Шаг назад

Дни растворяются в рутине и заботах приюта. Бесконечные недели Алина считает себя сумасшедшей, стараясь жить как обычно — дружелюбно и спокойно. Как раньше успокаивать детей по ночам, вежливо улыбаться преподавателям. Выходит отвратительно. После того, как мир, маленькое убежище сиротки из Керамзина, которое она так старательно выстраивала кирпичик за кирпичиком все годы после войны, было выжжено до основания. Его появлением. «Не смей рушить мой покой». «Явись сюда, проклятый мерзавец». Окатить себя кипятком хочется за двоякость желаний. Может то и вовсе был сон, навеянный кошмарной грозой или обострившейся тоской маленькой девочки внутри? Алина не отрывает взгляда от воды, что выплёскивается через край ведра с каждым шагом. Едва не носом в него утыкается, не выспавшаяся после вчерашней работы с садом, ставшим отдушиной. Только своей и ничьей больше. Благодаря ему чувствует течение жизни, времени, которого теперь в запасе не так много: больше у неё нет вечности. Она здоровается с учителем математики, проходя к территории за приютом, не замечая под ногами и кривого корня, лезущего из-под земли, и спотыкается. Неловко и нелепо, как и подобает деревенской простушке. Как никогда не подобало бы королеве, прими предложение хитрого лиса. Алина кусает губу и жмурится, когда острая боль обжигает колено. Так и остаётся на мягкой траве — пусть будет небольшим перерывом в это утро. Больным и вынужденным, зато необходимым. Девушка приподнимает подол, дует на свежую рану, быстро покрывающуюся кровавой росой. И неуёмная дрожь начинает бить, когда сзади мерещатся неторопливые шаги. Пальцы неосознанно сжимают крепче ткань летнего платья, простого и давно перепачканного всем, чем только возможно. Алина уже знает, кого увидит, если обернётся. Только если. Быть может, стоит зажмурится ещё раз, и морок пропадёт, развеется, точно и не было его никогда. Ветер нещадно треплет чёрные волосы, нарушая безупречно выверенный порядок, когда Дарклинг опускается на колено перед ней. Алина всю себя ощущает неправильно открытой, слишком уязвимой сейчас. Будто он специально подгадал момент. В уголках глаз щиплет от осознания собственной никчёмности. Эффектное появление, что уж тут. — Уходи. Просто уходи, — не выдерживает Алина, измотанная обоюдным упрямым молчанием. — Ты не являлся месяцами, пока я считала себя ненормальной, — она прерывается, чтобы перевести дух, но не дает перебить себя. — Мне больно видеть тебя. Я больше не та девочка. Мне даже неизвестно, жив ты по-настоящему или я схожу с ума и вижу призраков. — По-твоему я сам воззвал к себе, чтобы надоедать? — интересуется Дарклинг, смотря куда-то вдаль. Разлохмаченные пряди отчаявшись вернуть в прежнее состояние. — Проваливай вместе со своими насмешками. — Это ведь не то, чего тебе сейчас хочется. Хочется провалиться сквозь землю. Будто спасло бы. — Мои желания вообще не имеют значения. — Продолжаешь играть маленькую мученицу? — он ухмыляется, завидев, как Алина хмурит брови, выходит из себя. — Никого я не играю! Она шипит от боли, когда резко, со всем своим упрямством силится встать, дышит рвано. — Это ты играешь со мной, пытаешься за нос водить, — запоздало парирует Алина. — Желая показать что? Глупость? Слабость? В горле комом встаёт раздражение и желчь. Происходящее больше не походит на сказку, по сценарию которой Дарклинг сию минуту должен раствориться в тенях, не оставив за собой ни следа. Ведь Алина давно не в сказке живёт; с тех пор, как свет пробудился в ней, разрушил всё и переписал страницы истории, что должна была стать лишь небольшим рассказом о заурядной жизни, наполненной любовью мальчика к девочке и заливистым смехом их детей. Судьба зло шутит. — Бойся своих желаний, — начинает Дарклинг и слишком самодовольным выглядит. Паршивец. — Уйду, когда посчитаю нужным, раз не ты меня звала. Неужели до конца жизни он будет являться, когда пожелает и напоминать о том, что пережила? Или — звучит иронично — лжец не лжёт, но тогда… Она сама зовёт? Дарклинг столько раз обманывал, скрывал правду за красивыми словами, отвлекающими действиями. Обводил вокруг пальца девочку-картографа, ослеплённую видимостью полезности, значимости, одурманенную силой, прекрасной, почти безграничной. Почти. Алина душит порыв коснуться голой кожи в месте, где когда-то покоился ошейник Морозова. Только на кончиках пальцев фантомное ощущение шершавой поверхности рогов. Третий усилитель всё закольцевал, сделал то, что должно, развеял по ветру лучи света, принадлежавшие ей одной. Солнечные солдаты и по сей день служат на благо Равки — единственное, что успокаивает внутри тихий голос капризной собственницы. Алине выбивает воздух из лёгких, когда отчетливо, ясно, как никогда, ощущается нечто приглушённое, тянущее окаянной связью изнутри. Ещё одна шутка вселенной. Её мысли тонут в неожиданном, внезапно брошенном слове: — Больно? — Будто волнуешься. — Упрямица. Как связь между ними могла сохраниться после его смерти? Точно наоборот — крепче стала. Может ли Дарклинг чувствовать весь её душевный разлад по тонкой нити? По рукам ползут мурашки. Алина убеждает себя в том, что виной тому утренняя прохлада. Будь проклят Дарклинг. Будь проклята эта связь. Она уверена, что сейчас же найдёт в себе силы и со всех ног побежит в место, куда направлялась до того. А куда шла? В голове мысли кашей стали. Алина не понимает, дразнит ли он, усыпляет ли без того никудышную бдительность для чего-то очень плохого, когда тянется рукой к её колену. Ради всех святых. Она вообще не представляет, что Дарклинг делает. Алина вспыхивает. Удивление скрыть не выходит — она открывает и сразу закрывает рот. Не находится с ответом, с новой колкостью, но глаз не отводит и ногу не отдёргивает, хотя хочется, точно строптивой лошади, лягнуть да посильнее. При одном воспоминании о том, насколько притягательна тьма, насколько вместе с тем опасна. Пусть и в таком… эфемерном состоянии. Проходят секунды. Долгие и тягучие, как патока, — в таких тонут с головой, захлёбываются. Призрачные и холодные прикосновения будто должны погасить вспышку боли. По неизвестной причине движения вызывают волны мурашек, ныне совсем не от страха. Алина заставляет себя не коситься открыто на его руку, обтянутую, как и всегда, чёрной тканью. Не изменяет своим привычкам. Скорее земля под ногами расколется надвое, чем Дарклинг сделает выбор в пользу другого цвета. На красивые ладони, которые, чудится, покрыты кровью, доходящей едва не до локтей. Может, то её кровь. Холёные пальцы бездумно обводят выступающую кость, задевая капли крови, прежде чем нырнуть в ямку неподалёку. На секунду он закрывает глаза. Не хочется думать, что все действия Дарклинга — сплошь расчёт, но опыт прошлых встреч не позволяет. — Какой же ты… — нужное определение подбираться не хочет, и он усмехается её настырным потугам насолить, задеть, пробить броню. Утренний свет ласкает кожу золотыми бликами, и Алина щурит глаза: отчасти с вызовом для вечности, что склоняется рядом, но больше пытаясь привыкнуть к слепящим лучам. — Расскажи же мне, какой, солнечная королева, — говорит Дарклинг под нарочито громкое фырканье. Алина намеренно не замечает улыбку на идеальном лице. Скользит мимо белёсых шрамов над бровью — она помнит каждый из них, — которые Дарклинг получил, кажется, вечность назад вместе со способностью создавать, разрушая творение в сердце мира. Наследие, порождённое скверной. Но даже темнейшая из материй не смогла обуять внутреннюю мощь, сквозящую в каждом движении. Лишь отесала собственные зубы о его скалы. — Во мне ни капли былой силы, ты же знаешь. — Такими титулами не разбрасываются, он навеки твой. Алина закатывает глаза, как маленькая девочка, которой сделали едкое замечание. И отстраняется первой, разрушает мгновение. Спешно поднимается, оправляет подол и отступает на шаг, упираясь взглядом в дорожку, кривовато выложенную камнями. Дарклинг тоже встаёт, больше не пытаясь прикоснуться. В его глазах мелькает неясная тень сытости и разверзающиеся пропасти. Есть в них и то, чему Алина подобрать имя никак не может. Следовало бы обернуться и грубо бросить что-то, чтобы знал — наивности и доверчивости былой может не искать. Но почему-то Алина просто разворачивается к саду и шагает теперь с полупустым ведром в сторону кустарников дикой розы, высаженных под дубом в аккуратные ряды. А тьма, как заведено самим мирозданием с незапамятных времён, следует за светом неотступно.