Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
—
Юная. Богатая. Наверняка сумасшедшая. Вот что говорили о незнакомке, выкупившей здание Керамзина. Злые языки шептались о её родственных связях с князем, о незаконных махинациях, с помощью которых стала владелицей огромного приюта. Хрупкая, чудная, с вечным беспорядочным каскадом распущенных белоснежных волос на плечах. Со странной привычкой касаться пальцами тонкой шеи и запястья, когда волнуется. С её появлением в Керамзине не стало закрытых дверей. Сирот больше не пороли за проступки, а рядом с каждой кроватью стояла свеча, разгоняющая страшную тьму. Ведь девушка знала, каково это — остаться без света. Слуги, нанятые ею, не одобряли. Преподаватели и кухарки были уверены, что у девушки за спиной ворох секретов. Было ли ей до этого дело? Конечно, нет. По вечерам она рассказывала детям добрые небылицы о принце теней, магическом морском чудище и огромном подземном черве, пила горячий чай с цветками яблони, а по ночам оберегала самых маленьких от кошмаров, если это требовалось. — Она как будто не из этого мира, — заметил один из преподавателей. — Но она определенно любит его, — ответил второй, подглядывая за тем, как девушка замешивает сладкое тесто для пирога на день рождения одного из мальчишек. Из соседних городов в приют приезжали учителя математики и географии, науки и искусства. Каждый ребёнок выбирал занятие по душе. Им больше не приходилось бороться за выживание, ведь всего было вдоволь: игрушек, еды, внимания, друзей. Девушке привозили подарки, иногда отмеченные королевской печатью: атласы для библиотеки, шерстяные одеяла, резные сани, белоснежную лошадь, баночки с масляной краской и аккуратные стержни угля для зарисовок. Часто их доставлял парень с золотыми волосами и лукавой ухмылкой на лице. С ним приезжали и три гриша в шерстяных кафтанах — красном, синем и фиолетовом. Красавица со смольным волосами, самоуверенная и резкая, подтрунивала над хозяйкой приюта под возмущённое цоканье прислуги. Эти странные гриши звали девушку с собой, а когда та отказывалась, оставались на ужин с детьми, развлекали их историями. Керамзин засыпал, и давние друзья смеялись, жарили мясо на огне, делились друг с другом последними событиями. В первую зиму, когда им пришло время покидать поместье, девушка выбежала под снег, чтобы попрощаться, и шквальная вручила ей ещё один подарок. Из свёртка совсем немного выглядывали кусочки чёрной и синей ткани. — Не могу разобрать, что там, — сказала прачка, покачивая головой. — Может, вещи погибшего родственника, — предположила повариха, заметив слёзы в глазах хозяйки. Часто девушка грустила, наблюдая за хлопьями снега, падающими на землю, или поднимая глаза к яркому солнцу. Смотрела так, будто потеряла нечто очень важное, часть души. Тогда она шла в сад, долго думала о чём-то на маленькой скамье под вековым дубом, раскинувшим свои тяжёлые ветви над землёй. И зажигала свечу рядом с небольшим участком, окружённым розами. Заметить было почти невозможно. Девушка сидела, пока не набиралась сил на новый день, утирала слёзы синим платком, шитым золотыми узорами, и забирала огарок. Забот было слишком много, чтобы долго печалиться. *** В солнечные дни Алине сполна доставало всего. В дни, подобные этому, хотелось запереться в своей небольшой комнате на долгие часы. Она проворачивает ключик в старом замке и наконец попадает в обитель спокойствия. За окном вспыхивают молнии, дождь хаотично барабанит по крыше, грозясь затопить чердак. По новой черепице, укладка которой ценой собственных нервов была досконально проконтролирована. Думать об этом Алина будет завтра. Дети давно спят, уложенные сказкой о волшебной птице с горящими крыльями и сияющими глазами. Их любимая. Преподаватели остались сидеть у камина за чаем. Алина редко общалась с ними по вопросам, не касающимся устройства приюта. Ноги гудят после долгих часов уборки, а мозоли на руках отзываются тихой болью. Всё лучше, чем сидеть без дела. Алина смежает веки, когда очередной раскат грома сотрясает приют. Погружается в беспокойный сон, наполненный горьким прошлым. Девочка снова видит мальчика — такого родного и невыносимо далёкого. На его подбородке знакомый шрам, который едва видно из-за грубой щетины. Голубые глаза с сожалением и призраком глубокой печали смотрят в медово-карие. В груди у мальчика кинжал, который и отнял жизнь. Не только у него, девочка потеряла часть себя в тот день. Ведь она не смогла уберечь. Слишком часто видит образы из предыдущей жизни. Где была солнечной святой, солнечной королевой. Всеобщей надеждой. Только сейчас внутри осталось слишком мало света, того, что греет, когда одиноко. — Алина. Девушка медленно пробуждается от нежного и невесомого прикосновения к щеке, испещрённой следами от подушки. Длинные изящные пальцы продолжают гладить кожу, когда Алина поднимает глаза и замирает, точно ледяная статуя. Беззвёздный святой. Вестник ночных кошмаров. Выбеленный треугольник шеи показывается из-под чёрного кафтана, застёгнутого наглухо. По спине прокатываются волны мурашек, непрошенных и неконтролируемых. — Этого не может быть, — бормочет она, не имея сил отстраниться, качая головой в неверии. Во рту становится горько, сухо. — В нашем мире, как оказывается, может быть всё. Святые. Он не изменился ни капли. Такой же ядовито-прекрасный и неправильный. Только голос звучит иначе: мягко и низко. Стелет шелестом листвы за окном, без привычной агрессии, какой были наполнены многие их встречи, когда без зазрения совести Алина обещалась в глотку ему вцепиться и скормить его же монстрам. С губ рвётся судорожный выдох, и Алина забывает вдохнуть, когда Дарклинг присаживается на край постели, подле неё. — Невозможно. — Как постоянно говорил твой щенок? Маловероятно. — Я схожу с ума, — Алина старается звучать твёрдо и отстранённо, надеясь, что Дарклинг никогда не услышит, как стучит сердце. Останься ей подвластен разрез, метнула бы незамедлительно. Вопрос в том, в него или в себя? — Нужно срочно проснуться. — Разве ты забыла наши частые встречи в Малом дворце, — он гнёт губы едва-едва, будто знает, как скручивает внутри от его улыбки. Человеческой, стирающей жестокость. — Тогда ты была сговорчивее. «Тогда я была собой», — смазано думает девушка. И жмётся бессознательно виском к чужим костяшкам, прикрывая глаза. Хотя правильнее было бы кусать, впиваться зубами в жилы на бледных запястьях. Но когда она поступала правильно? — Ты умер. Я… — Убила меня? Да. — Нет-нет-нет. Пожалуйста, хватит, прекрати. Хочется сжаться в комок, дабы прогнать долой воспоминания о стали гришей, опутанной щупальцами тьмы, пронзающей плоть. Стереть ощущение липкой крови вечности с маской прекрасного юноши на своих руках. — Моя дорогая Алина, ты так ничему и не научилась, — он наклоняется, и полная луна окрашивает кварц глаз в сияющее серебро. — Подобное притягивает подобное. Должно, сейчас юноша обернётся волькрой да раздерёт на маленькие кусочки. Или заставит захлебнуться подвластными ему тенями. Но думать об этом не выходит — мысли только о том, как скорее проснуться от кошмара. Или остаться в нём навечно. Грань слишком тонкая. Она жадно и медленно вдыхает полной грудью, в самом деле различая его аромат, концентрированный, будто и правда сидит рядом, в её кровати, в её доме. Разбирает на мириады знакомых оттенков: запах ночи, мороза в самой середине зимы, запах отсутствия. И, видно, внезапная лихорадка помутила ей рассудок, потому что в следующее мгновение Дарклинг ласково заправляет белую прядь за ухо, добавляя: — Ты звала, и я пришёл. Я всегда буду приходить на твой зов.