ханафуда

Харучие возвращается в квартиру поздно — за окном темень и Луна со своими дочерьми-звездами, и он абсолютно уверен, что после сегодняшней зачистки предателей уже спят даже Коко и Какучо, которые, иногда казалось, давно забыли об этой потребности человеческого организма. Он сбрасывает с ног туфли и проходит, чуть пошатываясь от действия дозы; несмотря на его довольно спорное состояние — надо будет завтра, или сегодня, или неважно когда, но сказать Хайтани, что подсунули они ему откровенную хуйню, — его движения тихи и осторожны — меньше всего Харучие хочет разбудить свою очевидно уже давно спящую жену. Но когда он падает на диван, распластываясь по спинке, на его колени тут же опускается теплое тело; Харучие пытается двинуться, на секунду забыв, что она все же могла и не ложиться, и это не какой-то банальный воришка, не знавший, в чью квартиру забрался, но его бедра сжимают другие, округлые, а лицо ловят ледяные ладони, крепко фиксируя в одном положении. Они чуть поворачивают его голову в сторону окна, чтобы было больше света от луны, и большой палец оттягивает нижнее веко. — Мог бы для начала и поинтересоваться, что они тебе дают, — в ее голосе нет осуждения, он ровный настолько же, насколько ровный и у Майки, но Харучие все равно его чувствует — в том, как сжимают колени бедра, в том, как давит палец на веко. Он вздыхает и разводит руками, этим отвечая на вопрос. В ответ веко оттягивают еще сильнее, до острой боли, и отпускают. — Майки не придет? — Эма запускает пальцы между розовых прядей, сжимает у корней, заставляя Харучие тихо застонать, и льнет к его ладоням, опустившимся на ее шею — поверх витиеватой татуировки дракона, набитой как клеймо в напоминание. Харучие ненавидит эту татуировку. Она вечно напоминает ему, что Эма никогда не будет с ним по-настоящему — что какой-то частью своей души она останется там, где десять лет назад истек от крови Дракен. Хуже только в свете луны увидеть, что сейчас на ее почти голое тело накинуто черно-белое хаори. Он опускает одну ладонь на бедро, туда, где набита татуировка Бонтена, и сжимает до синяка. У Эмы не меняется даже дыхание — она никак не выдает, что ей больно; а ей определенно больно, ведь хватка у Харучие сильная, даже если он под странной дозой. — Не уверен. Он отпустил даже Коко и Какучо, — он подается вперед и смыкает зубы на чужой челюсти — не больно, даже не оставляя следов, просто маленький укус. Эма дергает его за волосы, но потом наоборот прижимает ближе, к груди: она знает, как и почему его раздражают напоминания о Дракене. Потому что они напоминают о том дне. Потому что они напоминают о том, что он не смог защитить сестру от пули, и лишился последнего оплота своей человечности. Эма мычит, подтверждая, что услышала, и гладит его по голове, не обращая внимания на то, что он весь в крови и его трясет. Эма знает — от того, что Майки не придет сюда, на их общую квартиру, ему куда хуже, чем от того, что она надела на себя старое хаори. Эма знает, потому что ей тоже плохо и больно, но она молчит и позволяет Харучие переждать в своих объятиях.