Бес тебя

Как я познакомилась с Андреем? Да как-то… Так же. Впервые я услышала о нем от другого мужчины: как бы смешно это ни звучало, его коллега по работе вытрахивал из меня душу и подвывал о том, что его друг ищет себе «телогрейку на недельку». Я и согласилась, потому что впереди было лето, мне позарез были нужны деньги, а идиотов, которые осмелятся связаться с малолеткой, не так много, как хотелось бы. В первую встречу он даже не особо смотрел в мое лицо. Все, что он знал — мне нет восемнадцати. Возможно, он стыдился всей той ситуации, поэтому и не заглядывал мне в глаза, лишь сказал сразу раздеваться и ложиться на живот. Было странно, извращенно и максимально неловко, но деньги были нужны, а поэтому я делала все, что он мне говорил. Сначала это были руки: он гладил меня по шее, опускаясь все ниже: между лопаток, по изгибу позвоночника, проводил между ягодиц, не касаясь самого места, и дальше, к коленям. Коленки мои ему нравились особо сильно. На этом закончилась первая встреча. Будто прозвенел звонок для учителя, и он, спешно собравшись, сбежал из квартиры — его собственной, кстати, квартиры, — попросив лишь захлопнуть за собой дверь. И в каждый последующий раз он становился все смелее — пальцы уверенно скользили по ребрам там, где должна была быть грудь. Он будто медленно знакомился с моим телом, и мне эти часы ненавязчивой ласки со временем даже начали нравиться. И однажды все-таки, неделю, может чуть больше спустя, его член сначала скользнул по моей ягодице и налитой грушей упал мне в руку. Так все и началось. Чаще всего он был очень ласковым. Даже нежным. Но иногда были моменты, когда из его квартиры я уходила вся в синяках. Вот и сейчас он сжимал мои волосы на затылке и вжимал мое лицо в спинку переднего сидения до черных точек перед глазами, но все это меркло перед очками, которые съехали в сторону, лишив меня зрения. — Как ты посмела?! Слова долетали до меня каким-то обрывками, уже в голове складываясь во что-то целое, но смысл не особо усваивался. — Я понять не могу: ломать мои очки у вас семейная черта? Очень плохая, хочу отметить. — Что? — Я изобью тебя посильнее, чем твоих отбитых деток, если ты не уберешь от меня руки! — Рывок, и он, испуганный, отпускает мои волосы и даже прячет руки за спину, будто осознав, что натворил. — Я повторяю один раз: твоя отбитая получила за то, что схватила мои очки. Сыночек твой просто попал под руку, а ты сейчас получишь вполне осознанно за то, что схватил меня за волосы и чуть не сломал очки. И он меняется в лице. Все его черты заостряются, превращая его в какого-то отвратительного по своей сути хищника, и Андрей даже улыбается мне. Снисходительно и максимально унизительно, будто показывает свое превосходство. — Милая Кира, если ты не заметила, я — мужчина, а мужчина априори сильнее женщины. И если я сейчас схвачу тебя за шею, — его рука плавно ползет по моей груди вверх и обхватывает шею, — у тебя будет очень мало вариантов. И Андрей целует меня. Это настолько отвратительно, что я шарахаюсь в сторону, но далеко отодвинуться не получается — размеры машины не располагают, так что он даже не отстраняется особо, просто перемещает руки на бедра и тянет на себя, роняя меня на спину под ним. Вот это я… влипла. — Не бойся, Кира. Мы столько раз делали это. Я уверен: тебе понравится. А я вот чет нет. — Давай мы с тобой миром разойдемся, папочка? — Говорю и слышу, как предательски дрожит от страха мой собственный голос, а мудака передо мной это, кажется, даже заводит. — Ты своей херовой дорожкой, я — своей? — Ну что ты, милая? Мы теперь навеки с тобой! Ведь я уже официально твой опекун, и ты останешься со мной рядом навсегда. — Он наклоняется, проводит носом по моей шее, будто собирая запах, парфюмер проклятый, и выдыхает в самое ухо: — Моя дорогая Кирочка. — Его голос дрожит от возбуждения, да и я коленом чувствую его колом стоящий член. Нет, ребят. Я на такие приколы не подписывалась. Стоит ему отстраниться, как я выбрасываю руку вперед, и мой кулак врезается в его лоб, делая его и так мутные глаза еще и безумными. Андрей откидывается назад, хватаясь за лоб, с которого начинает течь кровь, и воет раненым зверем. Школьная сумка находится где-то в ногах, и я трачу драгоценные секунды, чтобы нашарить ее одной рукой — эта проклятая сумка все, что у меня есть. Я отдам ее только через его труп, — а второй рукой уже открываю дверь. Проклятый промозглый сентябрь встречает меня холодом и морозной свежестью, но после удушливой тесноты его машины они кажутся мне спасеньем божьим. — Я открою тебе тайну, — он размазывает кровь из раны от моего перстня по лицу, бешено вращая глазами, — до этого у нас всё было по согласию. Если попытаешься еще раз меня изнасиловать — я оторву тебе яйца. Я захлопываю дверь прямо перед его лицом и рысью бросаюсь во дворы, петляя гаражами. Попасться ему сейчас — смерти подобно. Пустынный парк радовал своей темнотой: даже если кто-то сядет на соседнюю лавочку — меня вряд ли заметят. Только огонек тлеющей сигареты меня выдавал. И будто сама погода сочувствует моему горю — на улице было очень тепло и совсем сухо — в середине дня совсем распогодилось и запекло солнце. Видимо, это и есть бабье лето. Домой идти было не вариант — свет в окнах выдавал засаду в виде Ольги, и вряд ли она там была одна, а встречаться еще и с Андреем второй раз за день вообще не хотелось. С другой стороны, Ольга бы вряд ли повела мужика в наш подвал, но настойчивости Андрея надо отдать должное: он бы в задницу без мыла влез. С них станется. Но даже они не были железными людьми, так что около двух ночи свет в окнах погас, вселив в меня надежду, что на лавочке спать не придется. Зевки сдерживать уже не получалось, так что я, прождав еще часик для уверенности, прокралась в квартиру. Годы опыта и практики выработали во мне навыки ниндзя: я абсолютно бесшумно открывала дверной замок, потом саму дверь. Обувь снимала еще на лестничной клетке, в квартиру уже входила босиком, кралась в комнату и спала прямо в одежде, чтобы не терять драгоценные минуты с утра. Но в этот раз мои планы были нарушены: в моей кровати кто-то спал. Я не видела лица, лишь силуэт в свете луны, но спать хотелось так сильно, что сил спорить просто не было. Да я бы и не стала в любом случае, так что, завернувшись в старый плед, просто забилась в самый угол, устроившись поудобнее. Не самый, конечно, комфортабельный отель, но лучше и безопаснее, чем на лавочке в парке, так что я вполне спокойно заснула, спрятавшись за коробками. Хорошее было время, когда такие ситуации я видела только в книжках. — Что ты вообще за мать такая, Оля? — его тон был настолько осуждающим, что смог разбудить даже меня. — Как ты можешь не знать, где твоя дочь? — Да какое до нее вообще дело? — ярится Ольга и чем-то недовольно гремит. Андрей отчитывал ее, как маленькую девчонку, а ее горделивая натура такого отношения к себе жуть как не любила. — Да такое, Оля, что она ребенок! — тон был до того возмущенный, что можно было даже поверить, что он действительно обо мне беспокоился. — Я себе в страшном сне не могу представить, чтобы Катя неизвестно где скиталась! Она же девочка! С ней может случиться что угодно! — Милый, не нагнетай, пожалуйста! Эта несносная девчонка с самого детства убегает. Что бы я ни делала — на нее не действует! Так что я решила: будь, что будет. Её легкомысленность немного обижала, но я привыкла к такому её отношению. Хотелось бы, конечно, иметь такую маму, как у Тимура, но не всем в этой жизни может повезти. Подавить зевок не получилось, так что я даже подвыла немного, вытирая слезы. Ночного гостя на месте уже не было, и даже думать не хочется, с кем я делила комнату. К сожалению, планировка квартиры не позволяла сбежать незаметно, потому что дверь моей спальни выходила аккурат на кухню, где сейчас устраивались разборки, так что особо выбора не было: сменив одежду на чистую, данную Милой, расчесалась и переплела волосы в косы. Неизвестно, когда теперь представится волшебная возможность помыть голову, так что надо хватать момент за хвост. Когда я вышла в кухню, стараясь вообще слиться с мебелью, Ольга, стоило ей осмотреть меня, сразу же злобно сузила глаза. Понятненько: что-то из моей одежды понравилось. Скорее всего, теперь она будет пытаться выцепить эту вещь и забрать себе. — Ох, Кирочка! Ты все-таки была дома! Вся кунсткамера была в сборе: и Ольга, и Андрей, и оба его ребенка. Где только спали эти уродцы, если у нас всего две кровати в доме? Младшие члены сидели, хлебали светлый чай из прозрачных кружек и прятали побитое лицо: Катя за волосами, а Серёженька пытался отворачиваться. Получалось плохо: налитые синячищи ярко полыхали на всё лицо, и не заметил бы их только слепой. — Классное у тебя зрение, — усмехается Андрей, тоже осматривая меня, — что собственную дочь в доме не заметила. Хотя в такой-то халупе это ой как удивительно. Ольга бросила на него злобный, хищный взгляд, но он совсем не заметил этого: он во все глаза пялился на края моей юбки, выглядывающие из-под толстовки. И от нее это, кажется, не укрылось. — Кирочка, у нас для тебя новость. — Ольга властно кладет руку Андрею на плечо, вжимаясь пальцами, и заставляет его оторвать от меня взгляд. На секунду в нем проскальзывает сожаление, но потом он собирается и смотрит на меня уже вполне осознанно. Без какой-то липкой мерзости. — У тебя будет братик! У Кати прямо изо рта выпадает ложка, которой она зачерпывала варенье. Собственно, в этой ситуации я была с ней полностью согласна. — Что, опять этого мудака из тюрьмы выпускают? Теперь уже Андрей дергается и неуклюже смахивает тарелку на пол. Та разбивается на две равные половины. Как и терпение Ольги. Еще чуть-чуть, и она кинется на меня с кулаками. Она может. — Что? — А вы не знали? Я же не первый ее ребенок. И даже не второй. Скорее всего, даже не третий. Но живых — только двое. Но Денис у нас в тюрьме сидит. За двойное убийство. — Неловко поджимаю губы, потому что да… Ситуация так себе. Ольга выдыхает через нос, она сначала смотрит на Андрея, видимо, пытаясь успокоиться, но видит, что он смотрит только на меня. Ошарашенно, даже как-то испуганно. И ей срывает тормоза. — Ах ты ёбанная сука! — она вырывает у Сереженьки из рук кружку и бросает в меня. Промахивается, конечно: стакан летит в дверной проем и беспощадно разбивается. Жалко, ведь теперь у нас их осталось всего три, но хорошо, что моя голова до сих пор на плечах. — Оля! Что ты делаешь? Андрей кричит и пытается ее перехватить, но Ольга его будто не замечает: она тянется руками в мою сторону и бешено вращает глазами по сторонам в поисках еще чего-нибудь, что можно будет запустить мне в голову, но, к счастью, не находит. Я хочу что-нибудь сказать, что-то осуждающее или обвиняющее, но разъяренная женщина выглядит так, будто еще чуть-чуть, и она вырвется из рук мужчины и разорвет меня на куски, так что мне не остается ничего, кроме как схватить сумку и выскочить из квартиры под её еще более злобные крики и проклятья. Настроение было откровенно паршивым, так что дорогу до школы я даже не заметила: просто переставляла ноги в полукоматозе и несла свое тело в нужную сторону. — Кира! Нужно было как-то решить эту проблему с жильем, да и хотя бы какую-нибудь работу найти, чтобы протянуть зиму, да и подкопить было бы неплохо. — Кира! Просить деньги с Андрея после всех этих событий было бы откровенно идиотской идеей, потому что я реально потом язык сотру, расплачиваясь с ним, так что… — Кира, Господи! Остановись! — Меня осторожно хватают за локоть и тянут назад, останавливая. — О чем таком ты думала, что даже не слышала меня? Из-за его черной челки я даже не видела, куда именно Тимур смотрел, но я почему-то была уверена, что ничего непристойного там не было. — Прости. Я слышала, просто игнорировала. Я так с Ольгой обычно делаю. Видимо, ты попался под руку. — Я бросаю короткий взгляд на его робкую улыбку и как-то внутренне успокаиваюсь, понимая, что здесь и сейчас я могу решить все проблемы. И свои, и его. — И спасибо за прошлый раз… ну, за то, что попросил маму вступиться за меня. Если бы не она, меня бы там похоронили. — Не за что, — он снова робко улыбается, — я был очень рад, что хотя бы она смогла тебе помочь, потому что я… ну… я… — Тимур чуть мнется, пряча руки в карманы. Вау, нехило его эта тема коробит. — Я их боюсь… обоих. Мама права, когда говорит, что они оба конченные. Вся их семейка конченная. Это Катя… сломала мне руку. — Вау! Вот это утиные истории! Расскажешь, как вообще это случилось? Или тема слишком личная? Тимур колеблется. Он неловко тянет правую руку вверх, а потом испуганно ойкает, вспоминая, что рука сломана, и уже левой рукой касается щеки. — Ну… Катя любит меня с шестого класса где-то? И если сначала она подкатывала, как все дети: носила шоколадки, улыбалась, пыталась садиться вместе, то по мере того, как мы взрослели, ее желания становились все больше: ей больше не хотелось просто сидеть со мной, теперь она должна была быть моей девушкой, быть единственной, с кем я общаюсь… Много всякого было: она сначала просила, потом ставила перед фактом, потом начались и угрозы. Она даже избивала моих друзей, чтобы они со мной не общались. Поэтому меня все и игнорируют, будто я больной какой-то. Мама бесилась ужасно, но сделать ничего не могла, ведь что это, если не детские шалости? — Он усмехается как-то горько, видимо, эти «детские шалости» доставляли ему реально немало проблем. — Крышу у нее сорвало классе в восьмом, когда к нам перевелась новая девочка, которую посадили со мной. Наверное, ты слышала истории о девочке, которая вышла в окно?.. Это она. Со своими придирками Катя на какое-то время переключилась на нее, и я даже выдохнул с облегчением, потому что меня наконец-то оставили в покое. И я до сих пор ненавижу себя за это. А потом все началось по новой. Я думал, что если по мелочи выполнять ее капризы, иногда соглашаться и просто делать вид, что я не понимаю, а потом и вовсе игнорировать, то все пройдет, и она просто отстанет. Видимо, это и была моя главная ошибка: меня нашла мама в посадках недалеко от дома: я там бегал летом. С разбитой головой, синяками и сломанной рукой. — А как вы поняли, что это она? — Потому что я встретился с ней в тот вечер. И в очередной раз отказал ей в отношениях… Парня чуть ли не трясло: его опущенные плечи била мелкая дрожь, а волосы полностью спрятали лицо. — Видимо, принуждать у них семейное. — Устало вздыхаю и не могу сдержать внутри себя это удушающее чувство несправедливости по отношению к нему. — Можно я обниму тебя? Он сначала замирает, а потом еле-еле кивает головой, и клянусь, если бы не длинные волосы, которые активно тряслись от любого движения, я бы и не заметила этот миллиметровый жест. Аккуратно, стараясь не потревожить загипсованную руку, я обхватываю его талию обеими руками и прижимаюсь всем телом, стараясь этими объятьями выразить все то, что я чувствую: горечь, тоску, ненависть к Кате, сочувствие к нему — Тиму — и желание защитить его от всего мира. Я бы хотела, чтобы он был счастлив. И, будто удар молнии, объятья парня в ответ! Сердце сделало кувырок, а сама я задержала дыхание, чтобы, не дай боже, не спугнуть момент, когда обе его руки обхватили меня, окружили собой и вжали в себя. Он даже нагнулся, нависнув надо мной, обняв собой со всех сторон, и я просто закрыла глаза, потому что это слишком даже для меня. — Ты мне нравишься. Контрольный. В голову. — Ты знаешь меня два дня. — Пищу ему куда-то в подмышку, потому что глаза даже поднять боюсь. — Но это не умаляет того факта, что ты очень добрая и необычная. И это не значит, что ты не могла мне понравиться за это время. Плюс, как бы сейчас стрёмно это не звучало, с тобой я чувствую себя защищенным. И, по крайней мере, могу не думать, что сейчас она придет и опять что-то будет. Я молчу. Не потому что момент такой — хотя так-то и момент такой тоже, да, — но в основном потому, что мне сказать нечего. Потому что что? Дальше мы что? Я стану его охранником и буду отшвыривать своей сильной рукой всех недругов? Или? Не знаю. — И что дальше? — Ничего. — Уверенно сказал он, и я даже удивляюсь этому, ведь меня из кольца своих рук он так и не выпустил. — Мама всегда говорила, что нельзя начинать встречаться с первой встречной. Надо сначала узнать человека, подводные камни прочувствовать, так сказать. — Ты смотрел «Холодное сердце»? — Недовольно бурчу ему в подбородок, но недовольство скорее наигранное, потому что я сейчас умру от умиления и восхищения им и его мамой. — Ну да, а что? — Ну вот мы сейчас Анна и ее первый мужик, которые пришли к Эльзе, твоей маме, просить о помолвке. А она нам недовольно говорит: «Нельзя выходить замуж за первого встречного». Прям точь-в-точь. И Тимур… И Тим закидывает голову назад, начиная громко и раскатисто хохотать. Его густая, чуть кудрявая челка спадает с лица, и я вижу его глаза под очками. Легкие морщинки-смешинки в глазах (их так называла бабушка) и идеальные ровные зубы в улыбке, будто он всю жизнь носил брекеты для такой улыбки, светлая, прямо белая кожа… И множество мелочей, на которые я бы в другом человеке никогда не обратила внимания. А у него заметила. Каждую родинку на лице и шее заметила. — Это очень смешно! Хотя бы потому, что «Холодное сердце» — это любимый мультик самого младшего брата. Он может смотреть его часами на повторе. Вся семья знает все песни оттуда наизусть! А еще… Катя косилась на нас своим синим лицом с видом голодной собаки — еще чуть-чуть, и она кинется. А Тима и не замечал ее: он болтал. Лежал всем телом на парте, прикрывшись учебником от учителя, и тихонько что-то лепетал, не отрывая взгляда от моего сосредоточенного лица, и улыбался. Довольно и радостно улыбался, как ребенок. Видно, Тимур давно ни с кем не болтал. Просто болтал, ни о чем не заморачиваясь. А еще он иногда сдувал длинную челку с лица, и было видно, что она прям мешала ему. — Сейчас, секунду. — Я стягиваю с руки небольшую резинку, которую всегда ношу на случай, если потеряю основную, и аккуратно собираю его волосы на макушке. И как-то все резко стало интимно: и замолчавший на полуслове Тим, и его резко округлившиеся глаза, когда я медленно пропускала пряди его волос между пальцами, и легкий румянец на его щеках. А потом я случайно погладила его по уху. Правда, случайно: я просто собирала все выпавшие волосы и случайно провела по уху. Совсем немного обвела хрящик, а он уже сцепил челюсть и втянул в себя воздух сквозь зубы, покраснев даже шеей. Вау. Просто. Вау! Просто ради интереса опускаюсь ниже, оглаживая место под ухом, опускаясь к мочке, поглаживая уже там, а потом обратно, к волосам, и уже там — чуть почесать ногтями. Парень простонал. Еле слышно, совсем чуть-чуть, он прикрыл глаза и выстонал что-то нечленораздельное. Какие уж там уроки: все, что мне оставалось делать, это опереться головой о руку и продолжать его поглаживать по голове и иногда шее, и легко улыбаться его реакции и тому, как он подставляется под ласку. Звонок с урока стал для нас будильником из приятного сна. Тимур замолчал, хотя секунду назад, казалось, мурчал от удовольствия. Если честно, я думала, что он сейчас вскочит, начнет оправдываться или вообще сбежит. Но Тим в который раз абсолютно не оправдывает мои ожидания. И хорошо, наверное. Ведь он разлепляет заспанные глаза и расплывается в блаженной улыбке, начиная тянуться поближе, чтобы мне было удобнее. У меня сердце останавливается от его такого милого и плюшевого вида. А потом Тим делает то, что вырывается за грани моего ебанного мира по всем фронтам: он тянет свою здоровую левую руку к моей щеке и нежно оглаживает ее большим пальцем. — Ты что… делаешь? — получается задушено и как-то испуганно, но я совсем ничего не могу сделать с собой, потому что я даже не слышу окружающего мира из-за истошно бьющегося где-то между ушей сердца. Меня прям накрыло от эйфории происходящего здесь и сейчас. — У тебя ресничка на щеке прилипла. Доделывай то, что ты там хотела с моими волосами, и пойдем курить. А на обратном пути зайдем в магазин: куплю тебе шоколадку за твои драгоценные записи. От застенчивого парня не осталось и следа. Он ослепительно улыбался, обольстительно смотрел и нежно гладил меня по щеке. Я что-то не пойму, где тот «тютя-тютей», о котором меня предупреждала его мама?! Передо мной сидит самый осознанный из всех, с кем я когда-либо встречалась! — Ты странный. — А я знаю. Катя встретила нас аккурат за школой, где мы с до сих пор странно ведущим себя Тимом уже докуривали. Хотя, наверное, стоит сказать, «выцепила»? Ведь она выскочила из-за угла, как черт из табакерки, сверкнув своим синюшным лицом, будто сто лет там стояла, чтобы так трагично выскочить. — И что тебе надо? — спрашиваю максимально мрачно, заранее снимая очки с лица и отдавая их Тиму, потому что если уж драться, то без дорогих очков. — Почему она? — Катя на меня даже не смотрела. Она пускала слезы из заволоченных кровью глаз и кусала губы. — Чем эта пизда лучше меня? Молчу, потому что «пизда» — это не самое страшное слово, что я слышала в свой адрес. Но вот Тима это не устраивает. Он берет меня за руку и тянет на себя, заводя за свою спину. Не поняла? — Кать, отвали по-хорошему. Я тебе уже сто раз отказывал! Тебе мало было той мертвой девочки и моей сломанной руки? А все мои пострадавшие от тебя друзья? Сколько еще мне страдать, чтобы ты отстала от меня? — Это ты во всем виноват! — Катя заламывает руки и безумно вращает глазами то на меня, то на парня передо мной. — Это только твоя вина, что я так себя веду! Если бы меня не игнорировал, если бы сразу… — Сразу что, Кать? Полюбил тебя? Не хочу я любить тебя! Ты мне не нравишься! И никогда не нравилась! Отстань от меня, пожалуйста! Ты мне всю жизнь испортила! Я правда так больше не могу: ты уже все границы переходишь! Да ты даже домой к моей маме заявилась! Это нормально, по-твоему? Но Катя его не слышала. Она будто была в каком-то своем заграничном мирке: вся тряслась и кусала губы до крови, раздирала ногтями руки и вообще вела себя как психопатка какая-то. О таких приколах я только в книжках читала. Правда, потом там шла строчка: «Позже нашли несколько расчлененных тел, опознать которые не представлялось возможным», но это же все лирика! — Ты должен любить меня, Тимочка! — Я тебе ничего не должен, Кать! Отвали от меня, пожалуйста, пока я не перешел на грубости! Я правда не хочу обзывать тебя как-то, но ты уже переходишь все границы! — В его голосе слышится неподдельное отчаяние человека, который все это повторяет по семь раз на дню, но Катя все равно его не слышит. Она то и дело бегает глазами по его телу, а потом и вовсе останавливается на его руке, которая все еще крепко держала мою. — Почему ты держишь ее за руку, Тимочка? Почему ты вообще общаешься с ней? Я разве не говорила тебе, что убью ее? — Катя почти плачет. Она отчаянно хнычет и пытается подойти, но на каждый ее шаг вперед мы делали два назад. Не то чтобы я ее боялась, уж сломать лицо одной ей я в состоянии, но делать это на глазах у и так накрученного Тима не хотелось. — Я же говорила, что изобью ее до смерти, если ты будешь с ней общаться?! Так почему? Зачем, Тимочка?! Ты же мой! Мой ведь, да? Я задираю голову, чтобы посмотреть на парня. Сейчас, когда волосы не скрывали его прекрасное лицо — с какого момента я вообще считаю его лицо прекрасным? — я могла видеть каждую его эмоцию: и недовольно нахмуренные брови, и презрительно поджатые губы. Все это калейдоскопом скакало по его лицу туда-суда, но вот напуганным он, на удивление, не был. Нет, он был даже как-то уверен в происходящем, оттого иногда посильнее сжимал мою руку, которая прям терялась в его огромной ладони. — Нет, Катя. Я не твой! — А что, — она смеется как-то полуистерично. Мне кажется, еще чуть-чуть и она начнет вырывать волосы со своей головы, — хочешь сказать, что ее? — Да. — Уверенно говорит парень, и я вытягиваю лицо в удивлении. — Ее. Мы встречаемся. Вот и нашел Титаник свой айсберг.