Мандибулы

      Коротко с облегчением вздыхаю и подвожу итоги. Руки слегка дрожат.       Всё… могло быть и хуже. Они позволили мне помочь Луну. Они не пошли на обострение ситуации. Кажется, у них сложилось впечатление, что я какой-то новый местный злодей, и это спасло мне жизнь. Теперь они ушли, а я осталась наедине с телом.       И я должна оставаться с ним, чтобы убедиться, что он не умрёт, и кто-нибудь ещё не примет меня за злодея. Я здесь, чтобы быть героем. Герои не убивают людей.       На меня наконец обрушивается стресс — я буквально это чувствую. Растираю затылок двумя руками, путаясь перчатками в волосах, и просто стараюсь дышать. Ноги несут меня быстрым шагом вокруг распростёртого на земле Луна совершенно без моего участия. Если он очнётся, я умру, так что, надеюсь, эпинефрин работает не настолько быстро.       Требуется время, чтобы осознать, что именно меня беспокоит. Я была так сосредоточена на наблюдении за Гемо через насекомых, что упустила изменения, происходящие вокруг моего физического тела.       Шум двигателя.       Он прекращается, и всё снова приходит в фокус.       Я стою над изуродованным телом Луна. Он дышит, но и только. Не ясно, помог ли хоть как-то эпинефрин. Шум мотоцикла заглох, и кто-то движется ко мне по улице.       Я ожидала, что он будет в некотором смысле больше. Он Технарь и носит силовую броню, но всё еще не крупнее обычного мускулистого человека. Но он и правда выглядит супергероем.       Парень, чьи фигурки можно купить в магазинах. И он здесь. Прямо напротив меня. Я слегка выпрямляюсь, но он заговаривает первым.       — Ты собираешься напасть? — он продолжает стоять в конце переулка. Я открываю рот, но голос подводит меня.       Торопливо облизываю губы и трясу головой.       — Я из хороших ребят.       Он подходит ближе и разглядывает меня.       — Ты не похожа. Пожалуйста, отойди от тела.       — Э-это Лун, — он дёргается, как от удара током. — Он жив.       Стремительнее, чем я могу предположить, он оказывается рядом и падает на колени в скользящем движении. Я отшатываюсь с дороги, но он даже не приближается ко мне. Яркий свет, исходящий из его шлема — какая-то разновидность налобного фонаря — пробегает по фигуре Луна, словно сканируя. Алебарда хитрым образом проворачивается, и он выщёлкивает откуда-то трубку и втыкает в шею Луна иглу, которую я толком не успеваю различить.       Затем от поворачивается ко мне. Свет ослепляет.       — Расскажи мне. Как ты это сделала?       — Я… Насекомые. Пауки и шершни, — слова выскакивают из моего рта. — Но он собирался меня убить. Он меня заметил, а потом…       А потом Анимос. Я замолкаю.       Зубы запретили мне говорить. Они определённо могли бы убить меня, если бы захотели, и если я проболтаюсь — они захотят.       Но это же Оружейник. Как бы напугана я ни была, это — его работа. Он поможет мне.       — Он потерял сознание?       — Он… Его способности отключились.       Оружейник ничего не говорит. Он смотрит на Луна и думает так напряжённо, что я, кажется, могу видеть это сквозь шлем.       У меня вспотели ладони. Я всё ещё думаю о Зубах — и о своём отце. Если я расскажу, и они поймут это, он никогда не узнает, куда я пропала. Хуже того, они могут прийти и за ним, и он не узнает, почему. Я даже не могу вытереть руки. Перчатки мешают.       — Ладно, — наконец говорит Оружейник. Я подскакиваю от неожиданности. Он замечает это, но никак не комментирует. — На мне это не сработает. Ты же в курсе классификации Технарей?       — Да, — мой голос срывается. — Включает всех, чья…       — Так что отнятие моих сил тебе не поможет.       Мой разум цепенеет. Он мне угрожает. Я чувствую гул в ушах, праведный гнев смывается простым страхом. Он думает, что это сделала я. Что я почти убила Луна.       Это несправедливо! В мире нет ничего справедливого — но Оружейник же герой Протектората! Когда говорят о самых известных героях — он среди них!       — Это, это не я! — говорю так быстро, как только могу. Он уже на ногах. — Я этого не делала. Я не умею отбирать силы.       Он смотрит на меня сверху вниз, но разница в росте не так велика, как должна бы быть. Я всегда была очень высокой, так что он лишь немного выше. Он поджимает губы.       Значит, именно это видят злодеи. Он крепко сжимает алебарду, словно намерен вот-вот пустить её в ход. Всё, на что я способна — это заставить себя оставаться на месте. Мне хочется отступить — сбежать. Но если я побегу, я выставлю себя виноватой.       — Я из хороших ребят, — повторяю я твёрже.       — Ты говоришь правду, — утверждение, не вопрос. — Тогда кто?       Мой взгляд мечется, словно стайка мошек. Я сглатываю и складываю сотню тысяч крыльев вместо того, чтобы ссутулиться.       Верно. Я всё ещё не решила, говорить ли ему. Если я скрою всё, мне это ещё может сойти с рук, но от моего бездействия пострадают люди. Никаких «может быть» или «наверное». Или я могла бы рассказать ему, и Зубы…       Зубы сомкнутся на мне. Может, и на отце.       Оружейник протягивает руку, и я отшатываюсь, поднимая рой. Он тут же замирает.       Некоторое время мы смотрим друг на друга. Он не пытался схватить меня или причинить боль. Просто хотел успокоить.       Ха-ха. Наверное.       — Мне угрожали, — признаюсь я, скрестив руки на груди, — если я вам расскажу.       Он сжимает губы в тонкую линию.       — Понятно. Это была Империя 88? — я мотаю головой, и он продолжает: — Пожалуйста, говори со мной. Я не причиню тебе вреда. Я тебе верю.       Мне очень, очень хочется поверить ему. Но то, как он был уверен в том, лгу я или говорю правду…       — У вас есть какая-то программа, — прямо предполагаю я, — которая сообщает вам, когда я лгу.       Ему нечего ответить. Смешно. Он был таким разговорчивым всего секунду назад.       — Вы пытаетесь обманом выведать у меня информацию.       Он открывает рот, но я резко взмахиваю рукой, отсекая воображаемую черту на уровне талии.       — Нет. Я… Я всё равно собиралась сказать. Это были Зубы. Они вернулись в город, я не знаю, зачем. Они сказали, у них есть план. — Я закрываю глаза, перечисляя имена по мере того, как они всплывают у меня в голове. — Гемо, Анимос и Разбойник. Я видела только этих троих. Они не упоминали о Мяснике или о ком-либо ещё.       Я замолкаю, и у меня перехватывает дыхание. Грудь тяжело вздымается, и я всё ещё стою зажмурившись. Возможно, я только что подписала себе смертный приговор.       — Её зовут Геморрагия. Она управляет кровью, считается, что в основном собственной. Щиты из сгустков крови и кровавые лезвия. — Его голос, немного резкий, захлёстывает меня, словно пена на гребне волны. Я слышу, как он движется. — Анимос — Оборотень, его крик временно отключает силы. Разбойник — новичок, так что его способностей никто не знает.       — Зачем вы мне это рассказываете? — скрещиваю руки на груди в защитном жесте. Должно быть, это выглядит по-детски.       — На случай, если ты снова с ними столкнёшься. — он закидывает Луна на плечи, словно он весит гораздо меньше, чем должен бы. Я позволяю осам, которые отслеживали дыхание Луна, вернуться на стены и в воздух. — Раз они тебе угрожали, это довольно вероятно.       Я надеюсь больше никогда их не встречать. Я отчаянно надеюсь больше никогда не сталкиваться ни с чем подобным, но я герой. Такое… Такое случается.       — Ладно, — я могла бы сказать многое, но произношу только это. Барабаню пальцами по плечам.       Оружейник всё ещё не уходит.       — Ты можешь получить защиту, — говорит он негромко. — Если ты захочешь присоединиться к программе Стражей…       — Я не, — это всё, что я могу процедить, чтобы не сорваться и не наорать на него. Это Оружейник, а я веду себя с ним, как с приставучим мальчишкой в классе, пытающимся списать контрольную, — хочу. Я не хочу. Извините. Личное.       Он выдыхает. Возможно, сердится на меня. Что ж, это взаимно.       — Ты можешь просто обратиться в Протекторат за помощью. Не обязательно вступать в Стражи.       Не удостаиваю его ответом. Я не ребёнок, чтобы покупаться на такую грубую ложь. Он принимает моё молчание за отказ и продолжает: — Теперь что касается Луна. Послушай…       Я слушаю.       — Победа над ним навлечёт на тебя множество неприятностей. Если Зубы действительно будут охотиться на тебя… — мне совсем не нравится, как он это говорит. Он знает наверняка, что я не лгу, и такая небрежность меня задевает, — тебе ни к чему преследование ещё и со стороны АПП.       Он смотрит на меня с какой-то суровой уверенностью, словно призывая сделать что-то для моего же блага. Мне внезапно и остро вспоминается директор Блэквелл.       Желчь подступает к горлу. Я не тупица и понимаю, что ему нужно. Он хочет получить славу победителя Луна. Не имеет значения, что это я отстаивала его жизнь перед Зубами, я сражалась, я убегала. Он жив лишь благодаря мне, но Оружейник хочет себе эту славу. Это престиж. Это… давление.       Чем больше я думаю об этом, тем легче мне становится дышать. Прекрасно. Тем лучше для меня. Я вовсе не хочу внимания. Мне дурно от мысли о множестве устремлённых на меня взглядов. Я поворачиваюсь к Оружейнику.       — Вы совершенно правы, — мягко соглашаюсь я. — Лучше будет записать его на ваш счёт.       Получив этот ответ, Оружейник не задерживается надолго. Предупреждает меня о новом Технаре в АПП (технарь-бомбист, просто великолепно) и ещё раз пытается заманить меня в Стражи. Я что-то отвечаю — точно уверена — но тут же забываю всё сказанное.       Пока я иду к дому, в моей голове навязчиво крутятся одни и те же образы. Адреналин схлынул, и я почти валюсь с ног, рука прижата к ноющим рёбрам, я едва разлепляю глаза, только благодаря насекомым не запинаясь о поребрики. Страдальческий вид Оружейника. То, как он сказал мне, что я не выгляжу героем, в тот самый момент, когда я пыталась спасти человека. То же самое самодовольное выражение, какое я видела на лице директора Блэквелл, когда в третий раз рассказывала ей об Эмме и Софии — ещё до того, как к ним присоединилась Мэдисон. Оружейник — герой. Образец добродетели. И он оказался просто… противным парнем в причудливом металлическом костюме.       Я вонзаю пальцы в мою столь тщательно созданную броню. Они ничего с этим не делают. Мне почти хочется порвать её.       Забавно. Я думала, что моя первая встреча с героем будет лучше встречи с Зубами, но почему-то возвращаясь домой я чувствую горечь во рту.