Genshin Impact (сборник драбблов ОЖП)

      На винокурне «Рассвет» почти всегда светло и людно. Даже ночами, когда обитатели расходятся по спальням и готовятся ко сну — прислуга продолжает работать. Хотя двух непоседливых подростков вовремя уложить довольно непросто: уже будучи рыцарями, Дилюк и Кэйа все еще не лишены ребячливости, особенно в собственном доме, где они по-прежнему могут позволить себе быть маленькими и несерьезными.       Впрочем, не в моем присутствии.       — Ты снова идешь в спальню к моему отцу?       Голос звучит уж слишком грозно. Совсем не вяжется с внешним видом парня: в мрачно-тусклом свете ночных лампад он все равно выглядит не более чем неокрепшим совенком.       — У меня с ним есть дела.       Наши взгляды сталкиваются, воздух вокруг вот-вот заискрится от напряжения. Дилюк раздувает ноздри, ему отчаянно хочется ответить какой-нибудь колкостью, задеть меня побольнее — но нельзя. Недостойно юного капитана кавалерии.       Никто не уступает в этой игре, мы смотрим друг на друга долго и пронзительно, и мне кажется, что я даже могу прочитать мысли в алых глазах напротив: «ты не заменишь ее, ты не заменишь мою мать». Конечно, не заменю — в матери я ему совершенно не гожусь. Как минимум я должна быть старше него раза в два, а не на три несчастных года.       — У тебя не может быть с ним никаких дел посреди ночи.       — У нас с ним дела, которые тебя не касаются.       Дилюк злится все сильнее, но в резко вздымающихся плечах, бровях, сдвинутых на переносице, и напряженной челюсти прорисовывается нечто более глубокое — обида? Ревность? Пожалуй. Мне бы тоже не понравилось, если бы мой отец спутался с девушкой моего возраста. Вот только, увы и ах — отца мне не досталось, а насладиться обществом матери как-то не успелось. Я и лица ее почти не помнила, да и то, что осталось в памяти, напоминало скорее посмертную маску, чем живого человека.       Он открыл было рот, чтобы возразить, однако затянувшуюся тишину прервал кто-то третий — тише и мягче.       — Брат, — позвал Кэйа из-за спины и, хотя Дилюк не обернулся на его зов, плечи у него дернулись. — Не нужно, пойдем.       Подслушивал. Уголок губ дрогнул — благо, в полумраке это укрылось от чужого внимания. Я не смеялась над Дилюком. Он был приятным молодым человеком — и, уверена, будет еще более приятным, когда подрастет. Однако до тех пор в моих глазах он по-прежнему будет неоперившимся птенцом. А я для него — девушкой, которая соблазнила его отца и заставила забыть об ушедшей жене.       Кэйа, не удостоив меня даже полувзглядом, благополучно увел Дилюка в его комнату, а я, помедлив еще с минуту, собралась с мыслями и вновь двинулась в спальню к Рагнвиндру-старшему.       — Ты заставила меня ждать, золотце.       Я расплылась в улыбке, падая в объятия мужчины, и он, притянув меня к себе как можно ближе, зарылся носом в шею. Шумно вдохнул.       — Я скучал.       Тишина приятно обволакивала со всех сторон. Я все еще прокручивала разговор с Дилюком в голове, но блуждающие по телу руки и ласковые поцелуи в плечо неотвратимо накрывали мысли дымкой.       — Прости. Не хотелось быть… замеченной.       Крепус знает, как ко мне относятся ребята: Дилюк — подчеркнуто враждебно, а Кэйа — подчеркнуто отстраненно. И тот, и другой не питают ко мне ни капли не то что любви — даже терпимости. Меня это не сильно заботило. Любовь — это то, к чему я до сих пор не привыкла, а с чужой ненавистью я с самого детства успела срастись намертво.       А вот Крепуса такое отношение расстраивало.       «Они смирятся» — порой убеждал меня он, и все же с каждым разом это обещание звучало все более и более нетвердо, а отношение юных рыцарей ко мне по мере их взросления становилось лишь хуже.       Крепус тяжело выдохнул и ничего не ответил.       Я повернулась к нему и встретила его губы; сильные руки приподняли меня над постелью, устраивая на бедрах, и, переполняемая желанием, я непроизвольно прикусила его нижнюю губу. Крепус никогда не давит, не торопит, давая мне время; и даже сейчас — он медленно избавляет меня от многочисленных слоев одежды, размеренно, пуговица за пуговицей, шнурок за шнурком, перемежая каждое свое действие поцелуем — в губы, в скулу, в мочку уха… шею… ключицу…       Я не знала других мужчин, но отчего-то была уверена, что большинство из них так не обращаются даже с собственными женами. Порой я задумывалась, а как Крепус обращался со своей?.. Однако эти мысли довольно скоро выветривались под гнетом нарастающего желания, желания нежности, близости и любви. Теперь это единственное, что имело значение.       От Крепуса пахнет выдержанным вином, и легкие нотки свежих лепестков ветряной астры щекочут ноздри, когда поцелуи становятся мокрыми, нетерпеливыми, превращаются в нежные укусы.       Прохладные простыни касаются оголенной спины, на мгновение приводя меня в чувство. Наполовину раздетый Крепус нависает сверху. Я снова не могу сдержаться, чтобы не огладить его подтянутое туловище — он почти свыкся с мыслью, что путь в рыцари ему закрыт. Почти.       — Ты будто в первый раз видишь, — в очередной раз усмехается он, но я знаю — ему приятно от того, как его тело меня завораживает. Он и вправду чересчур хорош для своих лет. Неудивительно, что половина Монда до сих пор не оставляет попыток занять место новой госпожи Рагнвиндр. — Ты хочешь продолжить? Может, сегодня не в настроении?       Он не дождался моего ответа: едва сдерживаемой улыбки и цветущего на щеках румянца предвкушения было вполне достаточно. Меня даже не смущало, как он разглядывает меня, полностью обнаженную; напротив — то, как это потихоньку сводит его с ума, как учащается его дыхание, как движения становятся все более рваными и несдержанными… Все это распаляло до умопомрачения. Я невольно вспоминала, как это было впервые — приправлено робостью и сомнениями, а с его стороны — безграничным терпением, готовностью ждать и завоевывать мое доверие крупица за крупицей, и ни разу за все эти месяцы он не заставил меня пожалеть о том, что я решилась доверить ему всю себя без остатка. Все было так же, как в первый раз. Ощущалось по-другому — но так же прекрасно.       Крепус не стал мучить меня долгим ожиданием. Теплое дыхание, коснувшееся внутренней стороны бедра, и последовавший за ним невесомый поцелуй пробежали дрожью до кончиков пальцев. Губы вновь опустились на тонкую кожу. Крепус легко надавил на мои бедра, раздвигая сильнее, и наконец-то коснулся кончиком языка между влажных складок, мягко нажимая. Грудную клетку будто сдавило увесистым грузом, разом выпуская весь воздух. Все ощущения сосредоточились в одной чувствительной точке между ног.       Он не спешит, но и передышек не дает. Язык ласкает набухший клитор, кружа по нему и изредка соскальзывая вниз. Тяжелое дыхание все чаще срывается на стоны. Я изо всех сил стараюсь быть тихой — невзирая на то, что каждый в поместье знает, что происходит в постели их господина. Укус на костяшках пальцев проступает болью, когда я смыкаю зубы сильнее от внезапно вспыхнувшего внизу живота удовольствия. Мышцы сжимаются почти болезненно, до судорог — и тогда стон неконтролируемо слетает с губ, вырывается наружу прежде, чем я успеваю себя одернуть.       Губы касаются подрагивающего живота, скользят по ребрам и на несколько сладких мгновений задерживаются на сосках, невесомо лаская. Крепус дает мне время очнуться от оргазма, прежде чем продолжить. Мозолистые подушечки оглаживают скулы, мужчина наклоняется совсем низко, целуя глубоко и чувственно, и что-то шепчет в перерывах — разобрать слова трудно, но мне и не нужно. Я и так знаю.       Поток словесных нежностей на секунду прерывает толчок внутрь. Я резко выдыхаю скорее от осознания, чем от физического ощущения, однако Крепус не дает мне размышлять слишком долго: он очень скоро набирает темп, отвлекая меня прикосновениями и поцелуями всего, до чего он только может дотянуться. Затуманенное сознание цепляется за чувства, за любые — телесные, душевные, лишь бы ухватиться за каждый клочок этого мгновения, запечатлеть в памяти навсегда запахом, вкусом, трепетной нежностью и ощущением бесконечной привязанности. Всем.       Тихие стоны влажно оседают на чужих губах. Шершавая ткань, царапающая спину, не позволяет провалиться в забвение окончательно. Теряясь в бешеном темпе, задыхаясь, я нахожу ладонь Крепуса, и он с готовностью переплетает пальцы. Заземлиться, чтобы не потерять голову окончательно.       — Любимая… — его дыхание щекочет ухо, когда я взрываюсь удовольствием, едва коснувшись пальцами собственной плоти. Крепусу хватает всего несколько толчков следом — и он успевает вытащить, кончая себе в ладонь.       Момент длится долго, но все же недостаточно, чтобы им насытиться в полной мере. Мне нужно уйти еще до рассвета и сделать вид, что я провела ночь в собственной постели, а не в спальне мужчины, который не подходит мне ни по статусу, ни по возрасту. Если бы только можно было всего однажды уснуть в его руках, не заботясь о том, что станут говорить злые языки — забыть обо всем этом всего лишь на одну ночь. Провести ее так, как подобает влюбленным людям. Неужели это и есть то самое, что Барбатос назвал бы свободой?       — Я думал, что давно утратил способность к таким чувствам, — неопределенно пробормотал Крепус, потираясь носом о мою щеку. — Я бы хотел сделать для тебя больше.       Больше. Позволить носить его фамилию и, может быть, еще одного ребенка. Безупречная репутация Крепуса отвратит от него публичное осуждение, и даже ко мне со временем начнут относиться терпимее — хотя бы из правил приличия. Однако ненависть, которую на него обрушат собственные дети — так рисковать он не мог. Кэйа… привыкнет. Кэйа не знал ни одну из женщин, которую мог бы назвать матерью, его поведение вызвано исключительно солидарностью с названным братом и, может быть, толикой ревности к названному отцу.       Дилюк воспримет это как предательство. На то, чтобы простить отца, у младшего Рагнвиндра уйдут годы.       — Не думай об этом, — Крепус легко чмокнул меня в висок — осознал ошибку и попытался перевести тему, которую я уже успела раскрутить у себя в голове. — Мы дадим им еще немного времени. Они свыкнутся… Обещаю.