Шаг назад

Тонкая полоса света, проникшая сквозь грозовые облака, разрезом рассекает библиотеку, погружённую в приятный полумрак. Алина и Дарклинг стоят по разные стороны, снова разделённые Солнцем. Иронично. В помещении душно, крохотные пылинки щекочут нос, и Алина чихает. — Внушительная коллекция. Дарклинг стоит, опираясь на массивный дубовый стол, и осматривает владения приюта. Сотни книг, созданные мастерами слова со всех уголков мира: на равкианском, древнеравкианском, шуханском, фьерданском, каждая со своей историей, а Дарклинг, думается Алине, как никто ценит истории. Громоздкие ряды полок, похожие на великанов, возвышаются над ними, заставляя её чувствовать себя мелкой сошкой в сравнении с мудростью веков. — Всегда мечтала о библиотеке, — отвечает она, расставляя позаимствованные томы на свои места, вместе с тем присматривая новые. Алина ловит себя на мысли о том, что ей хочется пританцовывать, хватает шальную за хвост и заталкивает поглубже. — Как мало нужно заклинательнице Солнца для счастья, — задумчиво усмехается Дарклинг, разворачивая какой-то невообразимо древний — подобно ему — свиток, который, конечно, привлёк внимание. Алина и не сомневалась, что зал и его содержимое никого не оставят равнодушным, пусть на этот раз вошедшего сюда едва ли можно назвать обычным человеком, потому уголки её губ растягиваются в довольную улыбку. Она ещё способна удивлять вечность. — Хватит ёрничать. Лучше помоги выбрать книгу. Только молю, не заумные энциклопедии, военные стратегии стран или ещё что-то невыносимо скучное. — Попытаюсь угодить твоим вкусам. И снова Алина ощущает нереальность происходящего. Что стало переломным моментом в их истории? Не у пруда, в сплетении тел и судеб, нет. Она вновь, исследуя, тянет за нить крепкую, тугую, по которой Дарклинг будто чувствует малейшие перемены, которые она и сама то в себе не замечала. Вот только потом он давит, давит до боли. О такую связь легче ладони изрезать, чем порвать. Дарклинг ведёт плечами, разминаясь, отрывается от стола и пересекает незримую границу, линию света, что секунду бликует на красивом лице, очерчивая вену на его шее, ложбинку меж ключиц, открытую благодаря нескольким расстегнутым пуговицам, — столько деталей становятся выразительнее и ещё сильнее отпечатывают его образ где-то на подкорке, но Алина старается смотреть только в глаза. Он щурится, а затем ступает в привычную темноту, и блуждает взглядом по полкам, изучая. На долгие минуты воцаряется молчание. Кажется, что и говорить ничего не стоит, ведь они оба понимают достаточно, осознают скверность разделённого на двоих положения. Алина просматривает названия книг. «Гриши и государство». «Сулийские рассказы». «Искусство меча». «Песни о святых». Не цепляет. Она не замечает, в какой момент теряет из виду кафтан цвета пролитых чернил, и они с Дарклингом расходятся в разные стороны. Уж не затерялся ли средь длинных рядов? Мальчик и девочка играли здесь в прятки годы назад, — приятные воспоминания, отдающие теплом и уютом. Ещё в детстве Алина обнаружила свою способность растворяться в воздухе, точно призрак. Но мальчик всегда находил её. Вопреки законам природы и здравому смыслу, просто знал. Ныне и Алина находит знакомую фигуру стоящей у раздела с фьерданской литературой, переведённой на равкианский. И он знает. Знает, как влияет на неё, и продолжает приходить. Хочется топнуть ногой, как юной избалованной принцессе, и приказать объяснить то, что совсем не сходится. Но Алина лишь подходит ближе, почти крадучись, ведь спугнуть не хочет. Останавливается прямо за спиной, изучая безупречно стриженный затылок. Что это он там высматривает? Нечто хищное появляется в лице, когда Дарклинг разворачивается так быстро, что Алина едва успевает сделать шаг назад, дабы не уткнуться в чужую грудь. Возможно, и не стоило. Теперь удаётся разглядеть название книги, что он держит: «От крайнего севера до южных берегов», Лука Золтов. Такого читать ещё не доводилось. — Я был там, когда он писал это в городке близ Джерхольма. Отнюдь не вдохновляющие пейзажи и люди… — он неторопливо качает головой, а после склоняет её к острому плечу. — Но талант способен пробиться сквозь любые стены. Полагаю, он придумал больше половины из написанного, хоть и заявлял мне о реальности происходящего на страницах. В затхлости этих комнат Дарклинг кажется чужеродным телом, которое занесло за тысячи миль от предназначенного ему места. Только сейчас Алина понимает, что ей слишком нравилось, как Дарклинг сидел на троне. Властно, изящно, не позволяя даже мысли о том, что он не предназначен для этого места, рождаться в умах вельмож и советников. С него можно было писать картины. Нужно было. Вот только они бы потрескались и почернели, омрачённые грехами. Не сразу, но Алина замечает залёгшие под кварцевыми глазами тени, спина тоже не столь пряма, сколь и обычно. Ей всё равно. — Это? — запоздало спрашивает Алина, удивленно уставившись на старую обложку, и аккуратно забирает книгу. — Как ты думаешь, кто рассказал ему о природе гришей? Об их долголетии и мироощущении? — Любой другой гриш, например. — Лука был вхож в наше общество и знал, к кому нужно обратиться, — Дарклинг выглядит почти гордым, — шквальных и проливных он описал довольно точно, отдаю должное. — Прекращай хвастать! Сказанное не было хвастовством. Лишь фактом, а Алине, должно быть, пора учиться владеть своими эмоциями. Может, в ней говорит зависть: он видел не один десяток городов, знакомился с тысячами людей, интересными и не очень, а она… Что ж, она провела почти всю жизнь в бегах. Сперва от себя и своей силы, а после от него и призраков прошлого. — Думаю, эта подойдёт. Она про приключения. Фьерда, Шухан, Блуждающий остров. Никаких кровавых войн и захватов мира. Дарклинг, кажется, дивится её выражению лица, а Алина чувствует себя так, будто попала в шторм и сбилась с курса. — Спасибо. Глаза наполняются слезами слишком не вовремя. Худшего момента и не придумаешь. Алина смаргивает прежде, чем они падают. Давать шансы человеку, который однажды предал твоё доверие, это наверное, то же самое, что дать вторую пулю тому, кто не попал в тебя с первого раза. Но Алина сама вкладывает ружьё в его руки, достаёт из кармана патрон и заряжает. Будь проклят, Дарклинг. Это просто невозможно. И тогда она порывисто шагает вперёд и целует его, привставая на носки, — с тоской, с жаждой, что копилась слишком долго, с бессмысленной надеждой, что они смогут стоять здесь, познавая друг друга, дыша пылью и читая книги до конца веков. И с абсолютным знанием, что этому не быть. Она льнет к твёрдой груди, а Дарклинг моментально отвечает, ловит её губы и углубляет поцелуй; если Алина и гадала, как он теряет контроль, то теперь надобность в этом отпала. Именно так: горячий язык скользит по нижней губе, зубы прикусывают, не до крови, проходя по самой грани; Дарклинг выдыхает ей в ухо, посылая по нежной коже мурашки. Чужая рука с нажимом проходится вдоль линии талии, а затем мягко перенимает книгу, которую всё это время Алина жала к груди, почти как броню для своего сердца, и, не глядя, ставит на случайное место. Алина повинуется осколкам тьмы внутри, что откликаются на каждое его движение, и, святые, она хочет, чтобы Дарклинг продолжал. Связь открывается, просыпается, точно радуясь трапезе из их голодных прикосновений и взглядов. Он разворачивает, впечатывая спину в одну из полок, меняя их положения и почти бросая вызов. Книги упираются в позвонки, когда поцелуи клеймом ложатся на её щеки, горящие и наверняка раскрасневшиеся. Алина больше не сдерживается, откидывает голову, подставляя ему шею. Кожа помнит сладость прикосновений. Не так проявляют свои чувства люди. Это — другое, пьянящее, безумное, жадное. Так поражает лихорадка, так режет сталь гришей. Точно и жестоко, как и его руки на её бёдрах, правильные, вылепленные ровно для этого, пальцы, наматывающие белые локоны и взгляд, заставляющий плавиться, растворяться в беспощадной нежности. — Я скучал, Алина, — Дарклинг её дразнит, и всё же хриплость голоса выдаёт с головой, говоря, что происходящее сейчас не игра. Или не совсем она. — А ты скучала по мне? — Ты просто снова не хотел быть одиноким… — Алина не успевает договорить и сбивается с мысли. У неё перехватывает дыхание, когда чужие бёдра самым распутным образом вжимаются в её собственные, а возбуждение скручивается в низу живота тугим узлом. Ожидать его, как верная собачонка хозяина, кажется неправильным. Оскорбительным. Но она скучала. Присутствие его стало чем-то сродни кислороду, крови, циркулирующей по венам. Каково это — выстроить дорожку из поцелуев от одной ключицы до другой? Впервые Алина решает мыслям порочным поддаться и разрывает поцелуй: для того, чтобы диковато улыбнуться и исполнить задуманное. Языком она скользит вдоль ярёмной вены и наслаждается, когда Дарклинг смежает веки, неспособный цепляться за последние крохи контроля. Проводит вверх по позвоночнику, проклиная плотную ткань кафтана, но он перехватывает руку, перенимая инициативу, и сплетает их пальцы. Возможно, именно это чувство девочка искала всю жизнь. Чтобы кто-то возжелал её столь же сильно. Звучит эгоистично. Она знает, что сама только ухудшает ситуацию, разбирает кирпичики из стены, выстраиваемой, чтобы отгородиться от Дарклинга. — Не всё, что я говорю, обязательно должно быть ложью, Алина. — Конечно. Лишь умалчиванием. Алина отрывается от его губ так же быстро, как если бы сердце остановилось, не успев сделать последний, жизненно необходимый удар. — Просто скажи мне, что это по-настоящему. — Поцелуи, объятия, время, принадлежавшее только им. Всё ясно по одному дрогнувшему голосу, по страху в её тёмных глазах. — Это единственная правда, которая мне нужна. — Лгать ты так и не научилась, дорогая Алина. Тебе нужно гораздо больше, чем эта правда. — Ты так хорошо изучил меня, можешь гордиться, — шепчет она, изо всех сил сбавляя градус серьезности, — но я способная ученица. — Едва ли не во всем. Уже давно у её боли и слез есть имя — Александр. Десятки, сотни имён. О них никогда не расскажет, но все они — её, ведь каждое он высек на сердце. Осталось ли там место для девушки с белоснежными волосами и скверным характером? Раба низменных и отвратительных желаний и порывов — вот кто она. Как необходимы его губы, он целиком, с шипами и когтями. Вечерние встречи, колкости, то, как смотрит, — всё-всё, что вдыхало жизнь в неё эти месяцы, запускало сердце заново каждый раз, когда казалось, что мир становится черно-белым и затухает. И когда Алина чувствует, что разобьётся на миллион осколков, если он остановится, Дарклинг целует снова. Подхватывает, заставляя вцепиться в шею. Хочется, как кошке, выпустить когти и царапнуть. От него пахнет хвоей лесов, в которых она же скрывалась от чужой всепоглощающей жажды могущества. И пахнет свободой, которую не получить, властью, которую он всегда ставил выше. Ей хочется больше, откровеннее… Алина чувствует холод, слишком внезапно коснувшийся лица и всего тела, будто в самой библиотеке начался снегопад, и резко открывает глаза, но практически ничего не видит. Кроме проклятого бледного лица. Их оплетает кокон из теней. Она вздрагивает, упирается ладонями в его грудь и отшатывается, как ошпаренная. Чёрные щупальца, извиваясь, плывут за спину хозяина. Дыхание даётся с трудом, а руки невольно начинают подрагивать. Пусть воспоминания поблекли, разум хранит их, выцветшие, и вмиг воскрешает в памяти людей, захлёбывающихся темнейшей материей, разрезанного фьерданца, который давно должен был затеряться в лабиринте сознания, но отказывался это делать. Мир девушки-картографа действительно тогда перевернулся пониманием того, что покушение дрюскеля — только начало тернистого пути. Сейчас мир не просто начал рушиться, но и не забыл при том переломать её. — Ты можешь призывать тени? — с нескрываемой опаской произносит Алина. Голос ломается и сипит, изменённый то ли не успевшим пройти возбуждением, то ли страхом. Почему она вообще была так уверена, что он не может? Это наверняка лишь отголоски силы, призванные…. напомнить об истинной сущности? Или он просто на секунду спустил собственные эмоции с поводка и потерял контроль? Алина позволила ему касаться себя. Позволила целовать. Припухшие губы саднят от укусов, а растрёпанные волосы ещё хранят тепло пальцев. Мгновения растягиваются, пропитанные осознанием собственной наивности. — Если и так? Ты боишься? Отрицание будет ложью, но согласие не будет правдой. Из коридора, добивая, доносится звук девчачьего смеха — смеха Есении, — и Алина бессознательно загораживает собой проход, разводя руки, будто могла ими остановить тьму. Хотя ради Есении она бы попыталась, пусть эта сила и поглотила бы полностью. И сразу осознаёт, что сделала. Дарклинг дергается почти как от пощёчины. Он медленно поворачивает голову в сторону дверного проёма, горько усмехаясь. И больше не смотрит на Алину. Тени прекращают извиваться и исчезают. В библиотеку никто так и не заходит. — Я не… — Не нужно объясняться. Ты была достаточно красноречива. — Дарклинг. — Скажи, милая Алина, ты видела такой же страх в глазах своего отказника? — Не говори о нём так. — Заслонял ли он своей спиной детей, боясь, что твой рассудок помутится и ты перебьёшь их, как скот? — спрашивает Дарклинг, нещадно давя голосом, ледяным, без единой эмоции. — Я знаю, что ты не тронул бы её. — Откуда? Он мог бы прямо сейчас разрубить Алину или создать ничегоев, чтобы они выполнили грязную работу. У неё было множество поводов бояться: чего стоит одно уничтожение Новокрибирска, население которого навсегда потеряло человеческий вид. Но она не чувствовала физической угрозы, исходящей от него. И это правда, ведь больно можно делать не только силой. — Довольно, Алина, — Дарклинг говорит слишком тихо и спокойно, руки складывает за спину. На выступающих скулах начинают играть желваки, отражающие бешенство, разгорающееся лишь внутри. — К чему твои слова, когда действия говорят другое? Вот, кого ты всегда видела, смотря на меня. Сердечность мне не присуща, но мучить невинных детей не в моих принципах. Тем паче гришей, за которых я веками лил собственную кровь. Гриша? Есения — гриш? Дарклинг почувствовал это? — Нет! — слова кажутся бесполезными и болезненными, но она пытается, почти срываясь на крик. Только бы выслушал. Только бы не уходил. Только бы посмотрел в глаза. — Я знаю, что ты не сделал бы этого. Знаю, что не тронул бы ребёнка. И не жду, что ты поймёшь меня, но… — Хватит, — перебивает Дарклинг. — Хотела правды от меня, а сейчас не можешь признаться даже себе. Я не стану пугать тебя своим присутствием. Во рту становится горько, и Алина кривит губы, собираясь с силами, чтобы проглотить гордость и попробовать ещё раз: — Алекс… Имя зависает в пространстве, недоговорённое. Ведь его в библиотеке уже нет. Всё снова рухнуло. ***