пылью. Стоило Паше опуститься на светлую перину, как облако мелких частиц поднялось в воздух. Это помещение почти не использовали, здесь он мог побыть наедине с собой, со своими мыслями и переживаниями.       Тонкие нити паутины под потолком висели, отливая голубизной, немного покачиваясь из стороны в сторону от продуваемого из деревянных окон ветерка. Одинокая тумбочка с пустой вазой скрывалась за слоем пыли, точно также и кровать, на которой неподвижно лежал Паша. В этой комнате время будто останавливалось. Прохлада повисла давно; казалось, будто снаружи не лето вовсе, а поздняя осень.       Когда мысли более-менее успокоились, Личадеев сел, руками зарываясь в волосы, сжимая пряди, пропуская их через пальцы, собираясь. Опустив взгляд на аккордеон, берет его, удобнее устраивая на своих коленях. Непослушные волосы закрыли практически все лицо, не давая ему смотреть, на какие клавиши жать пальцем, по каким кнопкам им пуститься в пляс. Но это особо и не нужно было, ведь знал он расположение всего настолько хорошо, что, кажется, разбуди его ночью и спроси, где какой аккорд на левой раскладке, он запросто ответит.       Тонкие пальцы нажали на клавиши и кнопки, медленно разводя меха. Заиграла приятная спокойная музыка, пока Паша, прикрыв глаза, покачивался едва заметно из стороны в сторону. Мелодия сама лилась из-под его пальцев, словно руки жили своей жизнью, пока в голове блуждали какие-то строчки, которые еще днем он старательно пытался превратить в красивые стихи. Сейчас же слова сами выстраивались в предложения, сливаясь с мелодией в песню.       Пока Паша разыгрывался, снизу послышалось, что его кто-то зовет. Но это было один раз, поэтому Личадеев, продолжив игру, подумал, что ему показалось. Может просто кто зашел за вещами, ведь прохладно становилось снаружи. Он был полностью погружен в мысли, смотря перед собой, наконец, подбирая идеальные аккорды и все-таки решаясь совместить это с тем самым текстом, что он так старательно сочинял в машине по пути в магазин.       Каждое слово, как назло, давалось с невероятным трудом. Каждая строчка пробуждала в голове те или иные воспоминания, которые вспышками, с огромной скоростью, мелькали перед глазами. Какие-то хорошие моменты, поездки, концерты, выступления, неловкие моменты. Среди них все чаще мелькал Юра, его улыбка и хриплый задорный голос; его руки, изрисованные татуировками, пальцы, держащие смычок, что гулял по струнам; каждое движение его тела, рук, ног, головы, любой взгляд, дыхание и мягкие теплые губы с легким привкусом выкуренных сигарет.       Между строчками Личадеев успевает пробежать языком по губам, прикрывая глаза, пока сам, не очень громко, даже непривычно хрипло, едва заметно дрожащим голосом пел песню. Мира вокруг, словно, не существовало. Только он, эта комната, его инструмент и чертовы чувства, которые не сдались ни ему, ни Юре.       Стоило ему исполнить последнюю строчку припева, как ручка двери дернулась, заставляя Пашу вздрогнуть всем телом и сбиться. Взгляд сразу упал на пальцы, которыми постарался вновь вернуть былую уверенность в игре, но то и дело, играя правильно правой, сбивался в левой части инструмента. Личадеев догадывался, кто по ту сторону двери может быть, и, скорее всего и был, но хуже становилось от того, что его эту «исповедь» кто-то услышал. Но там тишина и ручка более не дергается.       – Паш, – наконец, тишину нарушил голос Музыченко, такой неуверенный, – послушай. Я не должен был лезть к тебе тогда, да и вообще весь день капать на мозги.       Паша, поджав губы, провел длинными пальцами по клавиатуре от одного конца к другому, начиная играть что-то иное, такое, что смогло бы на время заглушить голос Юры за дверью и собственный в голове.       – Выходи, Пашок, пойдем к нашим? – ручка дернулась еще и еще, а после тяжелый стук. Один, второй, но Личадеев закрылся изнутри, не желая сейчас никого видеть. Юра не унимался, Паша играл еще громче. Паша не хотел его слышать, слушать, а он будто специально доводил его, пытался попасть в комнату, говорил что-то.       Ничего не отвечая, Личадеев продолжал играть на аккордеоне, все больше сбиваясь, от этого начиная более резко раскрывать меха, раздражаясь сильнее. Ему было даже все равно, если и этому инструменту в порыве вырвет меха. Лишь когда Паша услышал, что Музыченко перестал стучать и что-то говорить, сделал глубокий вдох, выдыхая и немного успокаиваясь. Дрожащие пальцы все еще не попадали по нужным кнопкам, но хотя бы пропала резкость, сменившись на практически плавную мелодию.       Музыкант пропустил слова Юры, услышав лишь концовку его фразы «там все беспокоятся о тебе». Личадеева кольнуло одно единственное слово, и он все-таки решил подать голос, негромко, надеясь, что его не услышат из-за аккордеона, что все еще пел свою песню.       – «Там»? – тихое, едва различимое слово, и Паша прям ощущает, как Юре некомфортно стало от собственных слов.       Скрипач по ту сторону двери сразу поспешил исправиться, что-то мямлил, говорил как-то нечетко, неясно. И Паша раздражался снова, даже когда брюнет сказал, что и он его ждет. Стоило ему заговорить про то, как все там снаружи в данный момент беспокоятся о Паше и надеяться, что он выйдет к ним вновь, Личадеев не выдержал. Буквально нажав первые попавшие кнопки и клавиши, он настолько резко развел меха, что протяжный звук оглушил его на несколько секунд, но сумел заставить Юру умолкнуть.       – Хватит! – повысил голос Личадеев, сам от себя не ожидав, что перейдет на крик, пока дрожащими пальцами пытался найти нужную позицию. – Я понял, что все, кто там снаружи, беспокоятся. Я понял, что тебе похуй! Так вали к ним!       Все больше у Паши в голосе появлялась предательская дрожь, которую унять уже было невозможно. В горле встал ком, и последнее, прежде чем единственная капля сорвалась с его ресниц, он успел прокричать слова, в конце переходя на шепот:       – Уйди! Иди на хуй! Оставь меня..! в покое…       Более Личадеев ничего не сказал, и даже его инструмент более не издал ни звука. Брюнет, так и не сведя меха инструмента, сложил руки поверх него, утыкаясь лицом в них, закрывая глаза, пока тело его содрогалось от всех эмоций, что переполняли в данный момент. Воцарилась тишина по ту сторону двери, и лишь через некоторое время послышались удаляющиеся шаги по скрипучему полу.       Когда в доме вновь воцарилась тишина, Паша, успокоившись, повернул голову к окну, стеклянным, пустым взглядом смотря на ночное небо, по которому в этот момент пронеслась падающая звезда, оставляя после себя яркую дорожку, постепенно исчезающую во тьме.