Что ты сможешь отдать за то чтоб уснуть

      Офис оказывается пыльным и маленьким, с одной только железной дверью в конце узкого коридора. Рыжий усталый мужчина за столом – за маленькой партой, на самом деле, здесь не хватило бы места столу – спрашивает у тебя цель визита. Ты не сразу вспоминаешь, как его зовут. У вас с ним похожие круглые очки.       – Улисс?       Он кивает.       – Это формальности, капитан. Я могу записать визит как личный, не записывать имя. Если хотите.       Ты склоняешь голову набок. У тебя есть еще время – Гарри ждет тебя ровно в три.       – Коммуне уже известно о повышении?       – Секретарь-представитель Дюбуа держит меня в курсе. Не волнуйтесь, никакого объявления о вашем отказе не было.       Он слышит, как скрипят твои перчатки.       – Я просил секретаря-представителя Дюбуа подождать. Не отказывался.       Улисс устало потирает переносицу, приподнимая очки. У него под глазами темные круги.       Вчера на один из островных фортов в бухте Мартинеза обрушилась мощь Стрелка. Ты уверен, что не осталось больше ни самого форта, ни острова под ним. Небольшое возвышение на морском дне, вот и все. Форты бухты давно пустуют, и этот тоже был пуст – но в момент, когда осколки стен влетели в набережную Мартинеза, все стало предельно, кристально ясно. Профсоюзу, РГМ, Коммуне. Тебе.       У тебя – у вас – нет и никогда не было времени. Ты злишься на него за то, что он принял твой полуотказ, злишься на себя за минутное повиновение Коалиции.       Улисс, кажется, ни на кого не злится.       – Секретарь-представитель разъяснил мне ситуацию, – говорит он, – вы в ответе за сотни жизней. Это, должно быть, тяжело.       Когда Коалиция снова ворвется в Ревашоль, тебя и твоих офицеров, служивших Коммуне, поставят к стене первыми. Ты поводишь плечами.       – Вы правы. Это непросто.       Он хмурится на тебя, стоящего над ним.       – Но вы здесь.       Ты киваешь:       – Я здесь. Как поживает ваш друг Стебан?       – Его застрелили еще в первый год революции, капитан, – он печально улыбается, – но спасибо, что спросили.       – Мне жаль.       Улисс опускает голову. Его ручка стучит рассеянно по тетради, как метроном или секундная стрелка.       – Мне тоже жаль, капитан, – он сверяется с часами, потом, – пройдите пожалуйста к секретарю-представителю Дюбуа.       Офис Коммуны находится под землей, в одном из заброшенных и снова оживших тоннелей. Они больше не разбрасывают по улицам листовки, не клеют агитки на подъездные двери, а в кабинете у Гарри даже не оказывается бюста Мазова. Под самым потолком узкая полоска окна, на захламленном столе от него – прямоугольник жаркого летнего солнца. Внизу все равно прохладно.       Руки у тебя, под влажной от пота формой, в мурашках.       Гарри к лицу мундир, красно-коричневый как глинистые берега Эсперанс, перетянутый широким ремнем. Он все еще носит свои диско-баки, но волосы у него собраны на затылке в хвост.       – Секретарь-представитель, к вам капитан Кицураги.       Улисс забирает со стола растрепанную папку и выходит.       Ты смотришь на Гарри. На его лицо. Ты не понимаешь, следы это недостатка сна, рыданий или он снова пьет. Ты очень, очень надеешься, что он не пьет.       Когда он заговаривает, голос у него тихий, серьезный. Тяжелый голос человека, от которого многое зависит.       – Ким. Нужно назначить дату. Ты понимаешь...       – Я понимаю. Сейчас.       Он хмурится.       – Люди должны это видеть, Ким.       – У меня есть подозрение, Гарри, что люди Коалиции предпочтут видеть нас через прицел винтовки. Мы не можем объявлять собрание. Никаких торжеств. Сейчас.       Гарри встает и обходит стол, сдвинув бедром рамку с фотографией. Пахнет землей. На окне, в палящем солнечном свете – стакан с сушеными ландышами. Он сияет стеклянными гранями.       – А остальные?       – Позже. В участке. Тебе не обязательно там быть.       Он кладет руки тебе на плечи. Он выше тебя, на его лице – расселины морщин.       – Я хочу их увидеть, Ким.       – Хорошо. Но я присягну здесь.       Он отпускает твои плечи. Отходит на пару шагов.       Ты щелкаешь каблуками, и он сдерживается, чтобы не улыбнуться. За спиной у Гарри светится узкое окно.       Он будет краток – короче, чем если бы с вами были твои офицеры. Он говорит:       – Клянетесь ли вы, капитан Ким Кицураги, служить свободному Ревашолю и ее народу, блюсти ее закон? Клянетесь ли встать на пути любого врага Ревашоля и защищать ее, пусть и ценой жизни? Клянетесь ли в вечной верности Ревашольской Гражданской Милиции и Ревашольской Коммуне?       Он складывает руки за спиной, как ты, и ждет.       И.       И ты вдруг понимаешь, что ошибся. Когда Коалиция снова ворвется в Ревашоль, первыми поставят к стене не тебя и не твоих офицеров.       На красно-коричневом мундире у Гарри плохо будет видна кровь, зато хорошо видны будут дырки от пуль. Ты моргаешь, и картина, ясная как фотокарточка, пропадает.       Ты киваешь:       – Клянусь.       Он тоже кивает – кивает, и уголки его рта дергаются на секунду вверх.