Один счастливый час

Когда война все-таки была позади, и позади были исчезнувшие в никуда дни сумасшедшей и недоверчивой радости, они подошли к восстановленной белой гробнице, держась за руки. «Как примерные девочки», — сказала Луна, и было непонятно, язвит она или всерьез. Как всегда, впрочем. — Как ты думаешь, он был счастлив? — спросила Гермиона. — Думаю, он счастлив, — отозвалась Луна. Гермиона не удивилась. С Луной она утрачивала способность удивляться, потому что начинала видеть мир в его истинном облике. — Луна, а мы? Мы можем быть счастливы? — снова спросила она, поднимая их сплетенные руки и прижимаясь губами к тонким пальцам подруги. — Ты не знаешь, где похоронен Геллерт Гриндевальд? Я хотела бы побывать и на его могиле, — как всегда, невпопад ответила Луна. А, может быть, очень впопад. Что-то твердое подвернулось ей под ногу. Глянув вниз, Луна носком туфли отбросила в траву крупный перстень с расколотым черным камнем. Очевидно, кто-то из не слишком умных, но преданных старому директору хогвартских домовиков наткнулся в лесу на принадлежавшую, по его разумению, Дамблдору вещь и притащил к его могиле. Луна считала, что камень воскрешения не слишком нужен людям. Смерть и жизнь в этом мире имеют равное право на существование. Поэтому она никогда никому не говорила, что профессор Снейп, безусловно, жив, хотя сама в этом не сомневалась. *** Необходимо обязательно сказать о том, что последний картинкой, мелькнувшей перед Геллертом Гриндевальдом параллельно с зеленью риддловской Авады, были золотистые искры солнца в рассыпавшихся волосах Альбуса. Примерно через полгода после той ночи Северус Снейп проснулся в… впрочем, место, где он проснулся, было скрыто гораздо лучше, чем некогда жилище Поттеров, а Хранитель Тайны как раз спал напротив. Лицо сорокачетырехлетнего Люциуса Малфоя было нечетким и размытым в предрассветном сумраке. Снейп легко коснулся морщинок между бровями, изгиба теплых губ, улыбнулся навстречу взгляду серых глаз. Нечасто — но ему достаточно. Им достаточно. Он услышал грохот тяжелых камней, ложащихся в основание стен его новой тюрьмы. Она будет покрепче прежних. Но в ней он будет не один. Это главное. Луна тем временем убеждала Гермиону, что вовсе не расстроится, если та выйдет замуж за Рона Уизли. Луна прекрасно знала, что прошлое — категория несуществующая: оно живет либо в настоящем, либо нигде. Еще она говорила, что будет счастлива, если будет счастлива сама Гермиона, но в том-то и заключалась проблема, что Гермиона не умела быть счастливой, не определившись с тем, каковы же все-таки отношения в ее внутреннем треугольнике. Она поняла это в тот день, когда треугольник превратился в квадрат, и Луна пришла поздравить ее с рождением Хьюго. Только тогда Гермиона догадалась, что она любит и Рона, и Луну, и Хьюго — а еще Гарри, Молли, Джинни, Невилла и нескольких других людей, и что в этом нет ничего странного. Это было яркое мгновение — но оно ушло, оставив, однако, Гермионе неотменяемое уже знание о том, что любовь и есть самая сильная магия; и если Дамблдор каким-то образом узнал об этом ее открытии, он, несомненно, улыбнулся.