Что ты сможешь отдать за то чтоб уснуть

      Ты видишь из их окна желтые содиевые фонари, блестящую после дождя мостовую, газетный киоск на углу. Ты видишь, как пальцы ветра треплют углы газет пока продавец опускает на будку железные шторы; ты видишь, как женщина из окошка с шаурмой подзывает его и вручает бумажный сверток, как она смеется и отмахивается, когда он пытается достать деньги. Он голодно вцепляется в лаваш зубами и бормочет что-то с полным ртом.       Спасибо. Спасибо, а то у меня – шаром покати. Спасибо – я уже думал, что буду сегодня без ужина.       Ты знаешь, каково это – засыпать голодной, усталой до того что кружится голова, с саднящими от седла бедрами или стопами, стертыми от ходьбы. Или вместе – и то, и другое. И голод, который утром превращается в тошноту.       Хозяйка окошка желает газетщику скоро добраться домой и принимается отмывать маленькую кухню, вросшую в стену жилого дома и похожую на мышиную норку.       Вечерами воздух пахнет снегом – сейчас апрель, но еще в понедельник ударил мороз. Тебе интересно, что чувствует Гарри когда видит, как твоя лошадь дышит белесым паром и обступает мотокарету, поскользнувшуюся на льду. Она и теперь там – в квартале на юг от участка, сложившаяся в гармошку об основание памятника первопроходцу. Эвакуаторы упираются в груды снега и не могут проехать. В Джемроке наст черный от угольной пыли.       Ты могла бы спросить его – Гарри – но он только что обыграл Кима, а затем и Транта в какую-то новенькую игру. Ты не хочешь его расстраивать. Они еще не взялись объяснять тебе правила, у них только две колоды. Тебе уже нравится, правда, как карты пахнут чернилами и переливаются в свете лампы – маленькие цветные фэльвы призывают на кусочки картона голографические потоки магии.       Красоту вы нечасто готовы себе позволить. Полоски закатного солнца на столах участка, вспыхнувшая пыль и пар от стаканчиков с кофе. Розовый, цвета сырой курицы, лошадиный нос. То, как Микаэль улыбается на коленях у Транта своей книжке про вюрмов.       Гарри правда хотел позвать тебя поиграть, но вы с Жаном сидели в его маленькой кухне, забыв включить свет, в золоте фонаря за окном. Вы сидели, склонившись к друг другу, почти что касаясь лбами, и Гарри замялся в проходе. Ему хотелось сказать что-то неловкое, но он не сказал ничего – он просто ушел.       Ты смотришь из окна на натриевые фонари, на обитый в железо газетный киоск, на потемневшее окошко под надписью "шаурма". Вы засиделись допоздна, и Кицураги не пустил вас домой.       Улицы сейчас белые. Улицы в рогах и звездах.       Улицы сейчас красные. В маленьких кратерах где горячее пролилось на лед и снова застыло, в потонувших в снегу гильзах.       Тебе нужно вернуться в постель – на диван – где у Жана холодные стопы и горячий живот, но ты сидишь и сидишь, прислонившись виском к стеклу. Ветер приносит с севера звуки выстрелов. Вниз по улице мигает и гаснет натриевый фонарь.       Ты ждешь немного, и ждешь еще, но он больше не загорается.