Genshin Impact (сборник драбблов ОЖП)

      Полуденное солнце разливалось по макушке раскаленным металлом. По лицу и шее стекали холодные, липкие капли, и открытая одежда никак не помогала против летней духоты. Жадно заглатывая воздух, я подняла измученный взгляд на Кадзуху. На нем погода не отражалась никак: он бодро размахивал мечом и, казалось, даже не заметил мою заминку. В глазах двоилось. Трудно было понять: это тепловой удар или последствие очередной бессонной ночи? Возможно, и то, и другое. Я беспомощно огляделась по сторонам. Безжалостные солнечные лучи, отражаясь от поверхности океана, ударили по глазам с такой силой, что голова буквально начала раскалываться на части. Пальцы разжались, выпустив нагретую рукоять, и металлическое лезвие беззвучно стукнулось о песок. На трясущихся ногах я доковыляла до прохладных волн и опустилась на колени, вглядываясь в собственное подрагивающее отражение.       — Ты слишком высоко задираешь руку. Старайся держать плечи ровно. Ты только тратишь лишние силы.       Меня всегда удивляло, что Кадзуха продолжал со мной возиться, хотя было очевидно: я и меч — вещи несовместимые. Что ноги, что руки с детства у меня были обе левые. Я всю жизнь спотыкалась на ровном месте. Может быть, поэтому родители меня никогда и не любили? Я выросла с четким осознанием, что я порчу все, к чему прикасаюсь.       — Это не так. Знаешь, меч испортить сложно. Хотя тебе приходится сильно стараться, чтобы не покалечить саму себя.       Кадзуха всегда был предельно мягок и невозмутим, и оттого мне трудно было понять: то ли он пытается меня утешить, то ли так подшучивает надо мной. Но он поддерживал. Он никогда не злился, если у меня не получался очередной выпад или я снова запутывалась о собственные ноги. И — клянусь всеми Архонтами — меч меня не интересовал никогда в жизни. Меня ни за что не возьмут даже в Гильдию искателей приключений — разве что на самые мелкие и неблагодарные задания, которые станут очередным поводом для братьев посмеяться надо мной. Но я прикладывала все усилия, чтобы у меня получалось.       Кадзуха был немногословен. Мы почти не говорили ни о чем, кроме тренировок, и я даже не могла догадываться, что происходит у него в мыслях. Казалось, он не заинтересован во мне как в друге или, тем более, девушке. Если поначалу во мне теплилась призрачная надежда на то, что я смогу стать для него спутницей, то с каждым разом, когда он вновь уходил, она угасала все сильнее.       — Я привык к одиночеству. Мне приятна твоя компания, но тебе не место рядом со мной.       И хотя я прекрасно понимала, о чем он говорит — внешний мир для меня слишком опасен, в моих руках даже меч будет бессилен против того, с чем мы рискнем встретиться, — это сильно задело меня. Все это время я чувствовала себя так, словно нашла свое место, а его слова разрушили это, разобрали по кирпичикам и превратили в ничтожные крохи иллюзий, которыми я продолжала тешить себя, превозмогая почти физическую боль в груди.       Я не подала вида. Изобразить гордость — которой у меня, в общем-то, и не было — означало уйти, а этого я не могла себе позволить. Я проглотила обиду, и глотала ее снова, и снова, и снова, пока она не начала буквально прорастать у меня в легких, заставляя разражаться приступами кашля.       Меня вырвало прямо у кромки берега. Вода тут же брезгливо смыла все, что из меня вышло, а я, наблюдая за тем, как цветастые пятна расплываются и пропадают в водной толще, обреченно отметила, что это даже не цветы — это листья: красные, палые осенние листья.       Бледные пальцы погрузились в холодные волны, зарылись в песок. Вот бы нырнуть туда целиком и остаться навсегда. Может, тогда я наконец почувствую себя счастливой?       — Возьми, — знакомый голос донесся сбоку от меня, совсем рядом: Кадзуха протягивал мне флягу с водой.       Я отряхнула коченеющие ладони от соленой воды и песка. Кадзуха вложил флягу мне в руки и сел рядом, обеспокоенно вглядываясь в мое лицо. Я старалась не обращать на это внимание, но его видимая забота казалась скорее пыткой, чем утешением. Пальцы заколотились сильнее, разбрызгивая капли воды из узкого горлышка, и я была готова разрыдаться, когда Кадзуха накрыл мои ладони своими, унимая дрожь.       От питья легче не стало, однако вряд ли кто-то из нас этого ожидал. Зато я с удивлением отметила, что сижу прямо в воде, и ледяные океанские волны оплескивают меня по пояс. Видимо, усилился ветер.       — Почему ты не сказала, что плохо себя чувствуешь? — Кадзуха покачал головой, а затем одернул себя, — прости, я должен был заметить.       Я хмыкнула. Мои мысли вернулись к листьям, уплывшим теперь куда-то вглубь океана. Как долго он стоял за моей спиной? Увидел ли он достаточно для того, чтобы заговорить со мной об этом?       Будто отвечая на невысказанный вопрос, Кадзуха тут же вновь подал голос:       — Я видел их. Ты рассказывала ему?       Он был прав: мне не место рядом с ним. Теперь я ощущала это особенно остро сквозь непреодолимое желание вскочить и убежать как можно дальше. И никогда больше не возвращаться к нему. Никогда больше его не видеть. Никогда.       — Нет. Это не взаимно.       Я отвернулась, чтобы спрятать слезы, стоящие в глазах, мысленно проклиная свои ноги за то, что им не хватает сил подняться. Мне нужно лишь немного времени. Я отдохну, приду в себя. Главное, вытерпеть, пока Кадзуха не догадался, в чем дело.       — То есть, не рассказывала?       Волны продолжали подбираться все выше. Солнце скрылось за облаками, дышать стало легче. Я не удостоила Кадзуху ответом, и он молчал: его явно не прельщала перспектива разбираться с моими личными драмами, и отчасти я была ему даже благодарна.       — Я думаю, мы закончили на сегодня, — срывающимся голосом бросила я, с трудом поднимаясь на ноги. Они подвели, я почти повалилась обратно на колени, но все же совладала с ними и бросилась вперед. Не успела. Что-то крепкое и сильное потянуло меня назад, вынуждая развернуться.       — Пожалуйста, не убегай от меня.       Теперь я предстала перед ним во всей красе: мокрая, заплаканная, дрожащая и влюбленная. Упираться больше не было сил — какой в этом толк? Тренироваться я больше не могу, а все остальное ему быстро наскучит, и он снова сбежит в никуда.       — Это ведь были листья, правда? Почему?       Я не могла выбросить его из головы с тех самых пор, как случайно подглядела за его тренировкой. Я просто шаталась по округе, как обычно, и вдруг в лицо мне бросился мощный вихрь, перемешанный с алым ворохом кленовых листьев. Светловолосый парень в красном так искусно орудовал мечом, что я не смогла оторваться. Завороженная, я так и простояла за деревом, наблюдая за ним: я никогда прежде не видела, как сражаются люди с Глазом Бога.       — У меня есть меч. Достался мне от братьев. Научишь меня чему-нибудь?       Я соврала. Никакой меч от братьев мне не достался и достаться не мог: они и сами-то его в руках в жизни не держали. Я откладывала на него все, что зарабатывала, и в конце концов отдала свои сбережения кузнецу. Ничего особенного в нем, конечно, не было: любой меч для несведущей меня выглядел как длинный острый клинок. Кадзуха тоже не сильно впечатлился, но похвалил меня за идеально заточенное лезвие.       — Хорошо. Когда буду бывать здесь, приходи. Чему-нибудь научу.       — Листья. Ну и что? Что это меняет? — я очень сильно старалась разозлиться, но вместо этого лишь мямлила и глотала слезы. Противное жжение в груди вновь нарастало — прямо как тогда, в первый раз, когда, откашлявшись, я обнаружила на ладони маленький увядший листок. Мне становилось легче рядом с Кадзухой, но это было раньше, теперь же его присутствие только усугубляло ситуацию.       Кадзуха легонько встряхнул меня, приводя в чувство, и я бессильно упала головой ему на грудь. Мне слишком плохо, чтобы продолжать сопротивляться. Если болезнь меня убивает, то пусть убьет здесь и сейчас. Может быть, тогда я умру хоть с каким-то отголоском счастья в душе, в объятиях парня, в которого влюбилась, как последняя идиотка.       — Скажи мне. Просто скажи. Это не страшно, обещаю.       — Ты ведь всегда будешь возвращаться? Если уж ты не берешь меня с собой, хотя бы пообещай, что однажды не пропадешь навсегда.       — Не пропаду. Обещаю.       Как он мог обещать? Мне уже было страшно. Что, если я права? Что, если это все-таки безответно, и тогда я умру, задохнувшись прорастающими сквозь меня листьями. Но если он все понял, он бы не стал просить о таком, верно?       Я изо всех сил удерживала позывы внутри. Какая разница, если я все равно умираю?       — Я люблю тебя, — не без труда выговорила я, наблюдая, как меняется выражение Кадзухи.       Обеспокоенность в его взгляде уступила место теплоте. Губы растянулись в легкой улыбке.       — Видишь? Не произошло ничего ужасного. Все в порядке.       Я глубоко вдохнула, чувствуя, как боль отступает. Прохладный порыв ветра остудил мое горячее лицо. Стало легче.