Часть 2
14 февраля 2022 г. в 22:42
Уже почти полдень, когда Джамия заворачивает на подъездную дорожку их с Фрэнком дома, и он вдруг кажется Джерарду больше, чем он его помнил. Дом на самом деле одноэтажный, с подвалом и двумя маленькими комнатами, но выглядит как самый настоящий кусочек рая с сидения жёлтого купе, на котором он застыл. Так выглядит оазис для путника после двух лет пребывания в пустыне. Джерард понимает, что боится переступить порог этого дома.
— Эй, — зовёт Джамия, стоящая рядом с дверью пассажирского сидения с его вещсундуком в одной руке и другой, упёртой в бок. — Ты собираешься выходить, боец?
Джерард наконец выходит из машины, чувствуя себя идиотом, но никак не солдатом, и уж тем более не героем, как Шехтер постоянно к нему обращался в госпитале, пока он лежал под капельницей с обезболивающими. Ощущение, будто он нарядился в дурацкий костюм.
Когда он получил повестку, он знал, что едет туда, где ему не суждено было оказаться, и, несмотря на то, что его братья были всегда рядом с ним, он чувствовал себя не в своей тарелке всё время, пока они тренировались, и всё время, пока они были на фронте, но он никогда не ожидал, что почувствует себя не в своей тарелке в месте, которое он так хорошо знает. Это то, что чувствовал его отец, когда вернулся домой с первой войны? Как будто он вдруг стал везде чужим?
Джамия машет ему рукой, когда он, наконец, набирается смелости, чтобы подняться по каменным ступеням крыльца и переступить порог; кухня, в которую он входит, оказывается олицетворением именно той прохлады и тишины, которых он так желал. Но ощущение своей неуместности здесь только усиливается, когда он видит, какая это чистая кухня: пол блестит и пахнет хлоркой, а в раковине нет грязной посуды. Джерард стыдливо вспоминает про будто навеки въевшуюся грязь под ногтями и свои старые носки, которые пока что скрыты ботинками.
— Ты можешь в это поверить? — внезапно восклицает Джамия. Она опирается рукой на один из кухонных стульев, стол рядом с ней уставлен разными кастрюлями и формочками для пирогов. Его сундука, к слову, нигде не видно, и он вдруг задаётся вопросом, куда же Джамия его дела, когда она уходит с кухни. — А вот я с нетерпением ждала возможности готовить для тебя.
— Что это? — спрашивает он, оглядывая буфет, который сперва не заметил.
Джамия вздыхает и взмахивает рукой.
— В городе все переполошились, когда прознали, что с фронта кто-то возвращается, и решили, что им срочно нужно опустошить свои кладовые к его приезду. К тому же, ты и сам знаешь, каким популярным Майки… — она замолкает на одно мгновение, а потом болезненно выдыхает. — Был.
Джерард снова сжимает ремень на поясе.
— Давай избавимся уже от этих нелепых нарядов, а? Я уверена, что ты не будешь против, если я останусь без бюстгальтера в собственном доме.
Джерард улыбается и следует за ней по коридору до конца, оказываясь в итоге в спальне. Его сундук дожидается хозяина прямо на кровати; сбоку Джерард замечает большое напольное зеркало, облепленное фотографиями Фрэнка. От одного взгляда на него, в его груди начинает разливаться тепло; поездка из Европы в Штаты — самая долгая их разлука с тех пор, как они были определены в одну роту, так что да, он уже начинает безумно скучать по Фрэнку. Но в то же время Джерарду до жути неловко стоять в спальне, которую Фрэнк делит со своей будущей женой, он мог бы поклясться, что на долю секунды даже почувствовал вкус поцелуя Фрэнка на своём языке.
Джамия ловит его на рассматривании зеркала и шутя замечает:
— Не обращай внимания на мой алтарь, это Фрэнк его обустроил ещё до вашего отплытия на фронт. Я не люблю его настолько сильно.
Она начинает снимать своё платье, и Джерард тактично отворачивается, но всё-таки успевает заметить кусочек бледной кожи, тяжело сглатывая. Он знаком с Джамией уже много лет, так почему же сейчас стесняется её? Неужели война изменила его настолько сильно? Изоляция от женщин всё это время настолько на него повлияла? Или это потому, что он питал эти странные чувства к Фрэнку, казалось бы, всю их жизнь, и, наконец, получил шанс что-то с этим сделать, а Джамия и знать не знает об этом? Он помнит, что сказал ему в Лондоне Фрэнк: она прекрасно осведомлена, что вдали от дома, да и в такое время, случается всякое, — но он никогда не встречал девушку, которая была бы не против, чтобы её парень, а если быть точнее, жених, крутил романы с другими парнями, будь проклята эта война. Это всё просто совершенно не кажется ему правильным.
Может, потому что звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой…
Джерард, должно быть, действительно серьёзно пересмотрел свои приоритеты в жизни, когда его подстрелили, ведь ещё пару недель назад его единственный брат умер на его глазах, а теперь он беспокоится об отношениях.
Затаив дыхание, Джерард наконец снимает ремень и китель, слыша, как Джамия переодевается позади него, и изо всех сил стараясь не смотреть на её отражение в зеркале. После кителя он расстёгивает сорочку, а затем развязывает галстук, после этого обнаруживая большое пятно цвета ржавчины на майке. В принципе, ничего удивительного. Через бинты сочится кровь, и когда он стягивает майку, кожа вокруг бинтов тёплая, покрасневшая, место вокруг ранения припухло. Он тихо вздыхает и тяжело садится в изножье кровати.
— Фрэнк же уверял меня, что ты уже в полном порядке! — взволнованно кудахчет Джамия, подлетев к нему. На ней уже были домашние шорты и свободная кофта, шляпка исчезла, а её чёрные волосы теперь были собраны в небрежный хвост. Теперь она была похожа на ту самую девушку из соседнего дома, которую он всегда знал, ту, что писала им всем письма на фронт, которые неизменно пахли её любимыми духами.
Джерард отклоняется назад, опираясь на локти, еле сдерживаясь от соблазна лечь на кровать полностью и заснуть прямо так.
— У Фрэнка было его собственное ранение, о котором ему стоило заботиться. — Возражает Джерард, конечно, умалчивая ещё и о сломанном по его милости носе.
Джамия стоит над ним, уперев руки в бёдра, и Джерард чувствует себя уязвимым, как никогда прежде. Он знает, каким предстал перед ней, с его-то рёбрами, явно проступающими сквозь кожу, и впадинами вместо щёк. Её же фигура всё так же привлекает своими плавными изгибами, как и всегда, если даже не чуть больше, чем раньше, — она свежа и волнующе прекрасна. Когда он замечает их отражения в зеркале, контраст между ними до смешного разителен.
— Мне иногда кажется, что я изрядно пожёванный собакой кусочек пазла, — вдруг говорит Джерард.
Он думал, что выплеснул всю свою боль и горечь от утраты, когда бродил по Лондону с бутылкой шампанского, что успокоился и смирился с произошедшим, от чего устал до изнеможения, но, по-видимому, это было далеко не так. Всё, что ему нужно было, чтобы осознать это, — вернуться домой.
Джамия, в которой нет ни капли стыда, тем временем расстёгивает брюки Джерарда и начинает спускать их с его ног.
— Даже пожёванный кусочек пазла нужен. Немного заботы, любви, нежности и внимания от кусочков-соседей, и он примет почти что прежнюю форму.
Она протягивает ему обе руки, чтобы помочь подняться, когда он остаётся в одном белье.
— Это было… Неожиданно убедительно, — комментирует Джерард, позволяя поднять себя на ноги.
То ли из-за того, что с него наконец-то сняли ремень и увесистый китель, то ли из-за того, как быстро он встал, но всё внутри него вдруг болезненно сжимается, выбивая весь дух, когда он пытается выпрямиться, а после оказывается, что он сгибается пополам от боли и слабости в объятиях Джамии. Она вовремя ловит Джерарда, утыкаясь лицом в его волосы.
— Тебе повезло, что я работала в Красном Кресте в начале войны. Давай же, моей аптечке позавидует даже Джонсон и Джонсон.
Она доводит его до ванной через коридор, и, когда помогает ему присесть на крышку унитаза, его и так до предела смятенную душу тревожит ощущение дежавю: на мгновение ему кажется, что он снова находится в том дорогом отеле в Лондоне, а после вторжения прошла всего неделя. Эти воспоминания совершенно не помогают ему побороть чувство вины, не дающее посмотреть Джамии в глаза.
Она снимает промокшие бинты, и они вдвоём шумно втягивают воздух от открывшегося под ними вида. Джамия почти с головой залезает в шкафчик под раковиной, вытаскивая какие-то мази и бинты, и Джерард от этого вида слегка улыбается. Он бы улыбался и тогда, когда Фрэнк смывал кровь и грязь с его лица в том отеле, но у него тогда не осталось ни капли сил, а перед глазами мелькали кадры-воспоминания о тех временах, когда они были юными и безрассудными; он помнил, что Фрэнку пришлось купать его, будто он был маленьким ребёнком.
И вот, где он теперь: в небольшом уютном доме с милым заборчиком и почтовым ящиком снаружи, который находится в тихом городке Фэа-Лоун, пока красивая женщина латает его. Это всё как-то душераздирающе по-домашнему, он не ожидал, что когда-нибудь испытает это, наверное, потому, что однажды получил повестку о призыве в армию, а ещё и потому, что Фрэнк крепко держит его сердце в своих руках. Как оказалось, уже очень давно.
— Я смотрю, ты соскучилась и по возможности за кем-нибудь поухаживать… — комментирует Джерард, пока Джамия наносит что-то полупрозрачное и липкое на его швы. Она в ответ улыбается.
— О да. Мне не следовало уходить из Красного Креста, потому что единственное, с чем теперь приходится иметь дело — собственные мелкие порезы.
— Вам с Рэем будет о чём поговорить, когда он вернётся.
После заживляющей мази идёт большой пластырь, который Джамия аккуратно приклеивает к коже, и вместо таблетки сульфаниламида он получает обычное обезболивающее, которое проглатывает, запивая стаканом воды из-под крана. Она продолжает нянчиться с ним, помогая ему надеть одежду, которую он не видел с тех пор, как ушёл на фронт; она вытащила эту одежду из шкафа, который делила с Фрэнком, затем накормила досыта, приготовив какой-то поистине королевский обед из тех продуктов, что ей принесли соседи, и продолжала подкладывать ему в тарелку еду до тех пор, пока Джерард не понял, что готов уже лопнуть от чувства насыщения.
Именно тогда, когда Джамия моет посуду, а он с тревогой жуёт зубочистку со вкусом мяты, он решает, что просто больше не может держать рот на замке. Домашняя еда, возможно, и успокоила его желудок, но вот его разум мечется от одной тревожной мысли к другой мучительнее, чем когда-либо раньше.
— Джамия, я люблю Фрэнка с девятнадцати лет.
Джерард думает, что это будет справедливо, если Джамия узнает об этом, учитывая, что она позволяет ему остаться с ней и всё такое. Он никогда не умел справляться с чувством вины, поэтому написал своим родителям письмо на трёх страницах…
Не отвлекаясь от своего занятия, Джамия отвечает:
— А я люблю его с тринадцати. — Она слегка поворачивает голову, и он, замечая, что она улыбается, роняет зубочистку на пол. — Опередила тебя и здесь, чемпион.
Джерард непонимающе смотрит на её затылок, пока она домывает посуду, а потом ему приходится встать и пойти в спальню, потому что то, насколько непринуждённо звучала Джамия, говоря ему всё это, было по ощущениям почти так же ужасно, как если бы он только что признался ей в измене. Он выуживает свою полупустую помятую пачку сигарет со дна сундука и зажимает сигарету между губ, зажигая свою Зиппo, которую он хотел оставить с Фрэнком, но тот настоял на том, чтобы он взял её с собой. Джерарду даже не приходит в голову спросить Джамию, можно ли курить в доме, слишком уж он привык закуривать везде и всюду, когда заблагорассудится, а когда осознаёт, что делает, то открывает окно, тушит сигарету о подоконник и выбрасывает её наружу со вздохом.
— Знаешь, Фрэнк тоже тебя любит.
Джерард разворачивается и замечает Джамию, теперь стоящую перед ним.
— Что? — хрипло выдыхает он.
Она не сдвигается со своего места, лишь облокачиваясь получше на дверной откос и играясь с лаком на ногтях, при этом не отводя от него мягкого, но внимательного взгляда.
— Он любит тебя, кажется, с вашей самой первой встречи. Я ему говорила, что он должен был рассказать тебе о своих чувствах уже очень давно, потому что у нас обоих было предчувствие, что ты поймёшь и примешь.
— Он поцеловал меня, — тяжело сглатывая, продолжает Джерард. — Когда мы были… После Майки. И я ответил ему. И поцеловал в ответ.
Уголки её рта на секунду опускаются вниз, что, несмотря на всё то, что было сказано, совсем не является той реакцией, которую он ожидал.
— Я знаю. Он написал мне обо всём. Чтобы ты знал, я ответила, что это должно было произойти уже давно.
— И ты… Не против этого? — Спрашивает Джерард, его сердце с болезненной надеждой стучится о рёбра.
— А разве должна? — пожимает плечами она. — У меня есть мои интрижки, у него свои, но мы всегда возвращаемся друг к другу. У нас с Фрэнком всегда были… Свободные отношения. Мы просто доверяем друг другу.
Джерард смотрит на неё в недоумении, не веря в то, что услышал.
— Я никогда не встречал подобных тебе.
Джамия отталкивается от стены и подходит ближе, затем обвивает его шею руками.
— И не встретишь, вряд ли такие ещё существуют.
Она затягивает Джерарда в объятия, и он, устраивая подбородок на её плече, шепчет:
— Что если для меня он совсем не интрижка?
Джамия слегка отклоняется, чтобы заглянуть ему в глаза и улыбнуться:
— Тогда добро пожаловать в семью.
И она целует его в уголок губ, чтобы потом выскользнуть из объятий, оставляя Джерарда наедине с приводящей в восторг и ужас мыслью о том, что всё это похоже на какую-то сказку.