Один счастливый час

Сначала пришло ощущение гадкой густой жидкости, стекающей по безвольно-покорному горлу, затем ощущение чьих-то рук, аккуратно поддерживающих голову и плечи. Снейп почти не сомневался в том, кто бы это мог быть, но открыл глаза, чтобы убедиться. — Черт… не дергайся! Люциус, конечно же… Ах, как тщательно он режиссировал собственную смерть — гораздо более тщательно, чем собственную жизнь! С каким удовольствием подводил Лорда к мысли о том, как стать истинным хозяином Бузинной палочки, как продуманно выбирал момент, чтобы подтолкнуть его к действию! С какой почти-малфоевской брезгливостью отбирал воспоминания для Поттера, памятуя о том, что чем красивее легенда, тем меньше сомнений в смерти героя! Он жалел лишь, что Дамблдор уже мертв и, следовательно, скорее всего, не узнает, как ловко ускользнул от всяческих долгов и обязательств его любимый шпион. Все было хорошо… почему же он не смог удержаться, зачем отправил Люциусу флакон с темной, чуть поблескивающей жидкостью — без записки, без объяснений, даже без подписи — но отправил, будучи уверенным (или убедив себя), что это ничего не изменит, что Люциус если и не выкинет зелье сразу же, то все равно не догадается, когда и для чего его следует применить. Но все же… Шляпа не ошиблась: Снейп действительно был слизеринцем и потому не мог просто так — взять и умереть. Он мог служить мишенью, но не жертвой. Впрочем, если бы победил Лорд, умирать, скорее всего, пришлось бы по-настоящему: Снейпу вовсе не улыбалось жить в мире, где власть будет принадлежать умному, непредсказуемому и опасному психопату (как, впрочем, не собирался он легитимно существовать и в мире, героем которого стал довольно заурядный гриффиндорец). Но, судя по взгляду Люциуса — измученному, растерянному, но какому-то облегченно-свободному, — все завершилось как должно. Поттер, как ни удивительно, справился, и Северус Снейп получил полное право стать легендой и никогда больше не вбивать тонкую науку зельеварения в головы гриффиндорских тупиц. И спать столько, сколько захочется, и не обдумывать на двадцать раз каждое произносимое слово, и не держать постоянно те или иные ментальные блоки, и не разгадывать ежеминутно риддловско-дамблдоровские шарады, и не видеть наивно-зеленых глаз Поттера. И никогда больше не пользоваться этой проклятой ланью. Она была изумительно удачной частью легенды для обеих сторон — но как же она ему осточертела… — Поднимайся, — скомандовал Люциус, вопреки приказному тону очень бережно приподнимая зельевара и прижимая к себе. — В Мэноре всегда есть убежища, которые не отыскать ни аврорату, ни Ордену. Он, конечно, догадывался, что зельевар не настолько уж предан Лорду (да и был ли кто-то из них, кроме прекрасной и абсолютно сумасшедшей Беллы, до конца предан ему?), но даже не представлял, какой замечательный, усыпанный лаврами путь из Тьмы к Свету подготовил для двойного агента профессора Снейпа случай в лице Дамблдора и Поттера. Узнав об этом позднее, лорд Малфой долго смеялся, где-то в глубине души будучи готовым наконец-то признать зельевара не просто близким — а почти равным себе. Умение обернуть ситуацию в свою пользу дорогого стоило в глазах любого из их рода. В объятиях Малфоя Снейп обнаружил полузабытые уют и покой и подумал, что это мгновение, вполне возможно, послужит основой его нового Патронуса — настоящего, без всяких зелий. «И это будет павлин», — усмехнулся он куда-то в шею Люциуса. Малфой кожей ощутил движение его губ и усмехнулся в ответ. И аппарировал в Мэнор.