Шаг назад

Отчего-то приют кажется Алине декорацией. Сценой, на которой она играла и продолжает играть роль Златы, богатой и отчасти беспечной девушки со своими скрытыми мотивами. И примитивную до ужаса. Это раздражает. Или, может, кукольным домом, в котором кто-то перевернул всё вверх дном. Последние дни в Керамзине и правда царит атмосфера сумятицы и хаоса: сирот готовят к поездке в столицу. Пройти по коридору, не споткнувшись о какую-нибудь игрушку и не натолкнувшись на вечно спешащих воспитателей, попросту невозможно. Ураганы проносятся тут и там, сметая еду со столов и вещи из шкафов. Алине радуются, её благодарят за организацию поездки, а она всё равно чувствует себя не к месту. Но, несмотря на то что усталость становится непреходящей, ей скорее нравится эта атмосфера повсеместной деятельности. Именно она делает Керамзин живым, а Алину — нужной. На те короткие дни поздней осени Алина позабыла, что такое одиночество. Совсем скоро, когда, помахав детям на прощание, хозяйка приюта закроет старые громоздкие двери, едва удержавшись на ногах от порывов колючего ветра, она начнёт вспоминать. Каждый последующий день начинается одинаково: вопросами и сомнениями. В постели под тёплым одеялом, во время завтрака и умывания. И продолжается, впрочем, тоже. Алина отмахивается от собственных мыслей и находит работу на день. Труд избавляет от лишнего и очищает разум. Насколько это возможно. Учителей Алина видит совсем редко, большая часть уехала в город, чтобы отметить череду зимних праздников в кругу семьи; детей, оставшихся в приюте, — всего несколько раз за завтраком; кухаркам с лихвой хватает дел, поэтому и с ними не выходит построить некое подобие беседы. Даже Есения, любившая проводить с ней время, держится отстранённо, будто теперь видит в дружелюбии подвох. Алина помнит слова Дарклинга о девочке, но пока не знает, как подступиться и узнать наверняка. Почти бессонные ночи становятся привычными. Тогда удаётся только свернуться в комок и закрыть глаза. Днём гораздо легче оставаться неприступной, но минуты, когда тебя поглощает темнота, — другое дело. «Я знаю, что ты не тронул бы её». «Откуда?». Иногда Алина буравит взглядом сундук, в котором так и лежит чёрный кафтан и шаль. Ловит себя на ужасающей мысли, что готова облачиться во что угодно, только бы не оставаться одной. И злится ещё больше. Может, если она снова наденет эту дурацкую шаль, Дарклинг вернётся, чтобы съязвить или, ради святых, стянуть её с плеч? Вернётся, как всегда возвращалась она. Вопреки здравому смыслу и всему остальному. И расскажет о том, что ещё скрывал. О том, как сохранил силу, ведь Алина, опрометчиво уверенная в невозможности этого, не допускала даже такой мысли. Это было бы честно. Тогда они вместе, бранясь, но неизменно притягиваясь друг к другу, как части целого, будут решать проблемы. Ей хотелось, чтобы все было так. Ей хотелось простить Дарклинга, поверить в то, что он не хотел ранить, как верят животные, что лижут бьющую руку. Простить, как прощают дети, которых раз за разом обманывают. Интересно, было бы проще, отражай погода мрачное настроение Алины? Тяжелые тучи, ливень или метель… Но ничего не происходит день ото дня. Небо ослепительно чистое, красивое и голубое. Время застывает, готовясь к чему-то. Лишь пейзаж постепенно меняется: осень заканчивается, и люди начинают укутываться в шарфы и меховые воротники, а деревья — в снега. Алина ездит на городские ярмарки, рынки, ухаживает за лошадьми, выходит на своевременно замерзшее озеро, чтобы покататься на коньках, — делает то же, что и обычно. А ещё Алина позабыла, насколько быстро умеет привязываться к людям. Часто чудится что, зайдя в один из бесконечных коридоров, она снова наткнётся на Дарклинга. Что всё попросту окажется сном. Кошмарным. Алине не привыкать. Тогда хочется дать себе пощечину. Всякий раз внутри что-то разбивается, когда приходится идти мимо розовых кустарников, ныне опавших, покрытых белой коркой. До чего забавно. На первых порах она так упорно гнала его и свято верила в то, что Дарклинг не может просто взять и снова появиться в её жизни, не может менять реальность под стать своим желаниям. Ведь даже у силы гришей есть отчётливые пределы. Но Илья Морозов их не видел, или попросту был готов пойти на всё ради родной крови. И этих двоих связывает гораздо большее, чем фамилия. Бремя знаний и желаний, вера в то, что они способны изменить мир. Чем готов был пожертвовать Дарклинг ради второго шанса? Ответ напрашивается сам: всем. Алина сама себе напоминает часовой механизм, заведённый и ожидающий неизвестно чего. Взорвётся или нет? Потому что запах пороха витает в воздухе. Когда настанут настоящие последствия и не захлестнут ли они с головой, подобно лавине, сходящей с гор Петразоя? Почему Алина не рассказала о происходящем никому? Она и сама толком не знает. Больше всего на свете её раздражают вопросы, остающиеся без ответа. В груди колет воспоминанием о прошедшем не так давно дне рождения. Двадцать три года исполнилось Алине Старковой. — Стареешь, — заметил Дарклинг. — Молчал бы ты, вечно молодой и прекрасный. — Это что, морщина у тебя посреди лба? Алина быстро поднесла руку, чтобы убедиться: обманщик. Злобно прищурилась, всё-таки задула свечу, и тонкая струйка дыма ещё немного танцевала на ветру. Откуда Алине знать, правдиво ли было это? Ниоткуда. Приходится разгонять марево нашедшей тоски и возвращаться к насущному: к отчётам, выездам в город, к финансовым вопросам приюта. Настоящее — определённость, прошлое и будущее — смятения, сплошная неизвестность. Может, не рассказала, потому что ни Николай, ни Зоя, ни тем более Женя её просто не поймут? Кучка героев, как назвал их Дарклинг. До самого конца. Алина не в праве осуждать. Да и как она может хоть кого-то из них, искалеченных самим же Беззвёздным святым, просить принять её выбор? Можно врать об отсутствии этого самого выбора, но он есть всегда. Каждый из них имеет полное право ненавидеть, и им они не пренебрегают. Просто ей хотелось не бояться его. Глупая. Глупая. Глупая. Птица, нет, паук мечется в клетке из собственных мыслей, оторопело и растерянно, не имея угла, в который можно приткнуться. Будто клетка на этот раз круглая. Не сплетена ли та из собственной паутины? Нужно было закончить раньше, не заигрываться в принятие и понимание. Но Алину Старкову, на её беду, слишком тянет к неестественному и неразгаданному. Как и всех людей, зачарованных прекрасной личиной Дарклингов. В один вечер он сказал, что никто не знает о нём больше, чем Алина. Собственный ответ уже и забылся, но эти слова… изменили что-то. Всё было, чтобы снова посмотреть на то, как Алина разбивается? Внутри, оставляя на раскалённом песке неглубокие борозды, точно вскидывается ядовитая змея, которую очень больно укололи. И о той боли все внутри требует выть, кричать от беспомощности, сделать больно ему. Она знает: гнусно и неправильно желать отмщения, но пелена слепой ярости в глазах не позволяет видеть дальше собственного носа. И подставлять правую щеку Алина не намерена. Внутренне приходится храбрится, убеждая себя: он придёт; теперь эта мысль становится злой и гадкой до тошноты. Пожалеет о том, что снова сделал её одинокой. Тогда Алина Старкова будет той, кто закроет дверь прямо перед его лицом. Но храбрость испаряется с течением времени, как испаряется запах осени, мятых листьев и сухой травы из воздуха, сменяясь холодом и апатией одетых в иней деревьев и крыш. Так выветривается надежда. *** Пусть Алине как никогда сложно находиться в стенах, казалось бы, безопасного приюта. Пусть тоска накатывает волнами, усиливаемая то ли сменой сезона, то ли временным опустением Керамзина. На зимние праздники остаются лишь самые маленькие: за ними было бы сложно уследить даже дюжине воспитателей, Алина знает по себе. Злость сменяется безысходностью и смирением. Жизнь идёт своим чередом. Недавно она получила письмо от Николая. Эта зима будет первой, когда друзья не приедут. Что ж, Алина точно знает, что для этого есть поводы: Фьерда, парем, гниль, что распространяется по Равке. Он явно недоговаривает, но не стоит исключать наличие государственных тайн. А раз уж Алина сама решила отойти от дел, давить она не будет. Ноги сами несут по нескончаемым коридорам Керамзина. Оттягивая время, Алина останавливается у стен, увешанных резными рамками и снова поражается тому, что в коридоре висят картины её авторства. Ведь когда приходит вдохновение, она, кажется, теряет контроль над руками и кистями; искусство творит само себя, управляя женскими пальцами, избрав именно Алину своей посланницей. И это почти самая большая честь, оказанная ей мирозданием, не считая силы Солнца, конечно. От пронзительного взгляда на них бы появиться потёртостям, но шероховатым слоям краски нет дела до этого. Для чего висят эти картины? Наверное, только чтобы напоминать. На одном из полотен изображён Малый дворец. Не исключено, что одной-двух башен не хватает, а в парке всё перепутано местами, ведь Алина рисовала по памяти, но великолепие, источаемое дворцом никуда не пропало: он был бóльшим, чем просто крышей над головой. В таких местах не хочется смотреть под ноги или на то, что находится на уровне глаз: чтобы рассмотреть искусную лепнину и капители колонн, нужно смотреть вверх. Смотреть на золотые купола, пророчащие каждому из гришей великое будущее. А затем увидеть и то, что выше, за пределами людской досягаемости — небо. Только сейчас Алина понимает, что ровно такой вид открылся на дворец в первый раз, когда Дарклинг сказал что-то вроде «добро пожаловать в Малый дворец», не забыв упомянуть об уродливости Большого. Она улыбается, поджимая губы, пока перед глазами проносятся месяцы тренировок с Боткиным и Багрой, посиделки с Женей и травмоопасные столкновения с Зоей, и идёт в пустую гостиную. Есения никогда не любила находиться там, где шумно и людно. — Вот ты где, Есения. Я хотела поговорить с тобой, — начать Алина решает издалека. Девочка поворачивается, роняя куклу из рук. Дураку будет ясно: её что-то гложет. И, кажется, Алина догадывается, что именно. Она опускается рядом с Есенией, на новый махровый ковёр, и нарочно засматривается на недавно затушенный камин, потирая плечи. — Сегодня в гостиной так холодно, не находишь? Есения кивает. При глубоком вдохе можно различить аромат сушёных трав — чабрец, мелисса, душица и ещё много-много названий, которые Алина не слишком старалась запомнить, — главное, что пахнет действительно приятно. Как в детстве. И как в тёмной комнатушке Багры, затопленной до проступающих капель пота на ладонях, когда в перерывах между избиением тростью и руганью выдавалась свободная минутка и Алина изучала место обитания древнейшей. Постфактум у неё на кончике языка постоянно крутился вопрос: как Багра смогла прожить так долго? Ведь каждый рано или поздно опускается на дно, к самым глубоким океанским впадинам, куда свет не пробивается тысячелетиями. Что помогло ей выплыть? Неиссякаемый интерес к будущему или нечто большее? Но Алина так и не задала ни один из этих вопросов то ли из уважения, то ли из страха перед ответом. — Знаешь, я даже не знаю, как правильно его зажигать… — она снова кивает на камин. Да уж. Актриса из Алины никудышная, но для представления, которое нужно разыграть, сойдёт. — Ты же знаешь, что мы можем друг другу доверять, да? — Конечно! — восклицает девочка, чуть ли не подпрыгивая на месте. И тут же стушевывается, отводя глаза в сторону. Воистину чистый цветок, не умеющий лгать и предавать, ещё не знающий цену доброте, потому что Алина проследила, чтобы дети в Керамзине видели как можно меньше зла. Остаётся только продолжить прощупывать почву: — Мне кажется, или ты хочешь мне что-то рассказать? Может, это самый настоящий секрет? — Да, секрет. Есения насупливается, своим видом давая понять, что так просто её не расколешь. Алина хмыкает и долго молчит, обдумывая дальнейшие ходы, пока Есения жмётся к её плечу, ища тепла. Кто бы мог подумать, что именно рядом с ней Алина будет отдыхать душой и выпадать из реальности на часы, играя, читая или вовсе просто смотря на малышку. Так матери относятся к своим детям? — Тогда давай поделимся секретами друг с другом. Можешь быть уверенной: твой я никогда не выдам, — условным «ключиком» из ладони Алина повторяет давно забытый жест, «закрывая» рот, и выбрасывает его, дурачеством выбивая себе немного времени на то, чтобы собраться духом. — А вот мой. Только никому! Что ж, она знала, что не сможет скрывать это вечно. По мановению руки на тускло освещённых стенах начинают змеиться тени. Вся сущность противится использованию его силы, и всё же тьма подчиняется, по своему желанию или без. Благодаря терпению и немалой доле концентрации у Алины наконец получается бесформенные щупальца сделать чем-то похожим на жар-птицу. По крайней мере, лучше уже не выйдет. Чёрные крылья, оставляющие за собой едва заметный шлейф, делают пару взмахов, набирая высоту, птица подлетает к потолку, чтобы стянуть побольше теней в себя; напоминает то, как устья реки стекаются в озёро или море. Неморе. — Краси-и-во, — тянет Есения. — Так это ты! — внезапно продолжает она после небольшой паузы. — Я видела, как тени танцуют, когда была одна. Дарклинг. Зато не солгал о том, что Есения его не видела. — Правда? — Мне было страшно, но потом они начали играть со мной, и страх пропал. Напоследок Алина велит теням кружить подле камина, будто в попытках разжечь пламя, чтобы ещё сильнее подтолкнуть Есению к признанию. — Твоя очередь, — напоминает Алина. — Я не буду ругаться, обещаю. Вместе мы со всем справимся. Она скрепляет их ладони, безмолвно выражая поддержку, обещая, что всегда будет рядом, чтобы помочь. Мягкое сердце Алины Старковой подсказывает: так будет правильно. Нужно сделать хоть что-то правильно. Та самая решимость, заставляющая всякий раз совершать необдуманное, — проклинать её иль нет — зреет в детском лице. И глаза Есении вспыхивают плавленным золотом, как наверняка и у самой Алины, когда в камине разгораются первые искры. Поначалу несмело, будто первые шаги, но с каждой секундой огонь растёт. Почти как её свет. Немногим горячее. Волны тепла расходятся по гостиной, и огонь оранжевым раскрашивает мебель, пол и стены, рисует на лицах сидящих. Алина подавляет желание сильно зажмуриться и протягивает руки вперёд. Невидящим взглядом уставившись на всполохи огня, лижущие стенки камина и обгорелые поленья, она вспоминает момент, когда пробудилась её сила. В агонии битвы с волькрами, когда твари заполонили весь скиф. Пепелище мачт, которые сожгли инферны в жалких попытках защититься. И едкий запах крови, пропитывающей палубу, как солёная пена Истиноморя. Так близко к погибели — собственной и Мала. Всё же она слишком отчетливо помнит тот день, принёсший и страдания, и открытия. Если бы кто спросил, Алина предпочла бы более мирный способ для подобных открытий. Когда испарина покрывает лоб Есении от усилий, она опускает руки, пугливо подглядывая за реакцией Алины. Неужто боится наказания за сожжённый пару месяцев назад ковёр? — Это мой секрет. Ты должна сохранить! — Даю слово, — заверяет Алина. — Знаешь, твой секрет означает, что ты ещё более особенная, чем я думала. Я рада, что ты рассказала. Последние тени сомнения и страха тают на детском лице, и Есения льнёт к рукам, совсем не обласканная жизнью, как и сама Алина. Два одиночества нашли друг друга. — Почему ты грустишь? — бормочет Есения, уткнувшись Алине куда-то в бок, и разобрать получается с трудом. Алина едва не закашливается от неожиданности вопроса. Видимо, мысли отражались на лице, или девочка слишком хорошо её понимает. Никакого подтекста, двойного дна у слов — кристально чистое любопытство. Есения поднимается. И остаётся лишь гадать, что она бы ответила на правду. Правда в том, что Алина не грустит, а безумно злится. Потому что всё становится слишком сложным. Потому что для счастья всегда чего-то недостаточно. Будто днём всем сердцем она желает ледяной ночи, но, стоит луне показаться на чёрном полотне, пугается и теряет контроль над ситуацией. — Скоро зима. Мне всегда грустно в эту пору. Природа впадает в спячку, становится неживой, а ветер валит с ног… Алина пожимает плечами, пытаясь скрыть то, что сама дрожит, как осиновый лист на ветру. В комнате, несмотря на разгоревшийся огонь, холодно. Зима. Какое простое и неподходящее слово. Неспособное выразить и толики правды. — Ты хочешь научиться управлять этим, Есения? — Очень! Кажется, в Малом дворце в будущем ожидается пополнение. Генерал Назяленская будет рада. — Тогда я позабочусь об этом. Завтра. А сейчас — спать. *** Раны ещё слишком свежи, чтобы не бередить их каждую секунду. Алина и сейчас может вспомнить взгляд Дарклинга, как никогда уязвлённый, взгляд преданного человека, хотя не одному ему полагается таковым себя считать. И как она тихо кричала в библиотеке после того, как он испарился. Но плохо помнится окончание того дня. Только пара скупых слёз, скатившихся по щекам, — сразу последовала попыталась взять себя в руки. Учителя сказали Алине, что никогда не видели её такой бледной. Чьи-то руки настойчиво пытались прощупать температуру по её лбу. Отмахнувшись от них, Алина молча поднялась к себе, ступая на самых носках и считая ступеньки, совсем как в детстве. Они были связаны не только его красивыми словами о предназначении и треклятой нитью. Алина просто устала. Так устала притворяться кем-то другим. Новое имя, новая жизнь, зато старая боль. Дарклинг был прав, когда сказал, что она играет мученицу. Искупление грехов, избавление от чувства вины виделось именно в посвящении своей жизни кому-то другому. Приюту. Но этого ли ей на самом деле хотелось? Скорее молния ударит в само основание Керамзина, чем Алина поделится с кем-то переживаниями. Да и решись она рассказать, скорее всего просто не нашла бы слов. И хотя в груди постоянно царапает, болит, Алина понимает, что просто обязана жить дальше. Просто нужно немного времени, и тогда Санкта-Алина исцелит свои раны, как делала это всегда. Совсем немного. И всё станет как прежде. *** С приближением вечеров Алина становится похожа на дикого раненого зверя, что так и норовит кинуться на каждого встречного. Какой бы упрямицей она не была, в такие моменты её мысли принадлежат ему, даже если самого Дарклинга рядом нет. — Иди сюда! — Ни за что, — кинул Дарклинг, обводя скептическим взглядом импровизированный каток на озере. То была прошлая весна, непривычно холодная и богатая на снег. Оставались считанные недели до того, как лёд начнёт таять и весна окончательно вступит в свои права звонкой капелью и кучами грязи на дорогах, а Алина никогда не упускала шанса повеселиться. — Ты всё равно не сможешь разбить коленку или нос. Не будь таким скучным. — Звучит как вызов. — Это он и есть, если ты не заметил! — Алина размялась, отряхнула снег с тёплых перчаток и выдохнула пару облачек пара, с наслаждением пуская холодный воздух в лёгкие. Алина засмотрелась на небо: ни единого облака, а цвет его был настолько синим, что в глазах начало колоть. — Я не ведусь на подобные провокации. Дарклинг, смотрящийся почти несуразно в чёрном на ослепительно белом, чинно ступал по снегу, слегка припорошившему лёд. Плавно, будто зверь на охоте. — Как знаешь! — фыркнула Алина и по излюбленному обычаю закатила глаза. Алина кружила по льду, подобно снежинкам, кружащим в порывах ветра. Или, по крайней мере, ей так казалось. У неё не получилось определить момент, когда носок конька врезался в место, где лёд опасно истончился. Послышался глухой треск. Вскрик сорвался с губ, ведь падение было почти неизбежным, но равновесие восстановилось так же внезапно, как и потерялось пару секунд назад. Бессознательно взглядом она нашла Дарклинга. И тут же отвернулась, когда заметила, как в его глазах мелькнуло нечто похожее на испуг. Можно притвориться, что Алина не впивалась ногтями в его спину, не переплетала их языки отчаянно, в попытке сделать одиночество чуть менее невыносимым, а дыру в груди — огромной. По правде, она так и делает. И Дарклинг своим отсутствием лишь подтверждает, что снова они, того не желая, пошли по одной тропе. Мысленно протягивая руки к крепкой нити их связи, Алина натыкается лишь на жалкие развалины и остов стены, которой она так любила бахвалиться. Стены, что, как думалось, защищала её сердце, не позволяя никому его разбить. Иногда Алине чудится, что она стоит на краю пропасти. Кто бы мог подумать, что нежеланное вмиг станет желанным? В горле застревают слова, не предназначенные ни для чьих ушей: «Как прежде не будет». Алина, лёжа в тёплой постели, отворачивается к стене и рассматривает стопку книг из библиотеки, среди которых продолжает пылиться «От крайнего севера до южных берегов». Спать совсем не хочется. Что ж, она может заняться чем-нибудь другим. *** — Кажется, я объявила отбой час назад, почему вы всё ещё здесь? — спрашивает Алина, пытаясь звучать хоть немногим грозно. Наверное, сироты уже выучили хозяйку приюта: она не сможет долго обижаться на непослушание, но задаст такую словесную взбучку, что мало не покажется. Минула бóльшая часть зимы. За окном всё темным-темно, время близится к полуночи, но детям, хаотично сидящим в разных точках гостиной, до этого никакого дела. По комнате разносится размеренный гам разговоров и перепалок и приятный треск поленьев в огне, заполняющий пространство уютом. — Не хочу спать! Маленькая Лара, черноволосая и голубоглазая, стоит, скрестив руки и насупившись. Крупные кудри спадают на лоб, и она пытается не морщиться каждый раз, хотя щекотно, должно быть, до невозможного. Зелёное платьице с белым кружевом на рукавах перепачкалось и измялось в местах, где её крохотные кулаки обиженно сжимали ткань. — Начина-а-ается… Маленьким давно пора в кроватку, — глумливо протягивает мальчишка на вид лет двенадцати. Михаил. Он попал в Керамзин не так давно и, как думается Алине, многое недоговаривает о своём прошлом. Отчего-то кажется, что жизнь его была гораздо суровее, чем должна быть у обычного деревенского парнишки. Алина всё никак не может выкинуть из головы то, как Михаил набросился на еду в свой первый день здесь. — Тебе, Михаил, между прочим, тоже пора. Он распрямляется, пытаясь казаться выше, хотя едва ли достаёт Алине до плеча. Михаил весь от макушки до пят — шипы да иголки. Но спорить не осмеливается: видно, уважение к старшим и боязнь наказания взяли верх над ребячеством. — Расскажите Ларе сказку, и через минуту она, как обычно, будет засыпать, — фыркает одна из старших девочек, София, перекидывая ноги через спинку кресла и энергично болтая ими. — Я, если кому интересно, тоже была бы не против какой-нибудь сказки. София резко поднимается, подкладывает руки под подбородок, хитро сверкая глазами цвета молодой травы, и смотрит на Алину — ждёт ответа. Если спросить, кого София невероятно напоминает, Алина не раздумывая ответит: лису. Редкой красоты и острого ума девочка. Цвет волос похож на Женин, только ярче и светлее, как ореол Солнца в закатные часы. Может, София любила сказки, потому что хотела верить в чудеса, а может, потому что видела их собственными глазами. Никто не знает. Но Алине и правда приятен проявленный интерес к её способностям рассказчика. Она проходит вглубь комнаты и опускается подле камина — излюбленного места для посиделок, — и огонь начинает дышать жаром в спину, отчего по рукам идут приятные мурашки. И оглядывает собравшуюся компанию: София, Надя, Влада, Лара и Михаил. Они все, не сговариваясь, замирают в ожидании. «Такие разные и такие одинаковые», — думает про себя Алина. — Слышишь, что говорит София? Будет вам сказка, только после сразу по комнатам. — Правда? — Правда-правда, — заверяет Алина. — Уговор? — Да! — выкрикивает Лара и усиленно кивает. — И о чём же сказка? — голос подаёт Надя, до того сидевшая молча. Алина на мгновение задумывается. — О первой заклинательнице Солнца. — Да это ведь скука смертная! Ни чудовищ, ни сражений, одни девчачьи сопли! — буркает Михаил, усаживаясь на ковёр так, словно делает всем одолжение. — А мне кажется, что Ларе и другим будет интересно. Упрашивать я никого не планирую. Слышишь, Михаил? — пока что не получается называть его «Миша», это будто что-то слишком сокровенное, до чего их взаимоотношения дойдут ещё нескоро. — Не хочешь — не слушай, но прекращай дразнить тех, кто хочет. Мальчонка сжимается, будто его погладили против шерсти, бездумно щёлкает пальцами и после прочесывает ими беспорядочно лежащие волосы. — Вот именно! — ворчит Влада, сестра Нади. Девочки не близнецы, погодки, но невероятно похожи друг на друга. Долгое время Алина даже путалась. — Тебя вообще никто не спрашивал, зануда! Ну всё, сейчас кому-то не поздоровится! Влада корчит рожицу Михаилу в ответ. Шум становится сильнее, и у Алины, кажется, дёргатется глаз. — Теперь угомонитесь, ради всех святых, иначе я сама сейчас пойду спать. — Ладно-ладно… — сдаётся Михаил, приглашая малышку Лару, стоящую поодаль, сесть рядом с собой. — Садись, чего уставилась! Мгновенно подбежавшая к нему Лара выглядит всё ещё чуть расстроено, она утирает нос рукавом платья и, напоследок всхлипнув, неуклюже плюхается на ковёр. А Михаил примирительно притягивает её ближе, прижимая к себе рукой, точно большая птица прижимает птенца крылом. Вспыльчивый и быстро остывающий, он привыкает и привязывается к детям вокруг. Легенду о заклинательнице Солнца Алине рассказала Женя во время одного из вечеров в Малом дворце после выматывающих тренировок, когда они залазили на кровать с ногами и без зазрения совести сплетничали, поедая сладкий инжир. — Говорят, что в незапамятные времена не было ни восходов, ни закатов, — начинает Алина, готовясь к долгому рассказу с постоянными прерываниями. — Проходила ночь, и солнце сразу светило во всю мощь, обжигая людей своими лучами. Это время, когда было лишь белое и чёрное, без полутонов и оттенков. Гордым и самолюбивым был Солнце. И незыблемым был закон: строго запрещено смотреть на светило. Долго поклонялись Солнцу люди, боялись его и сторонились. — А почему запрещено? София легко пихает Владу локтем в бок. И бурчит что-то про очевидность и тишину. Та отмахивается и громко фыркает. — Может, потому, что оно сжигало им глаза! — замечает рядом Надя, подтягивая ноги к груди. — Чш-ш! — Не перебивать, у нас был уговор, — предупреждающим тоном произносит Алина, пока стягивает с плеч накидку. Жарко. — Да, не перебивай! — встревает Влада, лежащая на спине и глядящая в потолок, на нарисованные там Алиной созвездия: Охотник, Ученый, Три Глупых Сына, яркие спицы Прялки, Южный Дворец. Тогда Алине вспомнились покои Дарклинга. Шестиугольная комната, в центре — кровать с куполом, усыпанным перламутровыми вставками, которые и были звёздами. И она решила позаимствовать понравившуюся идею. Детские споры на какое-то время утихают, и долгие минуты в гостиной слышен только голос Алины. — Но в одной деревне родился мальчик. И однажды решился он посмотреть прямо в глаза огненной звезде и прокричал: «Не такой уж ты страшный и грозный! Хватит людей пугать! Пришло время свободы!» — Сейчас Алина могла поклясться, что в хмуром лице Михаила с густыми бровями и острым носом мелькнул искренний интерес. Он будто стал слушать внимательнее. А Лара обмякла на его плече, погрузившись в сладкую дрёму. — Разгневался Солнце, и его лучи стали еще более жгучими и яростными. Ослепили они глаза парню. Любила того юношу одна девушка. Узнав о слепоте любимого, она решилась обратиться к Солнцу с мольбой. — Какая смелая… София теребит кулон на шее, наверное, даже не замечая, что сказала это вслух. Почему-то эти простые слова вызывают улыбку. Мы все есть одно. Морозов был прав. И сейчас Алина всей душой ощущает единение с этими сиротами, потерявшими дом, но нашедшими его здесь, в Керамзине. — Долго молчало Солнце, ответило лишь на третий день: «Прощу непокорного юнца, если поднесёшь мне подарок, да такой достойный, какого я ещё не видывал». Алина забывается, влекомая собственным повествованием куда-то вдаль. Многие дети Равки и правда вырастают на подобных сказках да легендах, и, конечно, жаждут новых. Для кого-то — дурачество да и только, но Алина знает наверняка, как запоминаются истории о чудесах, волшебстве и существах, канувших в лету. К ним теперь относится и Санкта-Алина. — Опечалилась девушка, долго думала она и от отчаянья вышла ночью в чистое поле и стала собирать в корзину лунные лучи, — слова текут, как горный ручей, и Алина на секунду прерывается, поскольку именно в этот миг начинает идти снег, крупные хлопья прилипают к окнам и медленно превращаются в капельки, стекающие по стеклу. — День за днём она выходила к колосьям пшеницы, а на рассвете ставила корзину с серебряным светом в подарок звезде. Понравился этот подарок Солнцу, не только простил он юношу и вернул ему зрение, но и подарил людям время восходов и закатов, когда каждый мог смотреть на светило в эти благостные минуты без вреда. — Почему…. — начинает было Влада, но закончить не успевает, осаждаемая Михаилом. — Почему да почему! Хватит вопросов, пакостливая почемучка! — Ла-а-адно… Если дети и ждут замечаний от хозяйки приюта, то не получают, потому что она отчего-то в ответ только смеётся, чем отчетливее делает странности в себе, но кто ж без них? — Солнце высоко оценил её старания и, когда клонился к горизонту, коснулся горячим перстом чистого сердца, полного доброты, одарив девушку небывалой силой. Солнце ушёл на трон, чтобы восседать на небосклоне и смотреть на свою назвáную дочь и на людской народ. Девушка та и стала заклинательницей Солнца. София сбоку мечтательно вздыхает. — Перст — это палец на древнеравкианском, если кто не знал! — тут же горячо обьясняет Надя, словно только и ждала момента, чтобы показать всем свои познания. — Интересно, что стало с Санктой-Алиной… — задумывается София. — Я слышала, что Солнечная Святая не умерла, а стала бродить по свету и защищать невинных и наказывать виновных! — Ты же знаешь, что это неправда! — Вот и правда! — И от кого же ты это слышала? От местной сумасшедшей старушки? Влада открывает и закрывает рот и опускает глаза в пол, пытаясь скрыть в этом движении глубокую обиду. — Неважно! — защищает её Надя. — Я верю в то, что она никогда не оставит Равку, просто никто не знает, где она! — Ага, а Беззвёздный помогает ей, или в какую ещё ересь верят его последователи. С этими словами Михаил невесть откуда достаёт сухарь и начинает грызть его. Алина тяжело вздыхает и молчит. Дети даже не представляют, насколько их догадки и людская молва далеки от правды. — Михаил, Надя и Влада, прекращайте пустые споры. Помните обещание? Марш по комнатам. По гостиной проходит череда разочарованных вздохов. Лишь София благодарно подмигивает и, грациозно поднявшись с ковра, первой уходит восвояси. Неохотно, будто посиделкам только сейчас бы начинаться, остальные дети желают Алине спокойной ночи и плетутся в сторону скрипучей лестницы. Вот ради кого Алина просыпается по утрам и улыбается. Она встаёт и наливает воды из графина, чтобы промочить пересохшее от долгого рассказа горло. Подкинув дров в камин, Алина выходит из гостиной, не забыв заглянуть с какой-то больной надеждой в тёмные углы рядом с лестницей, туда, где мог бы стоять он. Обнаружив только небольшого паучка на искусно сплетенной паутине, Алина поднимается к себе и засыпает. На этот раз крепко и без кошмаров.