Мандибулы

      В кабине небрежный бардак, не до безобразия, но с явными следами использования и кучей мелкого хлама. Весь какой-то пыльный, затёртый, этот грузовик невольно напоминает мне отца.       Мне не нравится эта ассоциация, но я не могу её не провести. Полусогнувшись, я забираюсь на заднее сиденье, спихнув с него коробку из-под фаст-фуда.       — Тебе повезло, что ты нравишься Гемо: я бы запихнул тебя назад, к стрелкам, — Анимос закидывает руку за подголовник соседнего пассажирского кресла, оборачиваясь ко мне. Он не то чтобы непривлекательный, но уж точно не красивый. У него худое, чем-то напоминающее морду койота, лицо и цепкие блестящие глаза. Они отражают свет, как у кошки. Tapetum lucidum.       — И… почему же они сидят сзади? — это первая фраза, произнесённая мной после того, как я узнала, что я убила человека. Это кажется… важным.       — Хороший обзор, удобно стрелять, когда надо, — отзывается Геморрагия, бросив на меня короткий взгляд.       Как только она замолкает, Анимос поворачивает голову и выпаливает:       — Потому что нахуй их!       Я удручена фактом, что Анимос вопит «ийяхуууу», когда мы закладываем крутой поворот, и меня вжимает в дверь машины. Я считаю, что «ийяхууу» должно быть чем-то более впечатляющим.       Пока Анимос несётся куда-то в направлении доков, я сжимаюсь на заднем сидении, изо всех сил вцепившись в ремень безопасности. Я должна быть очень внимательна. Отследить положение их базы. Вычленить каждый кусок информации, важный или нет, из их громкой болтовни.       Я чувствую, словно с головой тону в болотной жиже. Она глушит мой голос и превращает все звуки вокруг в неразборчивую белиберду. Со мной… Со мной что-то не так. Я опустошена.       Прошлой ночью я убила человека.       Анимос тоже поспособствовал, но я действительно набросилась на Луна в полную силу, потому что думала, что он справится. И он умер.       В какой момент это стало выбором между ним и мной? Была ли точка, когда я могла отступить, и мы оба остались бы живы?       Не тогда, когда речь пошла о спасении детей. Надеюсь, с ними всё хорошо. Надеюсь, они сейчас празднуют вместе со всеми.       Мы двигаемся слишком быстро, чтобы я могла собрать рой, но я разместила несколько жуков в кузове грузовика и на раме сверху, везде, где их не сдует встречным потоком воздуха. Мы едва уворачиваемся от встречной машины, и у меня хватает времени только осознать, что у ребёнка внутри вши, прежде чем они исчезают из моей досягаемости.       Насекомые, вялые из-за количества дыма в воздухе, слышат множество звуков, недоступных моему пониманию. Жаль, что я не могу их расшифровать.       — Почему… Почему они запускают фейерверки? — спрашиваю я, не отрывая взгляда от рук. — Мне так и не ответили.       Геморрагия разворачивается на пассажирском сидении. Она не носит костяной маски на лице, как Анимос, но я помню, что у неё в прошлый раз было что-то вроде гребня или короны. Или нет? Я всё перепутала?       — Вот чудила! Это всё из-за тебя, — говорит она, опираясь подбородком на кисть руки, расслабленно свешенную со спинки сиденья. — Ты же не можешь думать, что это не связано?       Я не понимаю.       — Но я ничего не…       — Ты убила Луна. — Она произносит это не как обвинение. Скорее как «ты сдала тест», или «ты поступила в колледж», или… или «сделала классный трюк на скейтборде». У меня нет подходящего сравнения. Обычно люди со мной так не говорят. — Смотри, ты же местная, так? Скажи, чем занимался Лун? — Он… Он управляет АПП, набирает в банду всех здоровых мальчишек, превращается в дракона и управляет огнём, ещё взрывной рост, может летать, сражается с другими бандами, — я перечисляю первое, что пришло в голову.       Анимос бьёт по тормозам, и я чуть не врезаюсь лицом в спинку водительского кресла. Он поворачивается посмотреть на меня.       — Переведи в прошедшее время, детка. Он больше не делает ничего из этого. Во главе АПП теперь должен встать Они Ли? Никто не любит телепортеров, но всё, что нужно против него — один удачный выстрел. Даже близко не стоит с гигантским драконом-убийцей.       — В каком смысле взрывной?.. — бормочет Геморрагия под нос, хмуря брови.       — Ну, представь, что ты мамочка хорошенького маленького азиатского мальчика, и хочешь, чтобы он стал, э-э, не знаю там, адвокатом. Врачом. Азиаты же работают врачами? Во-от. И когда ему исполняется пятнадцать, к вам приходит дракон, и говорит, что твой мальчик отправится стрелять по героям.       Я моргаю под маской.       — Двенадцать.       — И если ты… Э-э, двенадцать?       — Они начинают в двенадцать. — Мои руки сжимаются в кулаки. Когда мне было двенадцать, Эмма ещё была моей подругой. Моя мама ещё была жива. Я была совсем другой, совсем слабой. Если бы кто-то из И88 заявился к нам домой и сказал, что я должна присоединиться, иначе они разозлятся…       Не могу даже представить.       Лун и правда был чудовищем.       — Чёрт. Это… непрактично, — говорит Анимос. — Двенадцатилетка с трудом может поднять сумку с книгами. Чем они будут заниматься, перевозкой наркотиков? Вооружёнными ограблениями?       — Анимос, заткнись и вылезай из машины. — Геморрагия уже соскользнула с сиденья, легко спрыгивая с полутора футов на бетонный пол.       Мы остановились на чём-то вроде открытой парковки на заброшенном складе. Мы ехали не так долго, но дорога показалась мне вечностью. Воняет прогорклой едой навынос.       Но зато — ого! — здесь полно насекомых!       Я начинаю собирать рой даже раньше, чем выбираюсь из машины. Никто не выходит навстречу, но когда я растягиваю восприятие так далеко, как могу — и, похоже, гораздо дальше, чем получалось раньше — я могу обнаружить людей. И тараканов. Я могу засечь людей через тараканов.       — Так вот, мы здесь… О. — Геморрагия останавливается позади, и я оглядываюсь. Она изучает меня, и я осознаю, что пялюсь на пустую стену, мысленно нанося на карту людей за ней. Она заметила. И она улыбается, потому что моя жизнь — полный бред. — Это какой-то трюк.       «Приязненно». Это то слово, которое я не могла подобрать раньше: так она говорит обо мне. Приязненно.       Разве это не трогательно.       У меня нет выбора, кроме как войти в убежище Зубов. Даже если бы я не хотела — как оно, вроде бы, и есть — это лучшая возможность узнать о Зубах больше. Если я хочу, чтобы герои изгнали их, мне понадобится как можно больше информации. Сколько их. Кто выжил. Что случилось и почему.       Фейерверки вспыхивают вдалеке, и насекомые, которых я собираю, различают цвет и звук. Не так, как его воспринимаю я, но всё же.       Странно слышать всю эту какофонию — в противовес тому, как замолкают все вокруг моего настоящего тела, когда я захожу внутрь.       Зубы не сказать чтобы празднуют. Но я слышу болтовню, звон металла и стекла, так что, похоже, у них какое-то собрание. Оглядывая обстановку, я вижу практически то же, что уже разведал рой: здесь около двадцати человек в различной одежде, и только у четырёх в костюме присутствуют кости. То есть, понимаете, человеческие кости носят только четверо убийц из присутствующих здесь, так что они не такие уж безумные, ха-ха-ха.       Двое из носящих кости сидят рядом, и в одном можно узнать Разбойника, который оказывает медицинскую помощь второму — женщине в полуприспущенном костюме.       Это тёмная ткань, сшитая намеренно грубо. Она свободно закатана вокруг груди и верхней части руки, но вся голова остаётся закрытой. Костюм покрыт лезвиями, шипами и иглами, делая её похожей не столько на человека, сколько на тень дерева в полночь. Её наручи украшены зубами, но надет сейчас только один. Другая рука лежит у Разбойника на коленях, и он старательно заклеивает на ней большой порез.       Я никогда не задумывалась о тонкостях медицинского обслуживания, когда ты разыскиваемый преступник. Они должны часто латать друг друга.       Другие, на ком есть кости — полноватый усталый мужчина и женщина, сидящая поодаль от всех спиной ко мне. Она натирает какую-то верёвку маслом, пахнущим хвоей и жиром.       Все, кроме неё, уставились на меня.       Я чувствую, что сердце готово выскочить из горла. Чувствую, что сгорю или провалюсь под землю. Не чувствую ничего, и всё сразу.       Все ждут. Оценивают меня глазами, и мне плевать, что думает обо мне кучка сумасшедших бандитов, но я всё равно не могу выносить это, такое чувство, что мир пытается раздавить меня…       Жужжание роя становится бешеным и громким. Взгляды переходят с меня на мой рой, и это гораздо лучше. Спокойнее. Я думаю о том, чтобы спрятаться в насекомых, но мне не хочется, чтобы они были вокруг меня и на мне. Это кажется каким-то неприличным.       Мимо проносится Геморрагия, и я заставляю рой замолчать, пока она говорит.       — А ну р-разойдись! Дайте ей немного места, твари!       Женщина с раненой рукой подаёт голос. Он звучит, будто она курит по пачке сигарет в день.       — Так это мелкое дерьмецо на пару с Анимосом и убили Луна?       — Эй, я только помог, — говорит Анимос, проходя мимо и пихая меня бедром. Против воли я пошатываюсь. — Не дал ей поджариться.       Раздражает. Не знаю, хочу ли я, чтобы ему достались все заслуги, но мне точно не хочется слишком сильно ассоциироваться с Анимосом. Он надоедливый, плаксивый и, кажется, относится к категории людей, которые выпендриваются всякий раз, когда представляется возможность.       — Что-то не похоже, — фыркает курильщица. Низкий голос Разбойника обрывает шёпот и смешки.       — Она это сделала. Крутая девчонка. Утихни, Колючка.       Колючка утихает, но не выглядит довольной этим. Точно кейп. Все, кто носит кости — кейпы? Кажется, дело не совсем в этом, но я недостаточно знаю о Зубах, чтобы быть уверенной.       Рой исследует углы и щели. Я нахожу самодельный шкаф, в котором, похоже, хранились расходные материалы, когда этот древний склад ещё использовался по назначению, и рой чувствует внутри ткань и кости. То есть другие тоже носят кости, но… не всегда.       Я делаю шаг вперёд. Все снова замолкают, но не из-за меня.       Та другая женщина, смазывавшая непонятную верёвку, встаёт. Она хватает длинную изогнутую палку рядом с собой и накидывает на неё один конец верёвки, а затем сгибает её почти пополам, чтобы закрепить второй конец. Она невысокого роста, её смутно азиатские черты плохо различимы из-за фрагментов костей, образующих защиту подбородка, но я всё равно узнаю её.       Мясник держит лук выше своего роста и смотрит на меня.       Я дрожу под её взглядом. Оленёнок, замерший под кустом, чтобы волки его не нашли. Я в отчаянии, и отчаяние делает меня ещё более явной мишенью. Я даже не пытаюсь перемещать рой: Мясник всё равно доберётся до меня раньше.       Я думала, что Лун — монстр. Он монстр. Был им. Но это — чудовище совсем иного рода. Лун был драконом, но, по крайней мере, он был честен в этом. Мясник — это скверна в человеческой коже.       — Нашли её. — Её голос хриплый и сорванный, будто она кричала. Может, так и было. Она несёт в себе ощущение невероятной силы, хотя она просто женщина. Просто… человек. Или, по крайней мере, выглядит человеком.       Геморрагия отвечает так, будто бы не стоит перед самым страшным существом на восточном побережье:       — Ага, это она. Слегка поцапалась с девчонкой-Стражем, но мы отпугнули её без кровопролития. Она согласилась отвалить.       Мясник смотрит на меня. Я чувствую, словно смотрю в глаза крокодила, огромного, непознаваемого и древнего, и в то же время решительно простого. Он хочет убить и съесть меня.       Наверное, вот откуда они берут кости.       — Драконобой, — коротко кивает она. Затем снова отворачивается, чтобы повесить гигантский лук на крюк на стене, и перейти к следующему оружию. Она отступает, медленно, осторожно и размеренно, и начинает смазывать ствол тяжёлого ружья, вытащенного из-под брезента.       Вот и всё. Она перестала обращать на меня внимание. Я чувствую, будто с плеч свалился невыносимый груз, и выдыхаю с облегчением, однако у меня всё ещё осталось это странное ощущение, будто меня одобрили. Это облегчение заставляет меня чувствовать себя лучше.       Мне не нужно её одобрение. Я пытаюсь вытолкнуть это чувство как можно дальше, и мечтаю о душе, мысленном, если не физическом. И все же мои глаза не отрываются от Мясника, даже когда снова начинается шум, толпа расспрашивает и любопытствует, а Геморрагия занимает позицию рядом со мной. Мимо лениво проходят стрелки, болтая всякую чушь и тяжело дыша, и тот, что стрелял в Призрачного Сталкера улыбается мне уголком рта всё с тем же физически ощутимым одобрением.       Никто не беспокоит Мясника. Никто не смеет. Никто даже не смотрит на неё.       Я хочу разузнать как можно больше. Я использую свой рой, чтобы собрать столько информации, сколько смогу. Но почему-то я просто не могу отвести от неё взгляд.