Чувствовать

— Хён, вставай. Юнги поморщился и уткнулся носом в изгиб чьей-то шеи. Он вдохнул знакомый запах тюльпанов и прижался ближе. — Чимин? — позвал, чтобы подтвердить свои догадки. — М? Юнги ему не ответил, он снова начал засыпать. Запах тюльпанов расслаблял нежностью, усыплял. Однако спать ему не позволили. — Ты опоздаешь в школу, а мне потом отвечать перед твоими родителями, — проворчали над ухом, а потом использовали запрещённый прём — щекотку. Юнги попытался избавиться от юрких рук, но его лень и нежелание двигаться победили, поэтому он сдался. — Встаю, встаю, только прекрати, это нечестно, — Мин сел ровно и посмотрел на посмеивающегося Чимина. — Прости, что уснул вчера. Мои звонили? Пак кивнул, поправляя чёрные очки, и Юнги подавил вздох. За весь год работы он ни разу не видел глаза Пака. И как бы ни ценил Мин чужое личное пространство, любопытство постоянно подмывает его попросить снять лишнюю вещь с лица, но Юнги чувствует — ещё рано. Интересно, Чимин надел очки, чтобы разбудить Мина или он просто давно уже встал? — Может, ну её, эту школу? Что я там не видел? — спросил Юнги милым голосом. — Вставай, — фыркнул Чимин. — Ты жесток. Ответом ему послужил смех. И Мин не смог сдержать улыбку, наверное, это самое легкое по атмосфере утро за последние года. Обычно подъем Юнги переживает очень трудно. Он буквально поднять себя не может, мышцы слабые и вялые, слабость страшная, но в этот раз Мин выспался, что довольно-таки странно для него. Убиться где-то в ванной ему не хочется, как это бывает обыкновенно, да и перспектива идти в школу не кажется такой ужасной. Чимин отправил его в ванную умываться и сказал, что Мин сам справится с поиском новой зубной щётки, Юнги на это фыркнул со словами: — Если я разнесу всю комнату, не удивляйся, — но всё-таки побрёл к умывальнику. Он включил холодную воду и посмотрел на себя в зеркало. «Ты очень красивый», — вспомнились слова Чимина. Юнги глядел в свои карие глаза. Он знает и видит свою красоту, но ему так всё равно на неё. Мин бы с лёгкостью согласился на незаурядную внешность, чтобы не приманивать только видом, чтобы приманивать самим собой. Однако имеем, что имеем. И в отражении зеркала он видит не обыкновенного ничем не примечательного омегу, а красивого юношу с длинными чёрными ресницами, небольшим носом, нежно розовыми губами и таким же по цвету румянцем на мягких щеках. Иногда он любуется собой, но чаще просто ухмыляется. Сейчас Юнги потерян, слова Чимина засели в голове, впервые вызвав не равнодушие, а смятение в ответ на комплимент. Юнги омыл лицо водой, освобождая голову от ненужных мыслей. Он взял синее полотенце, почему-то застыл на месте, наслаждаясь мягкостью ткани. Мин услышал, как щёлкнул чайник, и вышел из ванной. Чимин что-то химичил на кухне, и Юнги, не успев подумать, отстранил его от плиты и забрал горячий чайник. Пак нахмурил брови, а Мину стало неловко от своего поведения. В конце концов, Чимин же не беспомощный инвалид, чай налить он вполне в состоянии. Только вот Юнги думать прежде чем делать не привык, поэтому сейчас чувствует себя идиотом. Однако идиотом довольным собой, потому что смотреть на незрячего Чимина с чайником в руках — страшно и тревожно. — И зачем? — Спросил Пак. Юнги пожал плечами. Сказать что-то из разряда: «Испугался, что ты обожжёшься», — он не может, но врать особо не умеет, поэтому остаётся лишь молчать. — Ну, наливай раз уж взялся, — насмешливо произнёс Чимин и ушёл к столу. Мин, всё ещё смущённый своим поступком, сделал им чай. Он быстро приготовил завтрак и накрыл на стол. Так привычно и так по-семейному ощущается это утро, будто они живут вместе уже несколько лет. Внутри разливается тепло при мыслях о таком в реальности, а не в ощущениях. Юнги бы с удовольствием забрал Пака себе и не возвращал его родителям, защищая от их холода и равнодушия. Их незрячий сын один ночевал дома (они же не знают, что Юнги по воле случая остался у него), а им нет до этого никакого дела. И, судя по спокойному Чимину, это бывает часто. Завтрак прошёл за планированием сегодняшнего и завтрашнего дня. Мину хотелось сводить Пака куда-нибудь, где ему будет комфортно и интересно. Он предложил сходить в театр, адаптированный для слепых, но до конца не верил, что Чимин согласится. Тот почему-то не любит все, связанное со слепотой, хотя книги специальные читает время от времени. Пак даже от трости отказался и вместо этого развивал умение ориентироваться по звукам и запахам. Без Юнги он не рискует ходить в незнакомые места, но иногда гуляет сам без чужой помощи. Мин ворчал долго, когда узнал об этом, но вскоре смирился, а после слов: «Я не настолько беспомощный, чтобы кружить вокруг меня курицей-наседкой», — ему стало стыдно, и он решил контролировать приступы тревоги за Чимина. Иногда, правда, это не удаётся, но он старается не давить на Пака. И из-за всех этих моментов, когда Чимин кривился от словосочетания «для слепых», согласие Пака сходить в театр вызвало удивление. — Вот, возьми, — Пак протянул ему бальзам для губ. — Он новый, я им не пользовался, так что забирай. — О боже, Чимин-а, — выдохнул Юнги. — Держи, не грызи губы, — твёрдым голосом сказал Чимин. Юнги вздохнул, но принял маленький подарок, благодарно и смущённо улыбаясь. Он поблагодарил Пака и вышел из квартиры. Завтра они вновь увидятся. Сегодня Мину нужно разобраться с учёбой. Юнги посмотрел на клубничный бальзам и, догадываясь, что он будет сладким, намазал на губы. Он не может объяснить себе, почему стало так тепло внутри, но это чувство ему однозначно нравится. *** Дождь стучит в окно, пытается проникнуть внутрь. Юнги же наоборот хочет сбежать подальше от этого места, от этих взглядов. Родители смотрят строго. Папа сложил руки на груди и сверлил его взглядом, отец стучал по столу пальцами. Их строгость не цепляет, цепляет разочарование в глазах. Юнги молчит, он мог бы им рассказать и попытаться оправдать себя, но он сомневается в том, что его поймут правильно. Папа вздыхает и проводит рукой по волосам, взъерошивая их. Юнги ненавидит себя за то, какой уставший вид у него. Глубокие тени пролегли под красивыми карими глазами, лицо осунулось, кожа стала мертвенно-бледной, и Юнги отвёл взгляд от него, не в силах смотреть. Он бы сбежал, но не знает, куда и зачем, если всё равно нужно будет возвращаться. Дождь стучит в ритм его сердца, то слишком быстро, то прекращая биться совсем. Отец поднимается и буквально силой садит мужа на стул, надавливая ему на плечи. Юнги молчит, давит в себе порыв обнять крепко, а потом выпить вместе чая, смеясь над какой-нибудь глупостью. Отец смотрит на него внимательно. — Пойдём поговорим. Юнги робко кивает ему, и они уходят из кухни в зал, садятся на старый, потрепанный жизнью диван и молчат. Понимают, что говорить на эту тему будет трудно, слишком разные во взглядах и слишком похожие в характерах. Они одновременно поворачивают голову, но в разные стороны. Юнги смотрит на капли дождя, спускающиеся по стеклу вниз. А отец смотрит на кухню, где сидит папа, уставшим взглядом рассматривая ногти. — Ты когда за голову возьмешься? — нарушает тишину отец. — А что ты имеешь в виду? — осторожно спрашивает Юнги, прекрасно зная ответ. — Юнги, тебе поступать скоро, а ты не готовишься, не учишься и только целыми днями за этим синтезатором сидишь, да с мальчишкой возишься. Так не пойдёт, папа уже просто не может от волнения. — Что ты предлагаешь? Музыку бросать? — Нет, ты можешь ей заниматься, но тебе нужно учиться, получить образование, поступить, завести семью, музыка не должна стоять на первом месте, понимаешь? — Нет, не понимаю. Я хочу заниматься этим всю жизнь, а не сидеть офисным планктоном, который живёт от выходных до выходных и ненавидит свою семью за быт. — Да как ты не понимаешь. Таких как ты тысячи, как ты пробьешься? Денег у нас нет. — Я просил у вас деньги? — начал закипать Юнги. Слова про тысячи людей попали в самую точку, он и сам думает об этом постоянно. — Ты. Должен. Учиться. — Я учусь, в чем проблема? — Этого мало, чтобы поступить. — Мы не слышим друг друга, — Юнги зарылся в волосы пальцами. Он так не хочет ссориться, но, видимо, придётся. — Потому что ты упрямый баран, который не хочет слушать старших! — повысил голос отец. — Почему я должен слушать тех, кто пытается отговорить меня от мечты? — Потому что мы хотим как лучше, ты потом поймёшь это. — Ваше лучше не равняется моему лучше. — Прекрасно, вот и будешь работать в переходе, играть на какой-нибудь балалайке. Такая перспектива нравится? Может какие-то добряки кинут пару вон, это же лучше, чем быть офисным планктоном? — Лучше, — просипел Юнги сдавленным от обиды голосом. Желание сбежать усилилось в несколько раз. Он встал и вышел из зала, направился в комнату, но даже в ней светлые стены давят. Юнги словно в клетку заперли и вырваться из неё не получается. Он чувствует накатывающие слезы, хватает куртку и направляется на выход из дома. Возле двери его за руку хватает отец. Он грубо разворачивает, сдавливая запястье. — Пусти, — просит, уже не сдерживая слез. — Куда ты собрался? — Прогуляюсь, места в переходе осмотрю, — язвит и пытается вырвать руку из хватки. Отец его отпускает, видимо осознав, что причинил боль. — Там дождь. Юнги не отвечает. Он выбегает из квартиры и последнее, что слышит: «Пусть идёт, проветрится», — сказанное бесцветным голосом папы. Юнги бредёт, не различая дороги перед собой. Дождь смывает слезы, сливается с ним. Мин слизывает капли с губ и закусывает нижнюю, чтобы прекратить рыдать. «Зачем ты кусаешь губы? Портишь ведь только», — вспомнились слова Чимина. И Юнги зарыдал сильнее, закрывая лицо руками. Он сел на какую-то лавочку возле остановки и мысленно умолял себя перестать плакать, но все мольбы и крики не помогали. «Я плохой сын», — думает и сгибается в новом приступе плача. Ему хочется спрятаться куда-то, но куда? Его тянет к Чимину, но они не договаривались встречаться сегодня. Будут ли ему рады? Тем более когда он представляет из себя такое жалкое зрелище. Надеяться, что Пак не поймёт его состояние — глупо. Он как-то слёзы Юнги определил по голосу, записанному на диктофон. Мин тогда после истерики записывал трек, но сам не заметил особых изменений в интонациях и звучании. Зато Чимин сразу спросил: «Ты плакал тогда?». Стоит ли надеяться, что сегодняшнее состояние ускользнёт от незрячих глаз? И тем не менее Юнги поднимается и бредет в сторону дома Пака. Как доходит — не помнит, но помнит неуверенный голос за дверью: — Кто? Юнги-хён это ты? — Я, — хрипит Мин, а потом падает в объятья, как только дверь приоткрылась. Юнги снова плачет, перемешивая слезы и просьбы простить. Он просит прощения, кажется, у всех в этом мире, а не только у Чимина, который обнимает его крепко, прижимает к себе плотно. Просит прощения за то, что он такой, хотя гордость пытается убедить его в невиновности. Юнги дышит тюльпанами, всхлипывая, но успокаиваясь, пока Чимин гладит его по спине и не понимает ничего. — Чш, тише, — шепчет Пак, и Юнги не уверен, что это первый раз, когда Чимин пытается поддерживать словами. — Мой хороший. За что ты извиняешься? Ты ж такой идеальный у меня. Юнги отрицательно качает головой, вжимаясь плотнее. — Нет, нет, нет, я ужасный сын, друг, омега, человек, — сбивчиво, прерываясь на всхлипы, шепчет. — Кто сказал такую глупость? Даже зрение не нужно, чтобы увидеть, насколько ты прекрасен, я проверил. Юнги смеётся немного истерично, но Чимин радуется и этому. Пак покачивается из стороны в сторону, успокаивая омегу в своих руках, и целует в макушку, вдыхая терпкий после слёз запах ландышей. Аромат Мина так изменился, что Чимин не сразу понял, кто пришел. Нежный свежий запах стал горьковато-терпким, но сейчас постепенно меняется, заново приобретая лёгкую сладость. Юнги рассказал ему всё, также находясь в объятьях Пака. Мину просто страшно было вылезать из тёплых и ласковых рук. — Ничего, мы справимся, — прошептал Чимин, поглаживая по голове Юнги. — Мы? — Мы. Мин кивнул, решив особо не размышлять на эту тему. Он подумает над этим завтра, более трезво и здраво, а сейчас позволит себе расслабиться в объятьях и в запахе тюльпанов.