В морях тонут, в озёрах утопают

Сложно понять, что чувствуешь, когда эмоций слишком много. Может показаться, что будто и ничего, будто внутри все тихо и спокойно как на палубе корабля в штиль, когда на самом деле корабль уже давно разбился о волны в сильнейшую бурю. Антон сам не понял, как оказался в каком-то баре на окраине Питера. Он просто бесцельно бродил по городу, пока не наткнулся на банальную, но этим и необычную вывеску — слишком карикатурную, будто вырезанную из клишированного мультфильма, где бар обозначался неоновой вывеской, гласящей, собственно: «BAR». Внутри было пусто, что впрочем не удивительно — вечер понедельника. — Здрасте, — вяло поздоровался бармен — невысокий, худощавый, светловолосый парень с небольшой бородкой, пирсингом по всему лицу и татуировкой божьей коровки над левой бровью. Антон, присаживаясь на высокий стул, поднял растерянный, печальный взгляд и не нашел слов в своей голове, чтобы что-то ответить. Бармен посмотрел на клиента внимательнее и изогнул бровь. — Погоди. Ты ж Шастун? У меня бывшая тебя обожала, даже толстовку эту твою заказала с инициалами своими. Импровизатор коротко кивнул, окидывая взглядом барную карту, лежащую перед собой на стойке. Сотрудник бара пронаблюдал за отсутствующим взглядом гостя. — Это, наверное, не моё дело, но ты выглядишь, как будто кто-то умер. Расскажешь, может, чё приключилось? Всё равно до закрытия ещё три часа, скучно пиздец. Меня если чё Коля зовут. — Такой же стериотипный бармен, как ваша вывеска? — огрызнулся Антон, подвигая меню к сотруднику, и ткнул пальцем в название какой-то водки. — Ничего, я не обидчивый, — усмехнулся Николай и поставил пока пустую рюмку перед гостем. — Сколько тебе? — Пока одну, — Шастун достал свой почти разряженный телефон, чтобы оплатить заказ, но, когда увидел на протянутом барменом терминале слишком мизерную сумму к оплате, взглянул на него как на идиота. — Одну бутылку. — Бутылку сразу? — округлил глаза парень за стойкой. — Ну тогда точно рассказывай, что случилось. — Все нормально. — Когда всё нормально, берут бокал коньяка или вина; коктейль берут, чтоб потусоваться; бутылку вискаря берут, чтоб что-то отметить; а бутылку водки с порога и без закуски берут, когда всё настолько хуёво, что хочется просто наебениться до беспамятства поскорее. А по твоему ебальнику унылому, поверь, видно, что именно этого тебе и хочется, — Коля исправил сумму на терминале и снова протянул собеседнику. — Какой ты, блять, доёбистый, — цокнул Шастун, оплачивая счёт и наблюдая, как рюмка наполняется прозрачной жидкостью. — Если сможешь напоить меня до того состояния, чтоб я ничего не соображал, но ещё мог говорить, тогда расскажу. — Пфф, как нехуй делать. Роняй, — бармен подвинул шот ближе к импровизатору, показывая жестом выпить его поскорее, и тот послушался, скривившись от мерзких ощущений. Водку он терпеть не мог, но зачем переплачивать за что-то лучшее, когда цель — просто поскорее забыться в алкогольном угаре? *** Рюмка за рюмкой, сигарета за сигаретой, слово за слово, и вот на второй открытой бутылке Коля, сам не радый своему успеху по спаиванию Антона, пытался всячески успокоить разрыдавшегося в истерике парня. — Я не зн… не знаю, что делать. Я хочу обратно, — заплетаясь языком от выпитого и трясясь всем телом, пытался выговорить Шастун и опрокинул в себя очередной шот, тут же морщась. — Я так… я в жизни никого так не любил, Колян. Это пиздец. — Так. Я, конечно, редко это говорю, но тебе, походу, хватит, — бармен обеспокоенно похлопал окончательно расклеившегося парня по плечу. — Я такой мудила, — в очередной раз всхлипнув, Антон закрыл ладонями лицо, опираясь локтями о барную стойку. — Хуев эгоист. Я всё испортил. Долбаеб конченный. Ненавижу себя. — Ну всё, всё, бля, ты чё, братан. Хорош так раскисать из-за каких-то отношений, взрослый же мужик. — Я люблю его, — не успокаивался Шастун, падая с глухим стуком головой о деревянную поверхность бара. — Мне так хуево. Я так… так виноват. Антон поелозил лбом на влажной от пролитой водки поверхности и, поджав губы, обнял себя, но невольно содрогающиеся плечи не остановились. — Бля, Тох, пойдем покурим. — У меня кончились, — парень приподнял голову. — А сигареты нам и не понадобятся. Коля развязал свой фартук и кинул рядом с раковиной, выходя из-за стойки и доставая из кармана маленький, замотанный пакетик с чем-то зеленоватым внутри. — Чё это? — мутным взглядом пытался найти ответ на свой вопрос Шастун. — А на что похоже? — усмехнулся бармен. — Не, Колян, нет, я не по этой части, — Антон вяло махнул головой. — Расслабься, тебе просто полегче станет, ничего серьезного. Ты посмотри на себя. Тебя ж пиздец разъёбывает, весь бар мне в слезах затопил. Губишь себя алкоголем, а какой-то травки боишься? Пойдем, говорю. Заодно воздухом подышишь. Шастун что-то невнятно промямлил, продолжая отрицательно мотылять головой, но Коля, цокнув языком, схватил пьянющего парня за руку, выволакивая его через черный вход прямо в одной толстовке на морозную улицу, где в воздухе ещё кружили мелкие снежинки после недавнего снегопада. Мокрые от водки волосы на лбу прилипали холодными сосульками, но было плевать. Бармен прислонил спиной к стене своего нового знакомого, чтобы тот не рухнул на своих подкашивающихся ногах, и достал из нижнего кармана джоггеров небольшую стеклянную трубку с коричневым налетом внутри от многократного использования. Развернув смятый пакетик и высыпая его содержимое в курильное приспособление, Коля приставил его ко рту, сверху поджигая траву зажигалкой и затягиваясь. Он задержал дыхание на пару секунд и стал медленно выдыхать, глядя на Антона, который шатался, из последних сил цепляясь пальцами за стену, чтоб не потерять равновесие, будто после американских горок. — На, держи. Шастун, шмыгая носом, расплывающимся взглядом уставился на протянутую трубку и нахмурился, но подумав несколько секунд, взял ее трясущимися пальцами, рассматривая. — Ее курить надо, а не любоваться, — хмыкнул бармен и подтолкнул руки парня выше, чтобы тот обхватил трубку губами. — Так же, как сиги, только горло драть сильнее будет. Старайся не кашлять и подольше дым подержать. Перед лицом Антона зажёгся мелкий огонёк, опаляя сухие листья, и он сделал глубокую затяжку, игнорируя жжение на слизистой. Едкий дым, не похожий на тот, что от сигарет, впился в лёгкие, но Шастун держал его внутри, словно это была последняя надежда, правда, непонятно, на что. Не выдержав, спустя секунды он закашлялся, крепко жмурясь, но вдруг почувствовал руку на плече. — Ну как? Живой? Пытаясь сделать нормальный вдох, Антон кивнул и посмотрел вперёд, промаргиваясь. Перед глазами внезапно стало так ясно, будто не он только что выпил почти литр водки в одного. Наверное, он впервые в жизни чувствовал себя так легко. Не потому, что ему было хорошо, нет. Ему просто было абсолютно никак. Всё внутри разъедало от нестерпимой боли утраты, но ему будто стало на это плевать, убивающее чувство вины за произошедшее превратилось во что-то такое естественное и правильное, то, с чем ещё можно как-то жить дальше, что слёзы остановились сами по себе. — Ну вот, — бармен улыбнулся. — Другое дело. — Давай ещё. *** Ну смотрите, Арсений же актёр. А потому продолжал делать вид, будто всё хорошо. По утрам ходил в спортзал, успел побывать на паре давно запланированных фотосессий, наконец дочитал книгу, которую начал пару месяцев назад. А то, что он надевал на себя футболки Антона, когда был дома, так это потому что они удобные. И игнорировал все звонки и сообщения он только потому, что хотел провести выходные в свое удовольствие. То, что он не мог уснуть, пока не выпьет хотя бы сто миллилитров чего угодно, что крепче чая — результат сбитого режима от вечных перелетов. А слёзы в подушку каждую ночь — это… Ну, на это Попов ещё не нашёл отмазки, но он в процессе поиска. Пошёл четвертый день. День без Антона, день без соцсетей, где до сих пор было опасно объявляться после того видео, день без желания жить. Разумеется, Арсений не собирался уходить на упокой, он не настолько любил драму, но мир стал слишком серым, неинтересным, пустым, что существовать в нём казалось как-то бессмысленно. Брюнет даже не мог объяснить своё состояние толком, пытался сесть и подумать о своих чувствах, но в голову не приходило ни одного слова, которое могло бы их описать. Знакомый психолог сказал, что это результат сильного стресса, когда мозг отказывается испытывать хоть что-то, чтобы избежать очередной эмоциональной встряски. Посоветовал прийти на приём, но Арсений сразу бросил трубку. За годы молчания он привык любить Антона издалека, даже свыкся с мыслью о том, что останется один на всю жизнь. Но после того, как они открылись друг другу, были вместе и были так счастливы, после того, как парень сказал, что хочет звать Арсения мужем… Вот как после всего этого Попов мог переучить себя снова жить без него? Как мог свыкнуться с мыслью о том, что им придется каким-то образом вместе выходить на сцену? Как мог он забыть эти ещё недавно такие живые, добрые и светлые, а теперь тусклые, опустевшие и разбитые зелёные глаза, зная, что это он сам лично сделал их такими. Вечерело. Арсений пил любимый чай Антона за просмотром какого-то идиотского фильма, даже не слушая, что там происходит, и думал только об этих глазах, наполняющихся влагой от резких, грубых и лживых слов Попова, как вдруг раздался назойливый звонок в дверь. Лениво поднимаясь с дивана и ставя чашку на тумбочку рядом, брюнет поплёлся в прихожую и заглянул в глазок. Арсений нахмурился и даже немного опешил, но поспешил открыть дверь. — Стас? — Ох, ты здесь, слова богу, — выдохнул отчего-то взвинченный Шеминов, но тут же снова напрягся. — Хотя нет, нифига не слава богу, где тогда Антон?! — А я откуда могу это знать? Я всё сделал так, как ты написал. И, знаешь ли, это было ужасно. В каком смысле, где Антон? — Арс, он пропал. Ты тоже не отвечал, и я подумал, что вы куда-то свалили вместе, но раз ты здесь… — Подожди, подожди, — затараторил Попов, тут же округляя глаза, и раскрыл дверь шире, впуская продюссера в квартиру. — Что? Как пропал? — О нем нет вестей уже четыре дня, — Стас вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. — В квартире его нет, он не явился на съёмки «Команд», трубку не берет, на сообщения не отвечает. Я обзвонил всех его друзей и знакомых, никто ничего о нём не слышал. Я всё проверил, я задолбал звонками и письмами все авиакомпании, которые занимаются перелётами между Санкт-Петербургом и Москвой, я поднял на уши РЖД. Шастун не покидал Питер ни самолётом, ни поездом. Мы уже подали заявление о пропаже. Даже Ира помогает: обзванивает их общих знакомых, о которых мы можем не знать. Она, кстати, тоже со мной прилетела, в отеле отдыхает, всю ночь не спала. — И ты говоришь мне это спустя четыре дня?! — закричал Арсений на нервах. — Антон пропал, а вы, блять, не удосужились сообщить мне раньше об этом?! — А ты проверь сколько тебе раз я звонил и писал, игнорщик хренов! — тоже перешёл на крик Шеминов. — Мне, чтоб рассказать тебе об этом, пришлось в Питер припереться, потому что до тебя иначе не достучаться! — Мог бы и раньше это сделать, я тут вообще-то в депрессняке! — брюнет резко развернулся, скрываясь в гостиной, схватил телефон с дивана, выключая телевизор находу, и вернулся к Стасу, обуваясь и накидывая на себя пальто. — Ну и куда ты? — Если бы ты додумался раньше ко мне приехать, то давно бы уже нашли его, — Арсений, копаясь в мобильном, схватил ключи от машины с тумбочки в прихожей и открыл входную дверь, отпихивая Шеминова. — У нас с ним геопозиция на телефонах по семейному доступу друг у друга отслеживается. — Ты думаешь, его телефон не выключен? — продюссер вышел из квартиры вслед за импровизатором. — Не выключен, — закрывая дверь на ключ, Попов развернул устройство экраном к Стасу, где на карте светилась точка — место нахождения телефона Шастуна. — Телефон не сброшен до базовых настроек и заряжался все четыре дня, раз он включен сейчас, так что, скорее всего, с Антоном всё в порядке. Надеюсь. — Поехали быстрее. Мужчины переглянулись и быстрым шагом направились к лифту. *** Пролитым алкоголем пропахла уже вся безнадежно смятая постель отеля, и этот мерзкий запах смешивался с ещё более тошнотворным — от сигарет и травки. Было слишком плевать на то, что с ним будет, когда наступит время выселяться, наверняка, это случится не скоро. Если что заплатит штраф за курение в номере, об этом сейчас вообще думать не хотелось. Думать в принципе не получалось после четырех дней без сна. Спать просто не выходило, как бы сильно Антон ни напивался. Он блевал — хотя и блевать особо было нечем, так как единственной его едой были водка и иногда виски, — он рыдал, он курил, но не спал. Потому что как только глаза закрывались, сознание само рисовало родные голубые глаза, полные боли, от которых хотелось снова бесконтрольно рыдать, рыдать и рыдать с отвращением и ненавистью к самому себе. И он рыдал, но так и не мог уснуть. Кроме, разве что, того раза, когда он впервые попробовал мефедрон у Коли дома. Тогда получилось поспать целых два часа. Больной вышел сон, нездоровый, но хоть так, уже неплохо. Правда, ни на второй, ни на третий раз, даже с повышением дозы, уже не получалось так же провалиться в бессознательное состояние хотя бы на час. Сегодня Коля принёс в бар кокаин, за который ещё и подраться пришлось с другим его знакомым, хотя дракой это было назвать сложно — пьяного в дребедень Антона просто отпинали, но бармен вовремя вступился, договариваясь, что поделит дозу пополам. Наркотик, лежащий теперь в пакетике на тумбочке, привлек к себе внимание Шастуна, когда тот потянулся за недопитой банкой пива. Парень сглотнул, всё ещё сомневаясь, но всё же дотянулся до свёртка дрожащими пальцами и высыпал содержимое на деревянную поверхность, сползая с кровати, отпихивая от себя пустые бутылки и вставая на колени. Он измельчил порошок банковской картой и расчертил две кривые дорожки, беря в руку купюру, которую ранее использовал для мефедрона, и глубоко вздыхая. Он просто хочет поспать.