ханафуда

Капает вода; Манджиро не знает, откуда, ведь здесь нет ни неба, ни потолка — это место не более чем пустота в его голове, бардак в детской комнате, который царит здесь с ранних лет и никак никем не убирается — только засоряется еще больше. — Это твои слезы, малыш, — ласково шепчет голос на ухо; Манджиро отшатывается, запинается обо что-то в воде, падает со странным грохотом и громким плеском. Над ним привычно возвышается фигура из золота и изумруда. — Ты не позволяешь себе плакать там, поэтому все слезы остаются внутри. Здесь. Он оглядывается с улыбкой, разводя руками и показывая Манджиро, сколько же за эти годы он не пролил слез; Манджиро хочет его придушить — обмотать золотую косу вокруг тонкой шеи и медленно затягивать, наблюдая, как постепенно синеет лицо, как выкатываются зеленые глаза, как жизнь, или ее подобие, покидает чужое тело... — Почему ты это сделал? — хрипит Манджиро — он будто не пил годами или кричал очень долго, пытаясь выплеснуть то отчаяние, набухшее в груди; улыбка на тонком лице с европейскими чертами становится шире, и Манджиро легко читает в ней снисходительность — ту, которую обычно проявляет родитель к своим детям. — Когда-то я уже слышал этот вопрос, — он задумчиво проводит пальцами по тонким губам; в улыбке появляются оттенки мечтательности. с такой обычно думают о том, как бы всадить нож меж чьих-то ребер. — он мешает. Манджиро чувствует, как это слово клеймом оседает на его коже, будто чужие уста, чужой голос — раскаленное тавро, а он — скот в загоне. — Не волнуйся, Манджиро, — тихо мурлычет Джек, присаживаясь перед ним и протягивая руки. Манджиро хочет отшатнуться, сбежать, оказаться где-то далеко, как можно дальше от этих рук и этой улыбки — но он не может. Джек обвивает руки вокруг его плеч и нежно притягивает в объятия; будь у Манджиро мать, он бы назвал эти объятия материнскими, вот только матери у него нет и Джек, очевидно, не женщина. — Не волнуйся, мой хороший. Я со всем разберусь. Все будет хорошо. Нет, не будет, в мыслях отчаянно воет Манджиро, содрогаясь от ужаса. Ты убьешь их всех, ты же их убьешь, как хотел убить Харучие, как почти убил Казутору, как почти убил Такемитчи, как убил Сауса. Ты же перебьешь этих наивных идиотов, и ничего не будет хорошо. Манджиро всхлипывает, сжимаясь в комочек, и трясется, чувствуя в своих волосах нежные пальцы.