Шаг назад

Серебряные пряди липнут к коже в который раз за утро, и в который раз Алина тщетно пытается сдуть их со лба, пока смахивает крошки, оставшиеся после детей, со стола. Она лавирует между стульями, пытаясь делать это хотя бы в небольшой мере изящно. И в том проваливаясь. Утренняя заря занимается, слегка зарумянивая край неба. Рукава белой рубашки небрежно закатаны, а фартук висит где-то далеко, забытый и, кажется, даже не стиранный после печальных происшествий во время готовки малинового пирога. Губы сами складываются в улыбку, когда Алина думает о блаженных и тихих часах впереди. Завтраки за большим столом из тёмного дерева в залитой светом столовой всегда доставляют особое удовольствие. С совсем юношеским содроганием она засматривается на сказочных драконов и волшебных птиц, морских чудищ, испещряющих стены приюта, — свои же рисунки, призванные разбавить серость помещений. Алине думается, что всё получилось, в моменты, когда вечерами её спрашивают об их именах, интересуются, видела ли диковинных зверей лично. Конечно, отвечает она утвердительно и замечает искры интереса, загорающиеся в больших и наивных глазах. А потом маленькие пальцы тянут за подол и ведут к следующей картинке. Алина никогда не разобьёт детские мечты, как когда-то разбили ей. Но моменты одиночества кажутся особенными. Время застывает, кажется бесконечными песчинками на ладонях и принадлежит лишь одной девушке, насвистывающей сейчас незамысловатую мелодию. Дети совсем недавно уехали на экскурсию в конюшни ближайшей деревни — такие поездки новоявленная хозяйка начала устраивать почти сразу, ведь и самой всегда хотелось увидеть мир не на пресловутых картах, от коих периодически тошнило. По крайней мере, мир в пределах страны. В Шухане, вероятно, её бы расчленили ещё до первого сказанного слова. Что уж говорить о Фьерде, в которой Солнечную ведьму дрюскели сожгли бы на какой-нибудь праздник, посвящённый поклонению Джелю, да запили квасом. Или что ещё распивают эти варвары? Поэтому сиротам не приходится долго скучать. Когда-нибудь Алина решится свозить их и в Ос-Альту, которую никогда не перестанет считать вторым домом. Лично устроит экскурсию по садам и лесным тропинкам, что в тайне ото всех исследовала по вечерам. Разрешит помочить ноги в пруду, а потом будет убегать от проклятий Жени. Поближе познакомит с хитрым королём. И, конечно, с Зоей и Давидом, если тот выйдет из своих лабораторий и в кои то веки подстрижется. Однажды она покажет им Истиноморе. Бесконечный простор водной глади и въедливый запах соли, пощипывающий ноздри. Громадные сооружения с мачтами, вытесанными из кедра, и парусами, расшитыми золотом. Дельфинов, стаю скатов или же косяк полосатых тигровых рыбок, широкие, гладкие спины китов. У Алины на это целая жизнь впереди. Простая и человеческая, но выбирать не приходится. Хочется верить, что она заслужила. Алина глубоко вдыхает. Святые, до чего прекрасно пахнут булочки, коими сегодня решила побаловать кухарка! Непременно стоит поднять ей жалованье. Аккуратно, стараясь не обжечься, Алина переносит кружку с чаем на стол, к тарелке со сладкой кашей и фруктами, и наконец падает на стул. Едва уловимый шорох привлекает внимание. Он не стучит, никогда не стучит. Двигается Дарклинг столь же плавно, сколь и тени, что века назад признали его своим полноправным хозяином. И все попытки забыть обращаются в прах. Только что в столовой Алина была совершенна одна — как и неделю, что он не являлся, — и вот вечность, заключённая в человеческие кости, уже сидит напротив, раскинув руки по подлокотникам и лениво вытянув длинные ноги вперёд. Воистину король без короны. Правдой кажется лишь одно: не таким должно быть зло. Уж точно не должно возникать средь бела дня лощеным принцем. Но есть что-то будоражащее в каждом часе, который Дарклинг насыщает своим присутствием. Сокровенная тайна, разделённая на двоих, хранимая ею, как изощрённая, неправильная и постыдная ценность. Алина воздухом давится, когда осознаёт, что привычного, затянутого почти до самого подбородка, кафтана на нём нет — лишь свободная чёрная рубаха, оголяющая острые ключицы, слишком уязвимо открытое горло. Это кажется вполне объяснимым: на улице, несмотря на ранний час, стоит невыносимый зной, из-за которого хочется не только от одежды, но и от кожи избавиться. Если бы не тот факт, что Дарклинга она до сих пор живым признать не может или не хочет. Неужели призракам тоже бывает жарко? — Не отвлекай меня от завтрака! — Алина предупреждающе выставляет вперёд вилку с наколотым кусочком персика. Должно быть, угрожающе выглядит. — Иначе весь день буду злая ходить. — Будто сытая ты со всеми доброжелательна, — замечает Дарклинг. И взглядом приходится по её лицу: по белёсым — или седым, как кличут их дети, — волосам; по мазку муки на левой щеке, который Алина даже не замечает; по веснушкам, ярко проступившим благодаря частому нахождению под палящим летним солнцем. — Порой даже казалась свирепее самих волькр. Она находит чужую ногу под столом и пытается побольнее отдавить своей, оттого неловко ёрзая на месте. Реальный, настоящий, из плоти. До последнего казалось, что подошва туфли коснётся только воздуха и дыма. Интересно, видит ли он всё размыто, как видела Алина, являясь видением из жутких подземных тоннелей и наблюдая его на троне, или даже в этом не считает нужным следовать правилам? Глаза Дарклинга округляются. Подлый приём, но когда их игра была честной? — Да что ты! Ну расскажи, какая я ещё, Морозов, — иронично отвечает его же давними словами, что сейчас вспоминаются. И всплывшим из глубин именем прародителя. Как раз кстати: почти повод гордиться собой. Святые, она только что передразнила его? Ну и пусть. — Упрямая. Не замечая, Алина зеркалит хозяйскую позу Дарклинга и закатывает глаза, говоря: — Это я уже слышала и не раз, — слова медленные, перекатываются по языку, оставляя после себя лёгкую сладость триумфа, — повторяешься. Тот пожимает плечами. — Может, ты не меняешься? Поразительная злопамятность. В его жестах сплошь сквозит почти кошачья грация и изящность. — Имею полное право. А теперь не мешай! — на секунду Алина задумывается. И тянется к вилке: раз уж всё несётся к краху, стоит хотя бы насладиться едой. — Можешь присоединиться, если… Если призракам требуется еда. Или кто ты вообще. Воображаемый друг-враг. Свидетельство моего безумия, как тебе такой вариант? — не хочется признавать, но ей слишком нравится его подначивать. Дарклинг чего-то выжидает — или обдумывает предложенные обращения, — склонив голову. — Мне нравится. Но ты можешь называть меня так, как душе угодно. Алина прячет самодовольную ухмылку за кружкой с чаем, откусывает булочку, и сахар тает во рту патокой. Их следующая встреча представлялась по-разному — она была уверена, что Дарклинг вернётся, не может ведь просто оставить в покое, — но уж точно не совместным завтраком. Хоть к еде он так и не притронулся, проигнорировав предположение о призрачности потребностей. Злит, потому что Алина так до конца и не поняла, как ему удаётся всё это проворачивать. Связь тому помощник или нечто другое? И груз вины за свой эгоизм до сих пор накатывает волнами: на расстоянии вытянутой руки сидит то, с чем каждой клеточкой Алине хотелось покончить; ради чьего уничтожения так многое было разрушено. Враг. А она предательница, гнусная и подлая. Приходится прогонять эти мысли прочь. — Никакой селёдки? — подмечает Дарклинг, наконец оглядывая комнату. Алина хмыкает. — Именно. И облизывает губы, вымазанные тягучим сиропом, стараясь не раскраснеться, точно маленькая девочка, и тут же прикусывает язык, когда холодные озерца кварца останавливаются на них же. Ради всех святых. Нужно срочно что-то сделать, куда-нибудь деться или просто спрятаться под стол. Ей бы помолчать, но, на беду, любопытство всегда брало верх над совсем слабоватым здравым смыслом внутри: — Ты знаешь, что пьют дрюскели? Укуси её волькра! Самый подходящий способ разбавить тишину и окончательно уморить его со смеху. Если не хватило предыдущих столкновений. Вопрос глупый и спонтанный. Но… Почему нет? Сам ведь недвусмысленно хвастал знаниями со всех уголков континента. — С чего такой интерес? — Планирую попросить короля Равки завезти мне пару бутылок. — Так расскажешь? — настаивает она. Дарклинг долго молчит, но и глаз не отводит. — Дрюскели любят ядрёную медовую брагу, но могут позволить только по большим праздникам. Мёд — ценный ресурс, а для северных областей — вовсе импортный товар, — говорит он, точно решив какую-то дилемму. — Подчас упивались вусмерть. Периодически соревновались в искусстве пития, а после столица восстанавливалась ещё неделю, — Дарклинг усмехается выражению неподдельного восторга на лице Алины. Аппетит постепенно пропадает, на его место приходят сотни вопросов, которые она, конечно, не задаст, хотя посмотреть на мир глазами существа столь древнего кажется чем-то удивительным и желанным. — Ты участвовал в соревнованиях? Алина отчетливо осознаёт непреодолимую тягу узнать, каким он был сто лет назад. Двести. Триста. Когда был её сверстником — не верится, что Дарклинг действительно родился уже таким. Нетленным и непроницаемым, ведь легче лоб расшибить об эти стены, чем разузнать больше дозволенного. — Воздержался. Хмель — не лучший друг здравых рассуждений. Тогда мне нужна была ясная голова. — Скукотища! — Слышали бы тебя сейчас верующие, целующие алтари Солнечной святой да скупающие на рынках её кости. — Пусть смотрят. Они сами сделали из меня непонятно кого, — Алина цокает, упираясь локтями в стол. — Уверовали в то, что я невинная овечка — так пусть расплачиваются. А потом Дарклинг смеётся. Алина рвётся подхватить, как что-то очень важное, оттенки звука: низкого, бархатистого. Она почти успела забыть. Нет, смех этот принадлежит Александру; имя почти позабытое, данное матерью, не титул, который избрал. Смеётся мальчик с большой мечтой и ещё большими амбициями, гениальный мальчик, так долго одиноко скитавшийся по миру. — Отрадно слышать. Может, явишься откровением к одному из этих пустоголовых и сообщишь? Мгновения, минуты, точно порхающих в танце бабочек, ловят тонкие и юркие руки, чтобы сунуть в коробочку и никому не отдавать. Алина старается создать в сознании отдельный уголок, где поселит их, и с каким-то странным упоением будет напоминать себе, что есть в Дарклинге шероховатости, слабости, человечность — всё то, что он так тщательно скрывает от сторонних глаз, выстраивая образ совершенства, неколебимого в своей жестокости. Только ныне изувер рассказывает ей о прошлом. — Займусь на досуге. Ты был во Фьерде в качестве дипломата? — Да, но это не мешало каждому встречному совершать с десяток попыток меня напоить. Алина вопросительно поднимает брови, намекая, нет, открыто показывая, что жаждет продолжения рассказа: — По легенде, некоторые фьерданские военачальники отправлялись в разбойничьи экспедиции в Кофтон аккурат к сбору урожая с виноградников. Земенцам нередко удавалось откупиться от них именно вином — и тем самым уберечь дома от разграбления. Этот напиток часто дарили фьерданским лидерам. Если послы привозили с собой вино, то могли договориться с ними о чём угодно. Правда, когда оно заканчивалось, король или военачальник мог внезапно передумать, но это уже другой вопрос. Алина закусывает губу и натягивает рукава, пряча в них пальцы, чтобы не выдать волнения. Доводилось ли ещё хоть кому-нибудь вот так слушать его? — Прошу, скажи, ты привёз этим дикарям столько вина, что они безвылазно пили сутками и подписывали всё, что им подсунешь? — Какая догадливая. И я добился своего. Кто бы сомневался, что добился! Скоро она встанет из-за стола, давая понять, что завтрак окончен. Чай заплывёт мутными пятнами, остатки каши остынут, потеряют съедобный вид. За этот день предстоит ещё многое: давно хотелось написать маслом красоты цветущего сада и небольшой пруд. Не должны ведь годы в отрядах картографов пройти даром. Да и бумаги, собравшиеся на столе за неделю, больше отлагательств не потерпят. А Дарклинг пусть уж сам выбирает — идти с ней или нет. Сегодня Алина будет доброй, вернее, задобренной легендами и историями. Но сейчас она слушает. Спросить бы: зачем пришёл? Что значит это утро? Всё — отзовётся одиночество внутри. Ничего — непременно исправит она себя часами позже.