Шаг назад

Минуют дни цветущие, как подснежники в последние дни зимы, выбивающиеся из-под мёрзлой земли, как только сойдёт снег, стойкие и прекрасные, тяготеющие к жизни. Алина позволяет себе наслаждаться временем, медленно собирая привычную жизнь по кусочкам. От осознания многих вещей становится и правда легче. У Алины есть друзья, пусть и видится с ними часто не получается. Есть Есения, которую она попробует учить основам владения силы, пока та не захочет уехать в Малый дворец на обучение. Вернее, если захочет. Это уже больше, чем многие мечтают иметь. Дела Керамзина не могут не радовать: усилиями Алины и остальных обитателей приюта за зиму был проведён небольшой, но вынужденный ремонт. Обветшалые углы коридоров больше не выглядят столь удручающе, и теперь, даже обрушься на крышу здания целое Истиноморе, она не пропустит и капли. Связь Алины с детьми приюта крепнет с каждым днём. Чувствуя накатывающую на хозяйку Керамзина тоску, они проводят с ней больше времени, спасительно отвлекая. Несмотря на это, гулять вместе с ними Алина не ходит. Она дивится, ведь и желание побыть одной и закрыться сироты принимают и отпускают её, совсем не боясь, что из этой пучины она не сможет выбраться. Не даром говорят, что дети видят и понимают больше, чем взрослые. Вот только сама Алина боится. По правде говоря, настроение перепадами напоминает горы Сикурзоя: какие-то дни проходят, полнясь энтузиазмом и надеждами на грядущие перемены, иные… Она почти и не помнит их вовсе, потому что стыдится этой части себя, сокрушённой. Их станет меньше, обещает она себе. Чтобы отвлечься, Алина собирается пригласить друзей в Керамзин через несколько месяцев, летом, ведь надеется, что Николай к тому времени сумеет разобраться с навалившимися государственными делами. От беззаботного времени на природе не откажется даже Король. А если не сможет, она сама приедет во дворец, чтобы надрать его королевский зад. Её правда волнует затянувшееся молчание. Ранней весной же ей предстоит улаживать вопросы, связанные с поездкой более взрослых детей на фермы в соседнюю деревню. Им проведут экскурсии и покажут, как правильно работать на земле. Она рассудила, что это будет полезным опытом и неплохой сменой обстановки. Для неё, конечно, это будет очередной головной болью, но Алина уже привыкла. В остальном Алина чувствует себя почти целой, за исключением того уголка души, в котором пролегает связь с Дарклингом. То место ныне похоже на выжженное до основания поле. И пусть. Значит, она и правда ничего не значила для Дарклинга. Значит, Алина была права. Ему чуждо человеческое, а ей станет чужд он. Через год или десять. Для этого придётся постараться, но Алина уже и не помнит, когда могла проживать дни без каких-либо усилий. *** Давным-давно сироты сами выбрали даты: в Керамзине почти никто не знал свою дату рождения, и отсчёт вели от дня прибытия в приют. Но им хотелось разделить что-то особенное между собой, секрет. Последний день весны для девочки. Цветущие яблони и вишни, распускающиеся бутоны, полные энергии, как и она сама в детстве. Тепло, в котором Алина обожала нежиться, лёжа на лугу с мальчиком, кутаясь, точно в тёплый шарф, в густую траву. Мальчик тогда щекотал ей нос былинкой, а потом ещё долго убегал от мести девочки — маленьких кузнечиков, которых она ловила в руку. Мал боялся их даже больше, чем Ану Кую в плохом настроении. Мальчик тоже выбрал весну. Девочка так и не поняла почему, хотя всё было легко: он хотел быть рядом. Первый день весны. Время, когда до настоящего тепла в Равке ещё далеко, а люди живут лишь надеждой на его приближение. Холодный и суровый, способный оттолкнуть любого своей отчужденностью. Но не ту, что знала его наизусть. Всегда пытающийся отстоять и защитить девочку. От мальчишек-задир из приюта, позже и от мерзких парней в Первой армии, которые считали её легкой добычей из-за хилого тела и наивного взгляда. Щёки обжигают солью. Порыв ледяного ветра врывается в открытое окно, выбивая из белой косы пряди у лица. Начинает мутить; Алина думает, что вот-вот слёз не останется, ведь и так целое Истиноморе выплакала за свою короткую жизнь, но они всё бегут, стекают по лицу, падают на деревянный пол. Возможно, она лелеет своё горе. Жалеет себя. Девушка сильно прижимает ладони к щекам, то ли пытаясь вернуть ясность рассудка, то ли просто согреть их. Алина понимала, что так будет. Каждый год бывает. Смерть напоминает о себе реже, чем могла бы, но бьёт по самому больному. Девочке до сих пор горько оттого, что она не знает имён большинства погибших во время гражданской войны. Они забыли о том, насколько разными были, сражались и умирали вместе, чтобы Равка могла жить. Но сегодня у Алины есть силы, только чтобы почтить память Мала. Мальчик стал частью её сердца. И Алина улыбается этому. Хочется, чтобы он просто знал: девочка хранит воспоминания. Их луг, звонкий смех, истошные крики Аны Куи после того, как они вместе испачкали ковёр в гостиной. Подробности стёрлись, это правда. Ещё хуже стало, когда Алина обнаружила, что стала забывать глаза Мала, их взгляд, остался лишь цвет — голубой. Как мальчик смотрел на девочку? С сожалением? Нежностью? Прищуривался ли, когда язвила? В памяти больше не удавалось отыскать и ощущения, которые она испытывала, касаясь его лица, вечно покрытого колючей щетиной. Главное оставалось неизменным: мальчик всегда находил девочку, а она только и делала, что терялась. Хотя лучше бы и не искал никогда, ходячее несчастье, его погибель. Что было бы с ним, не познакомься когда-то давно две сироты? Может, на лице и теле мальчика многими шрамами никогда не отпечаталась бы война. И Алине бы не задаваться этим вопросом, но он резонирует в каждом уголке сознания. Смог бы Мал понять её, её желания, действия? Или окрестил бы предательницей? Она, как в детстве, снимает обувь и поднимает ноги на стул, прижимая их к груди и обнимая руками. Кладёт подбородок на колени. Дыхание выходит изо рта паром. Солнце падает за горизонт. Наверное, это очень неправильно — вспоминать их обоих так близко. Из окна комнаты Алины всё правда смотрится странно. Меж импровизированными алтарями, на поверхности которых сейчас отражается последний свет, едва ли насчитается десять шагов. Неправильно ставить по свече за каждого: за её храброго рыцаря, который погиб, чтобы жила страна, и за того, чьё сердце самолично пронзила кинжалом. После того, как он чудом не уничтожил каждого, кто был дорог, в своём извращённом стремлении заслужить всеобщую любовь. После долгих размышлений Алина определила для себя его мотивы. По крайней мере, попыталась. Беззвёздный боялся забвения и одиночества. Хотел защитить Равку, но уверовал в то, что никто не сможет понять его, а потому своими же руками сделал себя одиноким. Этот страх ей понятен. Алина горько усмехается и сжимается под порывами ветра, что залетают в открытое окно. Отчего-то ей нравится ощущать холод кожей, он отрезвляет. Руки слегка подрагивают, потому что за несколько часов Алина не пошевелилась ни разу, кажется, кровь застыла в жилах и перестала разгонять тепло. Мала сожгли вместе с телами солдат, участвовавших в последнем сражении в Каньоне, как героя страны. Получилось сохранить лишь домотканый платок, пропитанный кровью, который Мал всегда носил под сердцем. Алина часто разглядывала вышивку на нём в первые месяцы после смерти Мала, а потом положила в сундук, не сумев избавиться. Будто изощрённая пытка для самой себя. Мал был достоин всех почестей, с какими покинул этот мир. В груди — неистовый шторм. Возможно ли забыть это? «Не позволяй всем тем смертям быть напрасными, Алина», — сказанные в кромешном хаосе битвы его последние слова. Они не были напрасными, Мал. Каньона больше нет, как и волькр. Это все ты, твоя заслуга. Она всегда будет любить её героя. Но будет неправильным отрицать, что в сердце неведомым образом живёт привязанность к темноте и тому, что в ней кроется. Пусть и немало усилий было приложено, чтобы убить её. Алина прячет лицо в ладони и сухо всхлипывает. Дышать выходит с трудом, надрывно. В этот миг невозможно быть уверенной, что завтра как ни в чем не бывало Алина продолжит жить. Всё чувствуется бессмысленным. Лживые мысли о том, что она справляется и строит новую жизнь, что не желает вернуть старую себя, ведь та видела в этом мире то, ради чего стоит сражаться, — это не залечишь ни словами поддержки, ни временем, которое, кажется, делает только хуже. Уши давно заложило так, что не вышло бы услышать и пушечный выстрел, не говоря уже о приглушённом, как всегда, шелестящем звуке появления постороннего в комнате. За мыльной пеленой в глазах его и увидеть едва возможно. Удостаивать взглядом того, кто так долго бередил застаревшие раны, а после испарился, — сумасшествие, будто желание сделать этот день ещё больнее. Но она поднимает тяжёлый взгляд и ждёт, пока он ответит тем же. Понимает, сколько эмоций отражается в собственных глазах, и всё же не может заставить себя задушить то, что испытывает. Алина ничем ему не обязана, не обязана и скрывать, что её с головы до пят обжигает ярость, — единственное чувство, которое сейчас существует. Внутри поднялась волна обиды на весь мир. Выплеснуть бы на него всю злость. Он бросил Алину на съедение призракам прошлого. Неужели Морозовы совсем не умеют умирать? От неестественности этого вопроса по спине Алины бегут мурашки. Настоящие монстры никогда не похожи на монстров, так Алине говорил сам Дарклинг. Право, уроки, преподанные ей жестокостью, оказались слишком правдивы и ценны. Ладони быстро сжимаются в кулаки, и воздух в комнате моментально становится удушливым, предвещая не грозу, нет, ураган. Алина внезапно осознаёт, насколько окоченели конечности из-за раскрытого окна. Каждая замёрзшая мышца в теле напрягается словно в ожидании битвы. Дарклинг стоит прямо, не опираясь ни на одну из ног, не горбя спину, будто опасаясь, что, если даст себе слабину даже в таком обычном деле, сломается, и слабость станет привычкой, от которой уже не отвязаться. Пришёл насладиться её очередным поражением? Хотя, наверное, Алина просто начинает видеть то, что первым приходит в голову. На деле его тело кричит об измождении, а не о триумфе. Алине чудится почти незаметный тремор чужих длинных пальцев. Первым порывом оказывается вопрос: — Что с тобой… Алина обрывается на полуслове. Что с ним произошло? Снова глупости. Она мотает головой, стряхивая наваждение. Скорее Керчия отступит от своего проклятого нейтралитета, чем Дарклинг ответит прямо. Неожиданно Алина заливается каркающим смехом, тонко граничащим с истерикой, напоминая себе сумасшедшую, одну из тех, что положили свой разум на алтарь силы или чего похуже. Её вовсе не заботит, что выглядит это по меньшей мере странно. Когда смех сменяется глухим кашлем, а горло начинает сводить до боли, повисает звенящая тишина. Наконец Дарклинг смотрит в ответ. Святые бы побрали кварц этих глаз, которые на фоне алебастровой кожи почти лихорадочно горят, пока сам он проходится по Алине взглядом, наверняка подмечая посиневшие губы и подрагивающую челюсть, красные глаза. Дарклинг остаётся стоять посреди комнаты, не подходя ближе. — Мир неспокоен. Из-за постоянных всплесков энергии мне стало тяжело поддерживать прежний вид, — ответ, пусть расплывчатый, — уступка Алине. Сейчас её взгляд становится по-настоящему осознанным, фокусируется и начинает изучать. Мраморная кожа стала бледнее прежнего. Хотя куда уж. Алина видит обескровленные губы и плечи, ещё отчетливее напоминающие острые углы от потери веса. Это не умаляет мрачной красоты Дарклинга, но заставляет задуматься. Было ли истощение причиной, по которой он исчез? Но это Дарклинг, и одного повода было бы ничтожно мало. Нечто пожирало его изнутри, вытягивало силы. Алина не имела и малейшего представления о том, что это могло быть. Не к чему лукавить, она даже не разобралась, кем он стал — ей попросту не хотелось продолжать ломать голову догадками. Правду возможно узнать только от самого Дарклинга, а он явно тщательно охраняет свои тайны, потому что обходными путями подойти к этому вопросу Алина пыталась десятки раз. Безрезультатно. Его состояние доказывает, что даже Морозовы могут быть уязвимы, а упрямство, с которым Дарклинг держит спину ровной, — что он до последнего не желал показывать это Алине. Слишком гордый. Признаться, Алина Старкова не чувствует того страха, который должна, учитывая, что сила Дарклинга с ним. Внутри что-то сломалось давно, и стало плевать на то, подчиняются ему тени или нет: Алина зла, но в любом случае попытается отрицать, что ей вообще есть дело. Она не знает, сколько её незваный гость стоит вот так. Часы? Минуты? Дарклинг ещё не заговаривал с ней первым, всегда ждал, пока осознает его присутствие, давал время. Или так проявлялось тщеславие? Молчаливый диалог заставляет Алину кусать внутреннюю сторону щеки из-за нарастающего напряжения и раздражения. В какой-то момент всё это надоедает. Она вскакивает со стула, чертыхаясь на свои закостеневшие ноги, и становится с ним на один уровень, исключая лишь ощутимую разницу в росте. Веки ещё щиплет, Алина сильно зажмуривается, прежде чем решает, что готова сказать хоть слово. — Ты не смеешь приходить ко мне в этот день! Ты не можешь отнять ещё и его! — выходит более ядовито, чем она рассчитывала. После первых вскриков приходит внезапное спокойствие; лицо перестаёт искажаться гневом, Алина качает головой, едва удерживаясь от ещё одного приступа странного смеха. Она не будет унижаться, не доставит такого удовольствия. — Убирайся. Уходи. Не хочу тебя видеть. Ты обещал уйти, если я попрошу. — Я лгал. — Ненавижу то, что ты видишь меня такой, — неровно выдыхает Алина. Слабой и беспомощной, дрожащей. Без гордо вздернутого подбородка и готовности остроумно парировать. Вслух Алина не произносит. Дарклинг выглядит неподдельно удивлённым и даже не пытается это скрыть. — Алина. Я уже видел тебя настоящую. При звуке её имени по телу Алины пробегает дрожь. В жилах с новой силой вскипает злость, и она не замечает, как оказывается ужасно близко, как тяжело дышит, продолжая упираться глазами в безупречное лицо. Тот, кто едва не загубил её. Тот, кто вернулся. Из-за подобной близости волосы Алины, развеваемые ветром, касаются плеча, затянутого в чёрный кафтан. В воздухе витает его запах. Сначала она хочет отстраниться, отойти дальше, но это будет значить, что ей есть дело, что её всю словно окатило ледяной водой. Алина отворачивается, только бы не видеть это проклятое лицо. — И ушёл. Всё равно ушёл. — На то были причины. — Посмотри на меня, — она резко вскидывает голову, перед глазами плывут круги от перенапряжения и приходится приложить усилие, чтобы не упасть на колени под тяжестью собственного веса. Жалкое, должно быть, зрелище. — Во что превратилась моя жизнь из-за тебя? — Разве это был не твой выбор — пустить меня? Не вини меня в том, что твоё сердце всегда тянулось к тьме. Связь влияет на нас обоих сильнее, чем тебе кажется. — Это не ответ. Это правда. — С чего ты взяла, что готова к ответу? — А к чему я готова? К тому, чтобы быть использованной и обманутой? — Я не давал обещаний. — Так пообещай! — рявкает Алина и не узнает свой голос. Если бы сила до сих была с ней, она бы сожгла весь мир дотла. — Или не возвращайся ко мне никогда. Слышишь? Я не кукла, с которой можно поиграть и выбросить. Алина видит, как Дарклинг внутренне борется с собой. Будто следующий шаг для него — шаг в пропасть. — Тратить время на игры это не то, что я могу себе позволить. Не сейчас. Ответь, Алина, — обращается он. — Почему ты всё ещё здесь? Алина цепляется пальцами за локти, пытаясь закрыться от вопроса, заставшего врасплох. Она тонет-тонет-тонет в словах и не знает как выбраться, как ухватиться за тонкую соломинку реальности и наконец заставить себя дышать. — Я… не знаю. Я больше ничего не знаю. Мне казалось, что ты… — Понимаю тебя? Твою жажду? — Нет никакой жажды! — Разумеется, — глухо бросает Дарклинг. Кровь вскипает от его спокойных ответов. Дарклинг, без сомнения, злит её специально. И правда, она больше не плачет. Лишь желает врезать ему в челюсть и расцарапать лицо. — Думаешь, настолько хорошо изучил меня, мои тайные желания и страхи? Ты ничего не знаешь о том, через что я прошла. Дарклинг кажется… колеблющимся, задумчивым, как если бы решал в голове уравнение. А затем тяжесть прожитых столетий касается его черт. В нём что-то ломается. Мысли Алины обращаются пеплом, когда его руки обвивают и окутывают её отравленным теплом. Ей всегда было трудно предугадывать его действия, но это… Она извивается, бьёт кулаками по груди в порыве бесконечной слабости, сотрясаясь в рыданиях. Нужно скорее уйти, иначе всё внутри разорвётся, потому что Дарклинг держит Алину в своих объятиях так, словно ему есть дело до её боли. Словно она — и боль, и Алина, — принадлежит ему. — Я знаю. Алина застывает точно ледяная глыба. — Ненавижу… — Ненавижу… — повторяет она, глотая очередной всхлип. Дарклинг не реагирует на скомканные протесты, остаётся непроницаемым. Ничто из этого не должно было быть таким реальным, пока просто не стало. Он не двигается, жмёт к себе, а после немного опускает голову, святые… Чтобы вдохнуть аромат её волос? Когда Алина чувствует, что остолбенение прошло, она сжимает пальцами его кафтан. Так сильно, как может. Ей хочется кричать, срывая голос, раздирая себе связки, Алина почти воет в его грудь, которая наверняка уже пропитывается её слезами. Становится тошно от себя, снова обнажившей вечную ранимость. Прохладная рука ложится на её щеку, чтобы смахнуть слёзы, но тех слишком много. Они маленькими переливающимися кристаллами скользят вниз по запястью Дарклинга и растворяются в черноте одежд. Они жгут его кожу. Алина запрещала себе думать о нём. Иначе попросту не смогла бы выполнять ежедневные обязанности, мучимая совестью и чувством вины за его руки на своём теле. За то, что самозабвенно целовалась с чудовищем. Все попытки были тщетными с самого начала. В следующую секунду Алина понимает, насколько долгим должен быть их разговор, но не пугается. Потому что это последний шанс, который она даст Дарклингу, чтобы объясниться. Если он ничего не скажет, она исчезнет. Хватка на плечах слабнет, и Алина отстраняется. Сморгнув остатки слёз, она почувствовала, что прямо сейчас потеряет сознание. — Зачем? — просто спрашивает Дарклинг. — Зачем ты делаешь себе больнее? По голосу сложно понять: злится ли он или искренне удивляется. Наверное, за сотни лет жизни у него превратилось в привычку переступать через людей, не жалея об ушедших, не позволяя себе этого. Но это не про неё. Дарклингу приходится долго ждать, пока Алина найдётся с ответом. В это время он расстегивает верхнюю пуговицу кафтана. Значит, не только ей тяжело дышать. После проводит рукой по волосам, пропуская смольные пряди сквозь пальцы, пытаясь собраться, и Алина замечает, что он приглаживает волосы всегда одной и той же рукой. Привычка. — Это, — Алина обводит руками приют, останавливая взгляд на окне, — мои вечные оковы, моё горе. Ты — тоже его осколок. Я отпустила прошлое, во всяком случае, попыталась, но странно осознавать, что изменилась я сама, — она сильно стучит по рёберной клетке: немного больше усилий, и на груди гарантированно останутся синяки, — где-то здесь, очень глубоко, в самой моей сути. Остальные не понимали этого. Будто игнорировали, что война покалечила каждого из нас, меня лишь чуть больше, — признаёт Алина. — Я была лишней там, пока они делали вид, что всё в порядке, хотя сами наверняка просыпались от кошмаров среди ночи. Когда я поняла, что пережила это, было поздно что-то менять, — тихий смешок вырывается из груди. — Я уже выкупила Керамзин и взяла ответственность за других. А потом пришёл ты, и я уже не была так уверена, что пережила… Но ты… рядом с тобой я не чувствовала себя ненужной и лишней. Алине стоит всего не отворачиваться, пока Дарклинг вглядывается в неё, блуждает по лицу в поисках… Обмана? Подвоха? Затем, прочитав ответ, он закрывает глаза. Между бровями пролегает морщинка. Интересно, что он ответит. Неподалеку раздаётся крик какой-то ночной птицы. Алина резко выдыхает. Ей тоже нужны крылья. Выразить то, что в душе происходило оказывается легко. И невыносимо сложно. Её боль, привязанность, далёкое ощущение родства душ. Гениальный мальчик, порождённый таким же гениальным предком. И простая девочка, совсем не гениальная, но ровно в той же мере целеустремленная, как и мальчик. Подобное действительно притянуло подобное. На мгновение, прежде чем заговорить, Дарклинг выглядит совершенно потерянным. Это быстро проходит: уровень его контроля над собой — над голосом, дыханием, движениями, интонацией — пугает. — Алина, я не отворачивался от тебя. — Он качает головой. — И не стану, как бы сильно ты теперь не пыталась притвориться, что хочешь этого. Пропитанные ядом слова, которые хочется выплюнуть ему в лицо, застревают поперёк горла, Алина едва не давится ими. И говорит искренне: — Но ты и не пытался понять, только бесконечно лгал и делал мне больно. Так и есть. Чудовище, перед ней стоит чудовище, не обычный человек. Мышца на его щеке дёргается, а взгляд меняется, становится болезненным. — Твоя самая большая ошибка была в том, что ты думала, будто я не понимаю тебя, — голос совсем отстранённый, тихий. — Способная ученица, только не в этом. Но ты отплатила сполна, верно, Алина? Убила безжалостного меня, разрушила планы по порабощению мира. — Дарклинг нарочно ощетинивается. — Так ведь ты думаешь? Нет, Алина давно знает, насколько много оттенков есть в каждом из нас. — Я бы многое изменила в прошлом, но это невозможно. — Ты бы не сбегала? — Я не знаю. Он зло улыбается. — Мне понятен твой страх, — и наклоняется к уху Алины, продолжая, — признать, что ты слишком похожа на меня. Друзья мгновенно отвернулись бы от тебя. Были ли у него вообще друзья, а не подчинённые и солдаты? — Замолчи! Ты ничего не знаешь о них. Очевидно, что они похожи. Вот только она не стала бы убивать так безжалостно и расчётливо, играть жизнями, как фигурами на шахматной доске. Стоит отвесить ему хлёсткую пощечину, какую она почувствовала от его слов. Но Алина, хоть и отрицает, подсознательно в этот день не хочет быть одна и представляет, каково станет без его присутствия, окутывающего всю её: холодно, пусто. — Скажи, дорогая Алина, тебе действительно легче от этого? Считать, что Дарклинг воплощал в себе всё, что тебе претит. Что приходил к тебе Александр, что стояла ты в его объятиях. Нужно сосредоточиться на размеренном стуке капель об оконную раму, на скрипе деревьев за окном, на чём угодно, только не на его словах. Не получается. Алина всё же замахивается, чтобы дать пощечину, а он мягко перехватывает её руку. Хорошая реакция, ругается она про себя. И замахивается другой, но и это Дарклинг предугадывает. Мерзавец. Напоминает извращённое соревнование: обоюдное ожидание предательства и вечное зализывание ран от ножей в спине. Дарклинг отпускает только одну руку, переводит взгляд на ладонь второй, рассматривая маленький шрам, заработанный в детстве, после опускает вниз, но не отпускает, а проводит пальцем по сгибам суставов, скользит от кончиков пальцев к запястьям. Прикосновение столь аккуратное, что Алина отводит взгляд. Она не в силах пошевелиться. — Легче, — соглашается Алина. — Так я чувствую себя менее паршиво и могу хоть на минуту перестать считать себя предательницей. Даже в такой поздний час его глаза мерцают сталью. Дарклинг всегда смотрел на неё так, будто она была уравнением, которое никак не сходилось. Хотя сама Алина никогда не думала, что в ней может быть нечто стоящее, непредсказуемое, небанальное. Такое, что заинтересует вечность. — Тебе не нужно отпускать боль, прятать, как что-то постыдное. Прими её, как часть себя, иначе рано или поздно она поглотит тебя. Или это сделаешь ты. Алине хочется увести разговор в другое русло: — Ты ведь тоже чувствуешь это? Внутри, наверное, в каждой клеточке… связь. Порой её отголоски завывали в костях Алины, призывали, провоцировали, изматывали, пожирали, немалых усилий стоило игнорировать это. Он замирает. Алина кривится: как и обычно, у неё припасён ворох вопросов, но почему-то думается, что даже сам Дарклинг не сможет ответить на каждый. Ведь иногда маска, соскальзывая с прекрасного лица, являет постоянное раздумывание, анализирование. Вероятно, он и сам не знает многого о природе их связи. — Да. Ты зовёшь, и я прихожу. — Дарклинг пожимает плечами. — Но когда я сопротивлялся… Скажем, существовать становилось тяжелее. Алина ощущает такую боль от его слов, что, кажется, одно это чувство может убить её. Хочется плакать и смеяться одновременно. Он не из тех, кто станет лгать о том, что чувствует. Едва ли он вообще кому-либо об этом говорит. Это ты перестал являться. Я забывала о тебе, а ты каждый раз снова приходил. Ты заставил меня осознать, насколько моя жизнь отвратительна мне. Почему теперь ты не можешь оставить меня в покое? В чём твоя цель? Осталось ли в тебе человеческое? Хоть что-то, из-за чего я могу продолжать оправдывать тебя в своей больной голове? Алина не умела лгать и притворяться, так что наверняка слова читались у неё на лице, поэтому произносить вслух их не было смысла. Зато она убедилась в том, что связь влияет на него в той же степени. Голова начинает раскалываться от ноющей боли. Выбор. Выбор. Выбор. Она должна сделать выбор. — Хорошо. Это хорошо, — эхом повторяет она. — Кто ждёт тебя там, за этой дверью? — резко спрашивает Дарклинг, заметив то, как Алина бессознательно задерживает взгляд на двери, расценивая это как попытку уйти. Проблема как раз в том, что уходить ей не хочется. — Никто, как и тебя. — Тогда останься. Дарклинг не размышляет, прежде чем протянуть Алине раскрытую ладонь. Ей были знакомы поцелуи, дружеские объятия и рукопожатия, намерения других людей часто казались Алине прозрачными. С Дарклингом было по-другому: она месяцами училась считывать проблески эмоций, осколки улыбок и движения мышц на лице — всё, что может приблизить к пониманию его сущности. Всегда хотелось разгадать его. Научиться читать. Но то, что происходит между ними сейчас, не укладывается в картину её мира и представление о Дарклинге. Реакция собственного тела пугает: сбитый ритм сердца, желание замереть и не двигаться, потому что мгновение похоже на лепесток розы, слишком хрупкое, и Алина боится разбить его. Ей нужно продолжать говорить с ним, вот решение. Только так станет легче. Потому что каждое предложение, каждое слово снимает груз с плеч. И тогда Алина протягивает руку и вкладывает в его ладонь. — Я хочу ненавидеть тебя. — Что же мешает? — без обиняков спрашивает Дарклинг. — Ты показал мне, что мир сложнее, чем может казаться, что тьма не всегда стремится отнять. Дарклинг заворожённо посмотрел на неё, словно Алина сказала ровно то, что он хотел услышать. От этой мысли скрутило внутренности. — Таких, как мы, больше нет, Алина. И никогда не будет. Алина могла бы откреститься от ответственности, сказать, что Дарклинг и правда не оставил ей убежища, кроме собственных объятий. Но правда в том, что у неё был выбор. И она его сделала, на этот раз, как ей кажется, окончательный. — Надеюсь, что не будет, — признаётся она. — Иначе этот мир не выдержит и взорвётся. Он смеётся искренне. Быть ей наивной дурочкой да предательницей, но, святые, Алина скучала по звуку этого бархатного смеха. Её руки крепче сжимают его. Александр. Не стоило ему открывать ей своё имя, быть может, без него было бы легче. Знать только титул и не видеть внутри человека. Алина буквально стекает вниз, потому что ноги становятся ватными, присаживается на мягкий ковёр. И тянет Дарклинга за собой. Удивительно, но тот поддаётся, и вот они уже вдвоём сидят на полу. Алина разъединяет их руки и с полустоном разворачивается, чтобы облокотиться на нижнюю часть кровати, вытягивает уставшие ноги. Дарклинг делает так же и недовольно отряхивает полы кафтана от пыли. — Привыкай. Со мной всегда неудобно. Он хмыкает, но ничего не отвечает. — Святые, неужели это всё, что мне уготовано судьбой? — Она задумчиво усмехается, уставляясь в окно, и очень старается запомнить сегодняшнее небо. Россыпь звёзд в призрачной дымке облаков. — Разговаривать с тем, кто едва не убил всех моих друзей? — А я, между прочим, нахожусь с девчонкой, вонзившей мне кинжал в сердце. Алина переводит на него взгляд, вскидывает одну бровь: — Жаловаться вздумал? Могу повторить. Он поднимает руки в примирительном жесте. — Теперь я вижу, что даже у таких мучеников, как ты, бывают плохие дни. Алине непривычно волнение, с которым она ловит каждое движение Дарклинга, точно тот с минуты на минуту растворится. Внутри что-то поднимается, обостряет каждую эмоцию. А ещё внутри растёт чувство вины, превращается в горький осадок на языке. Она осторожно кладёт голову ему на плечо. — Как ты сам сумел не поддаться безумию и боли? — мягко спрашивает Алина. — Никогда не поверю, что за многие столетия ты никого не подпускал к себе и не терял. Дарклинг задумывается, листая страницы своего прошлого. — Часто я был близок. Чаще, чем думает кто-либо. — Слова направлены куда-то вглубь себя, Алина даже представляет, что если скажет слово, то он может вздрогнуть, потому что настолько оторвался от реальности. — Чем больше другие знают о тебе, тем уязвимее ты становишься, тем больше контроля над собой отдаёшь другим. Когда тебя знают, ты теряешь преимущество, не имеешь возможности просчитать ходы. Наоборот, они могут предугадывать твои действия. Со временем я научился избегать привязанностей и перестал понимать, как люди добровольно идут на это. — Алина слышит, как Дарклинг резко втягивает воздух. Его речь тяжела от значимости и правдивости. — Вечность оставляет свои шрамы. Но если ты ждёшь сожаления, то я разочарую тебя, Алина. Следом за отчаянием проходило осознание: сдаться — значит бросить каждого гриша, значит оказаться…. — Слабым, — заканчивает Алина за него. — И ты не оказался. Он чуть поворачивает голову и подтверждает шёпотом: — Верно. А потом смотрит вглубь её глаз, и Алина удивляется, почему ещё не расплавилась под этим взглядом. Как же всегда было сложно понимать его. Теперь она осознаёт, что в Дарклинге вообще ничего простого то и нет. Его невозможно вписать в общепринятые стандарты и разобрать на составляющие. Всё, что с ним связано, — сложно. — В этом проблема? В нежелании быть слабым? — Слабости находятся в списке вещей, которые я не могу себе позволить. Ты в их числе, — неохотно признаёт он. — Но слабости презирают. Или их избегают. — Я питаю к тебе иные чувства. — Зачем ты говоришь мне это? — Ты просила правду, вот она. Я не знаю, почему раз за разом возвращался к тебе, я лишь знаю, что мог бороться с твоим зовом, но, полагаю, глубоко внутри мне этого просто не хотелось. Ты тянула за нить, и я шёл за светом, который рассеивал тьму там, где я находился. У неё внутри всё оборвалось. «Когда дело касается тебя, я становлюсь жертвой собственных желаний». И чудится, что былое напряжение сбавляет градус, сходит на нет. Хотя дураку ясно, что это совсем не так. Всё ещё больно. Алина наверняка выглядит так, словно он выстрелил ей в сердце и оставил умирать. Алине кажется, что в воздухе витает нечто едва осязаемое. Доверие? Может, его осколки, ростки? — Там, где ты находился?.. — Клубок ощущений, который я пока не могу распутать, — перебивает Дарклинг. Выходит, в такие моменты он оставался ни с чем — одно только воспоминание о солнце. Связь с Алиной виделась светом тому, кто слишком долго находился во мраке один. И Дарклинг пытался заставить себя думать, что не хочет большего. Когда он поцеловал её у озера, Алина ощутила силу его желания и впервые подумала, что, может быть, этого будет достаточно. Осознания того, что она больше не одна. Алина чувствует, что начинает засыпать прямо на полу во время разговора. В темноте всё ощущается предельно простым. Заклинатель Теней и его убийца. Святая и её мучитель. Алина и Александр. Алина не знает ничего, кроме того, что он по-прежнему рядом. Кроме того, что он, повинуясь нечитаемому порыву, поднимает её с пола, касаясь будто самого драгоценного в этом мире, и перекладывает на постель. Дарклинг сидит, касаясь плечом её плеча и не уходит. Этого достаточно. Потому что, оказалось, он мог быть нежен с ней, а ей сейчас этого было достаточно. Алина отпустила мысли о том, какой жалкой её делают эти размышления. — Учти, Александр, если ты ещё раз уйдёшь… — Пока сама не захочешь. Она бормочет что-то неразборчивое, но очень возмущённое и снова слышит чужой смех. — Не уйду. Кровать чуть слышно скрипит, когда Дарклинг садится рядом, после того как закрыл окно. А потом он смазано целует её в щеку. Хочется думать, что поцелуй скрепляет обещание быть рядом. Сколько ещё боли они причинят друг другу? Одни святые знают. В эту ночь она не Санкта-Алина, не заклинательница Солнца. Алина Старкова, девочка, сумевшая сразиться с самой темнотой, но потерявшая так много. Отправившаяся на покой слишком рано. Девочка, которая редко сходилась с людьми, пугала их своими странностями. Девочка, которая изменила мир, сама избрала свою судьбу. И каждое её решение, каждое действие вело именно сюда: в его объятия, к его бледным рукам и мягким губам. Пусть наутро этот разговор забудется и растворится. Пусть всё уничтожится, выгорит в её памяти, истлеет наутро. Солнце ещё бросит лучи на грехи Алины Старковой, но сегодня ей не обязательно быть праведной. Этого всё равно никто не ценил. Поэтому она ещё раз называет Дарклинга по имени, чтобы убедиться, что он не ушёл, и засыпает, едва слышит ответ.