Бес тебя

Кровь застилала глаза и опьяняла. Кулаки приятно покалывало, когда те встречались с человеческой плотью. Я слышала крики и плач, но перед собой не видела ничего — лишь сплошное кровавое марево и пульсирующие точки впереди. Первой попавшейся под руку прилетел прямой в нос. Следующей — с разворота в челюсть. Потом, скользящим, в ухо. А дальше я уже перестала считать — просто била. В себя пришла на Серёженьке, который уже не пытался сопротивляться — просто лежал с закатывающимися глазами и кровью из носа и разбитой брови. Под глазом у него наливался приличный синяк, кровь из которого откачивать придется искусственно. — Упс. — И даже я в своем голосе сочувствия не услышала. — Перестаралась. Большая часть класс была пустой. Все, кто мог, я так думаю, сбежали, остальные жались по углам, но все-таки жадно пялились, пытаясь запомнить каждую деталь. А пол был устлан телами моих «врагов». Четыре девчонки с мелкой сучкой в главной роли и Сереженька, который, видимо, решил нас разнять и тоже получил по первое число. Очки нашлись под одной из парт. Видимо, отлетели, когда та мелкая дрянь получила первый удар. И они, на удивление, были абсолютно целыми. А что же я тогда приняла за трещину? Ответ нашелся быстро: за оправу зацепился волос. Он-то и показался моему слепому глазу большой бедой. После того как в класс буквально ворвались учителя с некоторыми любопытно заглядывающими учениками, все и завертелось: крики, оры, вызовы скорой и полиции, отправление меня к директору и, конечно же, вызов родителей. Ольга, скорее всего, в очередной раз проигнорирует, а вот тот мужчина примчится, сверкая пятками. Так и вышло: часа не прошло, как он влетел в кабинет. Но отнюдь не был тут главным героем: во главе стола стояла мама Тимура. Женщина верная себе и уверенная, что будет победителем. Она сначала долго слушала мамаш других девочек, а потом начала говорить сама, и каждое ее слово хлесткой пощечиной било дамочек перед ней: — Что-что? Рука вывихнута? Так это же детские шалости! — Женщины попытались открыть рот. — Вы же именно это мне сказали, когда ваши выблядки избили моего ребенка! «Это же просто детские шалости, Мила! А он еще и мальчик!» Ну так это же просто детские шалости, Настя! А они еще и девочки. Ну подрались! Ну с кем не бывает! Судя по всему, она цитировала их же слова, поэтому мамаши молчали, злобно сверкая глазами. — Я в прошлый раз не отправила весь ваш выводок в колонию для несовершеннолетних только потому, что не было прямых доказательств. А теперь есть: видео. Видео, на котором твоя мелкая сука, Андрей, первая полезла! За что и получила от девочки в нос! — Ну-ну, Мила Викторовна! Девочки же просто шутили! Ну схватили они ее очки — это же не повод быть настолько агрессивными! — Директор, сухощавая носатая женщина, пыталась сгладить ситуацию. В свою сторону, естественно, поэтому периодически поддакивала и тем, и этим. — А, то есть я сейчас могу схватить вас за грудки и вывесить из окна? — Что? — А что? Я же просто пошучу! В духе вашей мелкой дряни, Андрей. Вы вообще собираетесь что-нибудь говорить? Андрей, может, и сказал бы что-нибудь, если бы не сверлил в этот момент дырку в моей голове. Благо, слова мамы Тимура заставили его оторваться от меня, а то уже даже сидеть было неудобно. — Мила, моя девочка растет без матери… — Меняй оправдание, Андрей. У нас тут пол страны живет с одним родителем. И ничего. Не выросли в тупых ублюдков из ОПГ! — Мила, не перегибай! — Бабе своей угрожать будешь, Андрей! Я тебя по всем каталажкам лицом не протащила только в светлой памяти нашим школьным годам! Мой-то сын ладно — жив и слава богу. Но мы же не зря тут все молчим о Залине Летовой и о том, что она, не выдержав общения с твоей дочуркой, тем летом вышла в окно с одиннадцатого этажа! И мы все знаем причину! — судя по опущенным лицам — реально знали. — А завтра, Настя, в окно выйдет твоя Машка, потому что с Катей что-то не поделит. А после и твоя дочь пойдет следом. И вы так же будете молчать? — Мила, не перегибай палку… — Я тебе на полном серьезе сказала, — женщина даже уперла палец ему в грудь, доказав серьезность своих намерений, — и предупреждаю я последний раз: если ты не сделаешь с ней что-нибудь, и мне плевать, что это будет: намордник, ошейник или цепь, то я упрячу твою больную на голову дочурку в психушку так глубоко, что она света белого больше не увидит, если еще раз подойдет к моему сыну! То же касается и твоего сыночка! Ты понял? Я тебя спрашиваю: ты понял? — Понял. — Просто прекрасно! Милая, на выход! Я не сразу поняла, что приветливо распахнутая дверь была для меня, но когда женщина уже нетерпеливо застучала ногтями по косяку, схватила сумку в зубы и выскочила из кабинета. — На парковке стоит белый джип с тремя восьмерками на номерах — жди меня у него, я отвезу тебя домой. — И дверь перед моим носом закрывается, и в кабинете продолжается разговор. Нужная машина — красивая, большая, намытая до блеска — находится сразу. Я захожу за нее и практически падаю на подкошенных ногах, спасает только стена сзади, на которую я опираюсь спиной. Ситуация выходила из ряда вон, так сказать. Андрей своих ублюдков любил, а потому и мне покоя не даст. Но тут было проще — у меня на такие случаи всегда была подстраховка. С другой стороны, денег я у него теперь вряд ли попрошу. Мама Тимура появилась, когда вокруг меня образовалась уже приличная горстка пепла. — Ебанные психопаты, мать их за ногу! Ебанутая тварь! И дети ее — сучьи выблядки! — А потом она замечает замершую, словно пойманную на воровстве мышь, меня и обреченно вздыхает. — Ну, раз образ приличной матери разрушен, стрельни сигарету. — Я уж было открыла рот, чтобы сказать что-то из серии «я не такая, я жду самурая, а сигареты только по телевизору видела», но женщина машет на меня рукой, не давая сказать и слова. — Мне-то сказки не рассказывай: ты пахнешь, как сталелитейный завод. Выглядишь, собственно, так же, так что подстели на сиденье куртку Тимы и садись в машину. Наверное, такой и должна быть настоящая мама: она убьет, если кто-то обидит ее ребенка, она точно знает, когда ей пытаются соврать, и замечает даже такие мелочи, как запах и куртка своего ребенка в чужих руках. Если честно, я не уверена, что Ольга узнает меня, если случайно встретит на улице. — Можете остановить меня тут. — Тихонько говорю, когда мы останавливаемся на каком-то перекрестке. Эту часть города я не знаю, но зато хороший повод не появляться дома подольше. Мила внимательно смотрит на меня, и я тушую под ее взглядом, начиная ногтем отковыривать запекшуюся кровь с костяшек. — Сиди уже, горе луковое. — Вздыхает она и снова возвращается к дороге. — Сегодня поедешь ко мне в гости. Накормлю-напою тебя, помыться пущу, чтобы дома не ругались. Я сижу молча, сжимая руки до побеления пальцев, боясь спугнуть эту невероятно откуда упавшую на меня удачу: еда и чистый душ. Может быть, даже получится набрать ванну. Квартира была… очень уютной. Всякие мелочи, вроде статуэток и пуфиков, на которые садятся, когда обуваются, выдали в квартире жилую. Всякие духи и небрежно брошенные чеки на тумбе, глиняная тарелка, сделанная явно детскими руками, куда мама Тимура кинула ключи, была доверху наполнена всякими штучками: зеленый солдатик, какие-то карточки и жемчужинки от когда-то порванных бус. А еще были всякие фотографии: с отдыха, важный событий и просто домашние снимки. И все это так больно врезалось в душу и было таким красивым и таким… незнакомым?.. что я стояла посреди коридора и боялась пошевелиться, чтобы не испачкать всю эту красоту… собой. — Ну чего ты там встала? Разувайся, снимай свои шмотки все — я постираю — и иди в ванну. Вон туда. — Она указала на красивую дверь из матового стекла. — Пока будешь купаться, я закину твои вещи в стирку, а тебе разогрею покушать. — А… — Потом поболтаем, иди мойся. И я пошла. В красивую, большую, светлую и чистую ванну, которая так же была полна всяких мелочей: шампуней для детей и взрослых, всякие гели и уточки. Желтые, красивые уточки, с которыми наверняка купались все члены этой семьи. Я вдруг в этом всем отчетливо почувствовала свою ущербность, потому что, уверена, даже раковина в этой квартире будет чище, чем я. — А чем я могу воспользоваться? — Да всем, на что глаз упадет. — Ее голос звучал беспечно и расслаблено, а из недр квартиры доносилось приятное шкворчание еды. — Выкинь потом на пол свою одежду — кину в стирку. И я сейчас поищу и там же тебе оставлю что-нибудь, что можно будет накинуть. И я так и сделала. — Ну, штаны Тимоши тебе явно к лицу. — Вспомнила, что Тимоше было девять. Ничего себе парень вымахал в такие годы. Или это я такая доходная и маленькая? — Толстовка Тима тебе тоже к лицу. В общем, славненько, что показ мод закончен, сядешь кушать, а я пока пойду твои вещи закину в стиралку. Женщина оставила меня наедине в красивой кухне, на столе которой стояли тарелки, пышущие жаром, а запах был настолько умопомрачительный, что я почти застонала. И застонала, когда попробовала. Было много всего: была тарелка с рисом, тарелка с салатом, тарелка с сыром и тарелка с вкусными, мясными тефтельками. И я, съев всего пару ложек, совсем немного, даже не утолив первый голод, разрыдалась. Я уже даже не знаю в который раз за день. Потому что у меня такого никогда не было: ни мамы любящей, ни братьев любящих, ни семьи, ни даже горячей еды. Да что там горячей, даже просто «еды» иногда не было. Так что я давилась. Давилась собственными слезами, давилась неподъемной завистью, что заворачивала меня в себя, и давилась мясом. Вкусным домашним мясом, которое я теперь неизвестно когда попробую. И это было ужасно. Потому что после голода пришел стыд. Ужасно жгучий стыд с привкусом обиды на саму себя, ведь ровно на одну секунду я захотела, чтобы братья Тимура умерли, а их родители с горя забрали меня. В этот прекрасный дом, в эту прекрасную семью. Мне никогда в жизни не было так стыдно за себя! Даже в самых зассаных туалетах с самыми херовыми из мужиков мне не было так стыдно за себя, как в эту самую секунду в самой роскошной кухне, лучше которой я никогда не видела… Мама Тимура появилась тихо. Она окинула взглядом дрожащую от слез и злости меня, как-то почему-то понимающе вздохнула и прошла мимо стола к чайнику. — Если тебя так раскочегарило от обычной еды, я даже боюсь представить, что будет от тортика: у Тоши позавчера был день рождения, пара кусочков должна была остаться. И правда: чуть порывшись в холодильнике, раздвинув на своем пути всякие кастрюли, она-таки нашла торт. В этот раз рыдать я не стала — хотя и дико хотелось! — просто поблагодарила тихонько, пытаясь вложить в это куцее «спасибо» всё, что я ощущала по отношению к ней и её сыну. Потому что еще никто и никогда просто так не заботился обо мне и не защищал меня. Никогда. И она меня, кажется, поняла. По крайней мере, я на это надеюсь. День уже давно плавно завернулся в вечер, а мы все еще чаёвничали с этой восхитительной женщиной. Её зовут Мила, у нее трое бесконечно прекрасных детей и восхитительный муж. У них свой маленький цветочный бизнес, который позволяет им иметь такую огромную квартиру, где у каждого сына по комнате, и позволять себе все, что они бы ни захотели. Клокочущую зависть я насильно душу в зародыше. — Но вообще это проклятье этой семьи: все мужики у нас тюти-тютями! — она восклицает горячо и ярко. Даже хлопает ладонью по столу от эмоций, но я больше реагирую на смешное слово «тютя». Я не знаю, что оно значит, но почему-то уверена, что оно идеально описывает Тимура. — Про таких говорят: «Не парень, а сто рублей убытку». Вот у меня муж такой: если бы не я, так бы и сидел в своем подвале: крутил бы букетики и обедать забывал. Так бы и умер от истощения. А я вот взяла и сделала из этого бизнес в нашем захолустье. Так и живем: с него талант и вообще всё, а я просто за поставки договариваюсь да места новые ищу. И младшеньких, к сожалению, эта пята стороной не обошла: Тоша — милейший ребенок. Спокойный, скромный — золотце, а не ребенок. Тимоша такой же. А Тима… А про Тиму ты и сама все знаешь. — Вздыхает она. — Зато бабы в нашем роду всегда одинаковые: бой-бабы. Что я, что мама мужа — одно лицо и один характер. Видимо, природа постаралась, чтобы дурачки наши не умерли от голода и холода. — Она смеется, и я тихо радуюсь, что могу стать частью этих ее эмоций. Но при этом совсем не понимаю, почему она рассказывает это какой-то левой девчонке с улицы. Это я у нее и спросила. — Ну, сложно сказать что-то конкретное. Сначала на выблядка Андрея злилась, потом на клуш на этих тупых, а потом тебя увидела: под козырьком гаража, в огромной куртке не по размеру, с горкой окурков вокруг и вспомнила себя в свои годы. Эдакое единение душ: я просто выросла на улице. А ты прям очень похожа на меня не в самые лучшие годы. Мне тогда очень помогли. И сказали, чтобы я помогла в ответ, но не им, а тому, кому эта помощь реально будет нужна. А тебе она явно нужна — по глазам видно. И я пытаюсь спрятать эти самые глаза, в которых ей там что-то видно, в чашку и невнятно бормочу. — Что-что? — Мне уже пора… — Выходит неуверенно и как-то так, будто я спрашивала у нее, хотя и имела вроде как стойкое намерение уйти. — И куда ты пойдешь? Я подняла взгляд на маму Тимура, посмотрела в ее настолько темные глаза, что можно было подумать, что они совсем черные, и хотела соврать: — Сначала буду пытаться понять по окнам: есть ли мать дома. Если нет — пойду спать, а если да, то буду сидеть в парке у дома до тех пор, пока она не уснет. — Но почему-то говорю абсолютную правду. — Горюшко ты луковое. — Вздыхает она, отодвигая от себя чашку. — Постелю я тебе, пожалуй, в зале. И я правда не поняла, каким образом оказалась в этом огромном зале, на огромном диване, завернутая в одеяло, пахнущее кондиционером. Чистая, накупанная, сытая, попробовавшая даже десерт я завернулась в одеяло по самый нос, вынюхивая тот же запах, что был на олимпийке, которую дал мне сосед по парте, и пыталась вобрать в себя как можно больше. Кстати, о соседе: — А где… Все? — А, точно. — Улыбнулась она, усаживаясь уже в пижаме у меня в ногах. Рядом стояли тарелки со всякими вкусняшками: разные чипсы, печеньки, шоколадки, конфетки. Всегда так много и одновременно мало! И я пыталась засунуть в рот как можно больше. — Неловко вышло. Как вообще всё получилось: мы должны были с детьми ехать к свекрови, и когда я приехала забирать Тима, он вылетел из школы: напуганный, растрепанный, глаза размером с блюдца, в общем, в лучших традициях. Что-то блеет и просит помочь. Ну пришлось мужа вызванивать, просить его отвезти все это впечатлительное семейство к бабушке, а сама… вот. — Она разводит руками, показывая, какое «вот» имеет в виду. — Ну что, какой фильм смотреть будем? Она сама выбирала фильм, а я совсем не хотела шевелиться, потому что мне было слишком хорошо. Настолько хорошо, что я уснула, кажется, не дождавшись вступительных титров. Уж не знаю, чем обусловлена такая ее доброта, но я искренне надеюсь, что этот день никогда не закончится. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и аттракцион невиданной щедрости мамы Тимура тоже закончился. Она всунула мне пакет, не давая даже заглянуть в него, оглядела меня, одетую в вещи ее детей, и хлопнула меня по плечу, скорбно выдохнув: — К сожалению, это мой максимум. Я могу иногда подкармливать тебя и могу быть маленьким островком спокойствия, но из семьи я тебя забрать не могу. Я все понимала! Правда все понимала! И даже уже… не завидовала. Если только совсем чуть-чуть. У нее в любом случае свои дети, и их еще трое! Она просто физически не могла заботиться о незнакомой девочке. Того, что она уже сделала, было с головой достаточно, и, чтобы хоть как-то справиться с чувством внутри и попытаться выразить то, что я не могла сказать словами, я обхватила ее талию руками и прижалась так сильно, как только могла. Но только на секунду — она даже не успевает обнять меня в ответ, — я сразу же отпускаю ее, бросаю быстрое «спасибо» и убегаю. Пакет оттягивал руку и прятал в себе что-то волшебное, поэтому я, не утерпев до дома, засунула в него нос прямо в автобусе. Там были вещи самой Милы Викторовны: две красивые простые блузки: черная и зеленая, штаны, пара простых маек, строгая юбка и большая теплая толстовка. И все было такое красивое и такое… Дорогое… А на самом дне был контейнер. Еще совсем горячий контейнер со вчерашними тефтелями и рисом. Я прижимала его к груди, и он грел меня всю поездку, будто объятья невидимой Милы Викторовны, и не могла перестать улыбаться. Чтобы проверить, что Ольги нет дома, я сначала позвонила в звонок и постучала в дверь, и спряталась этажом ниже, прислушавшись. Ни даже спустя пару минут ничего не прошло, и я просияла от счастья — ее нет дома! Прятать пакет пришлось в своей комнате под кроватью, прикрыв еще и коробкой, потому что если Ольга увидит — она заберет. Заберет все: красивое оставит себе, а то, что не понравится, просто выкинет, снова оставляя меня в старой, задрипанной юбке и кофте, а я этого себе позволить попросту не могу. После квартиры Тимура моя убитая халупа угнетала своим убогим видом: ведь у меня даже не было обоев или люстры. Просто серые, бетонные стены и торчащие из них провода электричества. Эта жизнь была мне отвратительна. И продолжать, как Ольга, я не хочу. Я хочу, как Мила: большой дом, любящий муж, крутая карьера и много детей, которые любят друг друга, как Тимур любит своих младших. Вот чего я хочу. Только как это получить — это уже другой вопрос. А еще заметила, что мне совсем не хотелось курить, пока я была с Милой Викторовой, а теперь вот, когда я оказалась в этом царстве грусти и печали, желание курить навалилось с новой силой. Всегда было интересно: кем бы я была, если бы родилась в нормальной семье? Что ж, теперь мы об этом узнали. И знание это, наверное, предавало мне сил жить дальше. В школу идти не хотелось от слова «совсем». Потому что там сейчас начнутся эти кривые взгляды, разговорчики и перешёптывания за спиной. С одной стороны — отвратительно, а с другой стороны… Вряд ли мои новые одноклассники скажут обо мне хоть что-то новое, чего я еще не слышала. Но мои ожидания оправдались только наполовину: на меня и правда косились, однако никто не собирался кидаться в меня камнями, наоборот — в их взглядах я видела немое одобрение. Странно, что при таком отношении Катюшку с Серёженькой еще раньше не отмудохали. И это даже без скидки на девочку, которая из-за них вышла в окно. Тимура не было, как и значительной части класса: там, где раньше сидели Катя и её подружки, зиял островок грустной пустоты. К сожалению, конечно, это ненадолго, ведь била я не сильно, даже до сотрясения, думаю, не дошло, так что шайка-лейка во главе с маленькой психопаткой вернется совсем скоро. А я меж тем продолжала вести записи в тетрадке Тимура, которую я случайно забрала вчера. И хотя руки еще саднили, а держать ручку было тяжело, мысль, что я таким образом отдавала хоть каплю той доброты, что он со своей мамой дали мне, грела душу. И хотя настроение было максимально приятным, чувство грядущих проблем все-таки подсасывало где-то внутри. А оно меня никогда не обманывает. И не подвело, когда после школы Андрей ждал меня у школы. Была, конечно, надежда, что не меня, но он зыркнул своими водянистыми глазами неприязненно, схватил за руку, когда я подошла, поняв, что если не сделаю этого, он разорется, и закинул на заднее сидение машины, как котенка, запрыгнув следом. — Так прикольно еще ни один диалог в моей жизни не начинался. — Заткнись, Кира! И мое лицо впечатывается в кожаную обивку переднего сидения. Теперь уже… не прикольно.