Один счастливый час

Когда они вырвались из Мэнора, Гермиона не смогла рассмотреть Луну — слишком много всего происходило вокруг, а сама Гермиона чувствовала себя ужасно. Но присутствие Луны ощущалось во всем — в легких шагах, в речи над могилой Добби (Гермиона никогда бы не сказала ничего подобного), в тех мелких глотках спокойствия, которые делали они осторожно и торопливо, боясь спугнуть эту кратковременную передышку. Гермионе было достаточно ощущать присутствие Луны рядом — но не слишком близко, не в одной крошечной спальне, которую отвели для них в «Ракушке». Это было как задыхаться: находиться на расстоянии трех футов друг от друга и быть едва знакомыми. Но Гермиона не знала, как подойти к Луне и разорвать невидимую ткань занавеса, что задернулся между ними. Она, наверное, так ничего бы и не придумала, но однажды утром на шее Луны билась жилка — голубая-голубая. Гермиона поймала ее губами, опустившись на колени у кровати. Луна мгновенно и неслышно проснулась. — Ты нарисовала нас у себя… на потолке… — Да, — сказала Луна. Она была совершенно спокойна. — Друзья… — Конечно! — улыбка на губах и вопрос — в глазах. — И… я? Как все? — Нет, не как все, Гермиона. И — да, как все. — Я не понимаю… — только Луне Гермиона могла признаться, что ей не хватает мозгов что-нибудь понять. И то — только когда злилась. А Гермиона злилась. — Не нужно, — покачала головой Луна. — Иди сюда. Она откинула одеяло; Гермиона, чуть не плача и ненавидя себя за торопливость, которую не могла сдержать, забралась в уютное тепло, где, собственно, все-таки и разрыдалась; а Луна утешала ее по-своему, гладя по волосам и глядя в никуда, хотя вообще-то это Гермионе полагалось утешать Луну; во всяком случае, ей хотелось этого, но получилось как получилось. Она выплакалась, а потом прижималась к горячей Луне и целовала ее так, как раньше не могла, потому что не понимала, зачем это нужно. А теперь было нужно — очень нужно, крайне необходимо: и эти губы на губах, и руки на груди, и пальцы между ног, и частое дыхание, и тяжелый стон, и легкий сон после. Проводить день с Роном и ночь с Луной оказалось самым естественным делом на свете, и Гермиона нисколько не задумывалась о том, как все будет, когда война окажется позади. Вообще было трудно представить, что когда-нибудь война будет «позади», как на первом курсе невозможно представить, что позади будет школа, или в семнадцать — что позади будет жизнь.