Frigus arma

— Я люблю их, — говорит Царица, сжимаясь в комок на каменной скамье в обители Моракса. Она не может заставить себя произнести «любила», потому что слово неприятно, как тонкая игла, колет язык прошедшим временем. Она бы соврала, что разлюбила своих Архонтов, упокоенных под еловыми лапами, под цветущими ландышами, под воем стужи. — Они ведь даже… — слова толчками, водными пузырями, выходят из обкусанных в гневе и скорби губ, пытаясь пробиться сквозь хрипы на свет. — Если бы ты знал… Царица вырывает замерзшие еловые иглы из ветки, устилая пол под ногами, пытаясь собраться с мыслями, открыться, рассказать. В голове завывает плачущая метель, бьется о черепную коробку, воет в барабанные перепонки. Коса Архонтки растрепалась, военный мундир покрылся пятнами от грязи и крови - чужой крови. — Они сказали, что даже рады, что это я, а не кто-то другой. Пожалуйста, бегите. — И Гелу, ты понимаешь… он подошёл ко мне первым. Этот мальчишка, так нелепо и жестоко замерзший в лесу, такой открытый, жизнерадостный… протянул ко мне руки, как в первый раз нашей встречи. Царица, наступая на волчьи следы, босиком пробиралась через сугробы, вихрем несясь в самую чащу леса. Вой спутников раскалывал ночной воздух и трепет чащобы, которая тянула свои руки-ветки в сторону Архонтки. Бело-серая волчица длинным прыжком перемахнула через застывшую в вечном сиянии реку, потопталась на берегу, утыкаясь носом в припорошенный берег. Поднимая морду вверх, прислушиваясь к шепоту ночи, и срываясь с места белым дымом всё дальше, всё глубже и останавливаясь возле спящего в снегу тельца, запрокидывая голову лишь для того, чтобы покрыть скорбным воем снежный мир. Архонта садится на колени перед ребёнком, проводит ладонью по бледному, почти синему, лицу, убирая заиндевевшие белые, точно снег, кудряшки со лба. Проводит кончиком пальца по хрупким белым ресницам, по ямочке на щеке, по маленькому носу и, наклоняясь так низко, что седые волосы закрывают собой весь мир, целует обреченного в лоб и говорит что-то, так плачуще-надрывно, так просяще-жалостливо, что жестокие боги смиряются, и тёплой рукой пробуждают спящего в ледяной колыбели. Ребёнок открывает глаза и Царица, отражаясь в самой небесной лазури, в самом чистом роднике, улыбается. Она улыбается, пока Гелу, как она его нарекла, протягивает к ней руки и обнимает крепко-крепко за шею, как потерянный ребёнок метели. Она улыбается даже тогда, когда проносится по лесу, возвращаясь домой, чтобы показать его новым старшим братьям и сёстрам, и прижимает к себе крепко-крепко, как мать прижимает к груди родное дитя. Я прошу вас, бегите. — Он был таким хрупким, таким понимающим и таким маленьким. Младше всех остальных, самым чистым, самым… — голос предательски дрожит, разбивается об каменный пол. — Как и тогда, я встала на колени перед ним, перед этим ребёнком, убрала непослушные кудри со лба, и обняла так крепко, как только можно. Я так не хотела его отпускать, не хотела, чтобы всё это произошло. Слёзы крупными каплями смешиваются с еловыми иглами на полу. Моракс, садясь рядом, осторожно, боясь спугнуть, проводит ладонью по волосам Царицы. — Мне жаль. — Потом была Архонтка Ветра. Она протянула мне руку, попросив, чтобы я сделала всё, как подобает. Однажды Царица собирала кусочки морского янтаря, задолго до возведения снежных пик. Она с детским восторгом выуживала из холодной воды сверкающие на солнце лучи, подносила их к самому лицу, разглядывая трещины, вкрапления воздуха и оттенки всех возможных цветов, пока не услышала плач. Он стелился, как туман, над самой водой, ворочал мелкую гальку, звал за собой. Архонтка пошла на зов прошлого и несчастья, тоски и отчаянья, пока не наткнулась на продуваемый северным ветром грот. Почти у самого выхода, поджимая босые ноги под себя, сидела девушка. Рыжие волосы, растрепанные во все стороны, заплаканные карие глаза, покрытые веснушками подрагивающие при каждом всхлипе плечи. От неё исходил ветер, разносился вместе с хрипами во все стороны, выталкивал Царицу прочь, взметывал песок и завывал в каменных сводах. Она нарекла её Септентрио, забирая с собой в снежный мир, крепко держа за руку и ведя по своим следам под песню северного ветра, под шум волн и ураган. Простите меня. — Она сказала, что хочет спеть, как раньше. Я позволила ей обронить самую последнюю ноту, чтобы потом…я никогда не думала, что коса, созданная из вьюги и закаленная морозом, способна разбиваться хрусталем. Царица кутается в плащ, зарываясь носом в меховой воротник, сдерживая хрипы из разбитой войной груди. Моракс притягивает в скорбном молчании Крио Архонтку к себе, гладит её по волосам и спине, пока метель, кружась вокруг них, воет и плачет надрывно, тяжело и в то же время звонко. — Последним был Архонт Вьюги. Он стоял прямо и гордо, как и всегда, и смотрел на меня. Не склонил голову, не отшатнулся, не вытащил меч. Он просто…ждал, — Царица хрипит в плечо, в воротник, сжимается в комок, пытаясь раствориться, растаять, как лёд по весне. Его звали Близзард. Царица нашла его на поле боя, стоящего по колено в грязи, среди падших. Словно созданный из мрамора, каменное изваяние, глядящее перед собой на залитую кровью землю. Архонта подошла к нему, переступая увядшие цветки жизни, подбираясь ближе к юноше. Из разорванного мундира торчала рукоять меча, взгляд, обращенный в сторону подошедший, не выражал ничего до тех пор, пока первые хлопья колючего снега не упали на его плечи. Царица провела по рукояти ладонью, крепко сжав и вытаскивая на свет орудие, поблескивающее в закатном отсвете уходящего дня. Она позволила зарастить дыру в сердце льдом, сковывая шрамы и царапины, уводя за собой прочь, как самого первого Архонта снежного мира, пока вьюга, танцующая на сломленных костях войны, стелилась вслед шагов. — Он был самым первым и самым последним, склонившим голову, вынесшей все потери и жестокую шутку Селестии. И самое страшное, Моракс, что рука, державшая орудие убийства, не дрогнула, пока свист заливал горы, пока лавины сметали жизни со склонов, когда разрушались, созданные мною миры для моих детей. Я люблю их. Царица выращивает в руках ледяной ландыш, слабо качающий тяжелой цветочной головой от дыхания Архонтов на окраине мира. Протягивая Мораксу цветок, исчерчивая щеки слезами, шепчет: — И всё, что мне осталось, это ты, драконы и ландыши.