Genshin Impact (сборник драбблов ОЖП)

      — Госпожа, не подходите так близко к людям, — мужская рука сдавила плечо, тон сочился недовольством и презрением.       Я фыркнула себе под нос, пряча негодование за полупрозрачной вуалью светлых волос. Жерар уж слишком сильно выслуживался перед папочкой — он еще не знает, что сопровождающие, которые не желают со мной дружить, долго на службе не задерживаются. Как можно не подходить к людям, когда весь Мондштадт собрался на площади, празднуя Луди Гарпастум? Чем тогда мне вообще заниматься на фестивале, если я буду шарахаться от каждого, кто приблизится ко мне меньше, чем на метр?       Мужчина выглядел поистине комично: носился перед моим лицом, размахивая руками и прикрывая меня спиной от малейшего дуновения ветра. Я скучающе оглядела толпу. Из глубины скопища до меня донесся уже знакомый мелодичный голос.       Я нащупала в рукаве небольшой кусочек бумаги, сложенный втрое, и уверенно двинулась к фонтану. Жерар подскочил, заметив, что я отошла от него без спроса.       — Госпожа, куда вы? Ваш отец будет недоволен!       Я остановилась и протянула ему пустую ладонь.       — Дай мне монету, Жерар.       Он с сомнением посмотрел на мою руку, затем на меня.       — Вы хотите поблагодарить барда за песню? Давайте я сам.       Я не шелохнулась. Рука так и осталась протянутой — я пойду туда или с деньгами, или без. Первое хотя бы будет выглядеть не так подозрительно в глазах общественности, но если вдруг меня заподозрят в связи с незнакомым парнем, Жерару несдобровать.       Он и понятия не имеет, что в Мондштадте на такую мелочь никто не станет обращать внимание, и подобные тараканы в голове только у моей семейки и тех, кого она щедро одаривает морой.       Мужчина обреченно выдохнул. Покопавшись в карманах, он выудил две монетки и бросил мне на ладонь.       — Пожалуйста, только очень быстро. И не смейте заговаривать с ним!       Заговаривать мне и не требовалось. Жерар бесцеремонно растолкал возмущенных зрителей, давая мне дорогу. Посреди площади стоял невысокий парень с лирой. Запрокинув голову, он пел мягко, но достаточно громко для того, чтобы его выступление слышали даже за воротами. Свернутая записка незаметно скользнула в мою руку. Я присела перед бардом, бросая содержимое своей ладони ему в шапку, и он, будто почувствовав подвох, опустил взгляд. Мы встретились глазами, уголки его губ дрогнули, прежде чем он запел вновь.       Народ за моей спиной негодующе перешептывался. Когда Жерар схватил меня за локоть и повел прочь от площади, нас проводили крайне брезгливыми взглядами. Однако в груди у меня потеплело: осталось дождаться нужного момента. Мой спутник достаточно глуп, чтобы замечать лишь шелуху — я же всегда славилась тем, что замечаю ядра.       Родители сильно просчитались, когда решили дать мне самое лучшее образование во всем Петрикоре. За эти годы помимо решения математических уравнений, расширенной истории Тейвата и анализов выдающихся памятников литературы я усвоила кое-что не менее, а то и более полезное: как договариваться, хитрить и вертеться. С каждым из приставленных ко мне сопровождающих работала своя тактика. Если Гюстав довольствовался тем, что ему платят, и был готов мне доверять, то с Жераром подобный номер не прокатит — договориться не выйдет. Зато с ним отлично сработала местная таверна: перемешать несколько напитков в один бокал — дело нехитрое. Зря он распинался передо мной о прекрасном мондштадтском вине. Я запомнила эти россказни ему же во вред.       Никто и бровью не повел, когда за столом в «Доле ангелов» лицом в стол захрапел очередной посетитель. Таких здесь и по пальцам обеих рук не перечесть. Бармен лишь качал головой и вздыхал, глядя на них, но ничего не поделать: Луди Гарпастум — это не только танцы и игры, это еще и вино, льющееся рекой.       Люди веселились ночи напролет. Смешаться с толпой не составило труда, и уже через считанные минуты я взлетела по лестнице к огромной статуе местного божества. К вечеру народу все-таки поубавилось, а возле храма было несравнимо тише, чем на торговой площади. Мои родители любили Мондштадт. Я бывала здесь вместе с ними с самого детства, хотя так и не ощутила всей прелести города свободы — вероятно, потому что свободы мне даже здесь никто не давал.       Бард стоял, привалившись к статуе. Я подняла голову, разглядывая каменное изваяние, и усмехнулась собственным мыслям.       — Ты что, пытаешься быть похожим на Барбатоса?       Парень встрепенулся. Брови, сведенные на переносице, дрогнули, и он непонимающе переспросил:       — Барбатоса?       Я указала подбородком наверх и пояснила:       — Статуя уж очень на тебя похожа.       Он рассмеялся и замотал головой. Смех его звучал так же нежно и мелодично, как и его лира.       — А, ты об этом. Ну да, так люди больше платят.       Я села прямо на землю, не заботясь о чистоте светлого платья. Он последовал моему примеру, устраивая свой инструмент на коленях.       — «Встретимся у собора ближе к полуночи», значит? — бард процитировал мою записку, и я кивнула. — И какое же ко мне дело у такой прекрасной госпожи?       Его смешливый тон не позволил мне разозлиться за приевшееся обращение. Он, должно быть, заметил, как меня опекал папин подпевала, и не преминул подшутить на эту тему.       — Ты выступаешь каждый день. Я приходила послушать.       Он внимательно посмотрел на меня, словно задумавшись о чем-то. Даже в темноте глаза поблескивали изумрудом — настолько яркие.       — Да, я видел. Все ждал, когда же тебе разрешат подойти.       Я поджала губы, сдерживая улыбку. Лестно, что он меня заметил.       Люди у парапета переговаривались, изредка что-то выкрикивая и хихикая. Наконец-то никто не бросается презрительными взглядами через плечо, потому что я, видите ли, возомнила себя слишком аристократичной особой для того, чтобы прикасаться к простым мондштадтским смертным. Если бы они только знали, как я сама не хочу выглядеть подобным образом в их глазах.       — Ну так что? Помолчим? Или хочешь, чтобы я спел только для тебя?       Я повернулась к барду.       — Как тебя зовут? — непринужденно поинтересовалась я, и он просиял.       — Ну, наконец-то. Я Венти, — он приложил ладонь к груди и мягко улыбнулся. — А ты свое назовешь?       Сердце волнительно затрепетало. Не помню, когда я в последний раз сама произносила для кого-то собственное имя — обычно я даже не знакомилась с теми, кто не знал меня заочно. Назвав его, я погрузилась в молчание на несколько долгих секунд. Оно ощущалось на языке странно и непривычно, как вкусный десерт, который пробуешь впервые в незнакомой стране.       — Расскажешь, почему тебя так опекают? — взгляд Венти искрился неподдельным любопытством. Он подцепил подушечками пальцев пару струн на лире, поудобнее устраиваясь на месте.       — Потому что мой отец считает меня принцессой, — хмыкнула я. — Он очень влиятельный человек в городе и дорожит своей репутацией. А я, так уж повелось, эту репутацию ему постоянно пытаюсь испортить.       Венти искренне развеселился, услышав это. Я продолжила:       — Мне запрещают разговаривать с незнакомыми парнями. Даже с девушками — только под присмотром моей личной охраны, — я уничижительно выплюнула последнее слово. — Естественно, при таком раскладе никто в своем уме общаться со мной не хочет.       Я прижалась лопатками к статуе, камень холодил кожу под тонкой тканью платья. Венти придвинулся. Боковым зрением я видела, что он не отводит от меня взгляда.       — И чего же ты хочешь? Чего ты ожидала от сегодняшнего вечера?       От сегодняшнего, завтрашнего, да и от вчерашнего тоже я всегда хотела одного — не чувствовать себя в золотой клетке. У меня толком не было ни детства, ни юности, я умудрилась пропустить все самое приятное и веселое, чем не были обделены мои сверстники. Даже мои постоянные побеги в знак протеста не помогали восполнить этот недостаток.       — Свободы. Как и все в Монде, я хочу свободы.       Он повернулся ко мне всем корпусом, переманивая все мое внимание на себя. На лице у него играла улыбка.       — Опиши мне свободу. Такой, какой ты бы хотела ее почувствовать.       Я прикрыла глаза, представляя себе — что бы я делала, если бы мне на шею не набросили аркан родительской любви? Каждая мысль была слаще предыдущей. Незатейливые игры с подружками у моря, без раздражающей ткани на теле под палящим солнцем, свежие круассаны прямиком из лавки с рынка, мамины неприличные книжки, которые она так усердно прячет под замок, глоток вина, украденного из папиного серванта, из одного бокала с соседской девочкой, настолько кислый, что аж скулы сводит — и звонкий смех, потому что такое позволено только взрослым. Разговоры полушепотом с мальчиком из школы, неуклюжие прикосновения и поцелуи украдкой. Щеки вспыхнули. Когда я подняла веки, Венти сидел почти вплотную, закусив губу и нетерпеливо заглядывая мне в лицо.       Я стыдливо отпрянула.       — Я все видел, — поддразнил он, — ты покраснела.       — Ничего подобного, — я провела по лицу тыльной стороной ладони, будто надеясь стереть со скул предательский румянец. Венти приблизился вновь.       — Хочешь, угадаю, что пришло тебе в голову?       Мы почти соприкоснулись кончиками носов. Конечности задрожали так крупно, что я поневоле подумала: а может, я еще не готова к свободе?       Он пододвинулся еще ближе. Теперь наши выдохи мешались в одно общее дыхание. Я зажмурилась. От него запахло вином. Явно недорогим — не тем, что обычно распивали мои родственники на семейных празднествах, — но почему-то этот запах показался мне приятнее.       Я почувствовала теплое, влажное прикосновение к губам. Губы барда были мягкими — впрочем, наверное, и мои были такими же. И у всех других людей. Прежде у меня просто не было возможности это проверить. Он не наседал, позволяя мне привыкнуть к ощущениям, и я очень быстро вошла во вкус; неумело, но уверенно я ответила ему. Под ребрами заколотилось, однако я изо всех сил старалась игнорировать нервозность — она тлела внутри, постепенно рассеиваясь и уступая место наслаждению от долгожданного первого поцелуя. Даже если мое исчезновение не останется незамеченным и отец утром меня накажет, я буду знать, что оно того стоило.       Когда Венти отстранился, я не смогла выдержать его взгляд и отвернулась. Ночной воздух приятно охлаждал пылающее лицо, а я часто и глубоко дышала в попытке привести пульс в норму. Венти добродушно хмыкнул, и все-таки промолчал, давая мне время прийти в себя.       Как только моего запястья коснулись сухие, мозолистые пальцы, я наконец нашла в себе силы вновь поднять на барда взгляд. Он прислонился щекой к статуе, в глазах плескалась ленивая безмятежность. Его произошедшее, казалось, вовсе не тронуло. Я никак не могла угадать его возраст: поначалу я полагала, что мы — ровесники, однако теперь он почему-то стал выглядеть в моих глазах старше. Может, все дело в том, что его никто не оберегал? В свои годы он успел испытать гораздо больше, чем я. А мне теперь оставалось только впитывать чужие впечатления.       — Почему ты не сбежишь? Я имею в виду, совсем?       Я недоуменно вскинула брови. Почему он такое спрашивает? Все ведь очевидно. Или нет?..       — Сбежать от семьи?       Венти пожал плечами — слово «семья» его не впечатлило.       — Ты можешь быть свободной. Никто не будет досаждать и диктовать свои правила. Только ветер сможет подсказывать, куда тебе направляться. Оставайся в Монде.       Я даже подскочила от подобной глупости. Остаться в Монде, чтобы что? Чтобы скитаться по чужой стране, побираясь у местных торговцев? Чтобы быть здесь совсем одной, без чужого плеча, на которое можно положиться? Без семьи?       — Нет, ты не понимаешь, Венти! — неосторожно выкрикнула я, и несколько лиц обернулось к нам.       Венти поднялся на ноги вслед за мной. Он вдруг посерьезнел: от озорства в его выражении не осталось ни капли.       — Конечно, не понимаю. Зачем быть с людьми, которые так к тебе относятся? Которые делают тебе больно? Не вижу причин, даже если это — семья.       Я осеклась — не получилось быстро придумать, чем ответить. Бард сложил руки на груди, его косички колыхнулись от внезапного порыва ветра. Все закончилось тем, что мы оба молча вернулись в сидячее положение под статуей. Ветер стих так же внезапно, как и поднялся.       — Они не делают мне больно… в таком смысле. Это моя семья, и я их люблю. Я не могу просто так отказаться от них, Венти. У людей так не делается…       Во взгляде у него вдруг заблестело нечто похожее на сожаление. Он сокрушенно выдохнул и взялся за лиру.       — Пожалуй, ты права, — протянул он, подкручивая колки. Как только привычный строй инструмента вернулся, он повел пальцами по струнам и заиграл.       Я вслушивалась в благозвучные мотивы. На этот раз Венти пел совсем тихо, будто для одной меня: протяжные слова, обволакивая, рассыпались по телу мурашками. Я вспоминала, как еще несколько минут назад бард целовал меня теми же самыми губами, с которых теперь слетает песня. Минуты тянулись, как карамель, распробованная мной днем на площади — сладко, елейно, гладко. Лишь когда прозвучал последний аккорд и звуки рассеялись в ночной пустоте, я заметила, что улыбаюсь.       Он вновь прильнул к моим губам, целуя чуть настойчивее, чем в первый раз. Я с охотой потянулась к нему. Ладони легли на мою талию, и я приподнялась над землей, будто готовая взлететь. Я бы не удивилась, если бы, открыв глаза, увидела, что и впрямь парю. Но я не открывала — незримое впечатление было приятнее любой реальности.       С площади по-прежнему доносились веселые голоса празднующих. Невзирая на поздний час, к статуе Барбатоса прибывало все больше народу: устав от шума и плясок, они приходили понаблюдать за остальными свысока. На нас с Венти никто не обращал внимания. Даже его музыку, кажется, не слышали, как будто сам ветер укрывал ее от тех, для кого она не предназначалась.       Окрыленная, я и думать забыла, что в моем распоряжении не все время мира. Когда на верхушке лестницы, покачиваясь, показался Жерар, все внутри меня тревожно ухнуло вниз. Я потянула барда за рукав, и он мгновенно сообразил, в чем дело.       — Госпожа! Юная госпожа! — заплетающимся языком кричал мужчина.       Венти вскочил на ноги и, схватив меня за локоть, ринулся к собору. Я бежала за ним, спотыкаясь о собственные ноги — он несся уж слишком быстро для барда, который не брезгует дешевой выпивкой. Мы обогнули огромное здание. Запыхавшаяся, я откинулась спиной на стену и шумно задышала. Венти тихо смеялся у меня под ухом.       — Ну и ну! Это с твоей легкой руки он так надрался?       Не в состоянии вымолвить ни слова, я лишь коротко кивнула. Голос сопровождающего приближался. Венти вновь вцепился в меня и метнулся в сторону — теперь мы прятались за боковой стеной.       — Он еще долго не протрезвеет, — весело возвестил Венти, придерживая меня за талию. — Мы можем перемахнуть через городскую стену и двинуться в Спрингвейл. Дотуда он уж точно не доберется.       Сердце щемило неясным чувством. Я прислушивалась к отчаянному голосу Жерара. Венти снова потянул меня к себе, и я почти поддалась, но сбитое дыхание и собственная совесть вынудили меня замереть на месте.       — Венти, подожди, — попросила я.       Он покорно остановился. Косички снова колыхнулись — совсем немного, почти незаметно.       — Я… я не могу. Мне нужно вернуться.       Вопреки моим ожиданиям, бард уговаривать не стал — лишь грустно улыбнулся.       — Хорошо, — ответил он, и его рука взметнулась к моему лицу, поглаживая по щеке. — Жаль, что мы расстаемся.       Я наклонилась, встречая его губы новым — последним — поцелуем. Этот в сравнении с предыдущими был будто самым осознанным, к нему уже не примешивались столь всепоглощающее смущение и девичий трепет. Завтра последний день фестиваля, но после подобного проступка отец ни за что не позволит мне посетить его. Даже если Жерар решит меня прикрыть — точнее, прикрыть свой собственный просчет — папа обо всем догадается по его поведению. Он будет держать меня на виду до самого завтрашнего вечера, и если я вновь и увижу Венти, то лишь издалека.       — Госпожа! — голос Жерара совсем близко. Он вот-вот найдет меня — и будет лучше, если Венти к этому моменту уже исчезнет.       Он понял все без лишних слов. Отстранился.       — Увидимся на следующем Луди Гарпастум? — шепнул он. Я кивнула.       Родители обязательно захотят посетить его вновь через год.