Один счастливый час

Что-то мягкое попалось Снейпу под левую туфлю на повороте в подземелья. «Мыши дохнут катастрофически, — констатировал он с досадой. — А убрать некому». Да, не только портреты, но и домовики Хогвартса недолюбливали нового директора. Снейп знал, что даже самый вышколенный домовик имеет свои пристрастия и отлично умеет выражать отношение к происходящему, не выходя за рамки дозволенного. Увы, подобные знания были свойственны полукровкам: они просто не могли не замечать тех, кто ниже их — но недостаточно низко, чтобы считаться просто предметами интерьера, каковыми казались они большинству чистокровных. Промежуточность, междумирность, полупринадлежность — оскорбительная, унизительная и подчас просто невыносимая. Снейп вспомнил, как злился Люциус на своего Добби, который вдруг перестал быть «его», и главным источником этой злости служило то, что Малфою никогда и в голову не приходило, что их род может предать вот это лопоухое создание в наволочке; это было равнозначно тому, как если бы его предала собственная нога или ухо. С предательством у Малфоев дела всегда обстояли сложно. Люциус, не моргнув глазом, сдал бы любого из просто приятелей и хороших приятелей. В случае необходимости, разумеется. Круг исключений из этого правила был крайне узок, и Северус вовсе не был уверен, что он в него входит. В то же время каждый факт предательства по отношению к самим Малфоям вызывал у Люциуса бурю эмоций, чего Снейп, всегда готовый к удару в спину, долго не понимал. Потом, несмотря на инстинктивное внутреннее сопротивление существованию такой позиции, он понял, в чем дело — у Люциуса просто не укладывалось в голове, что кто-то может пожелать предать его — Люциуса Малфоя! — ради мелких собственных интересов. Самым замечательным было то, что чисто практически Малфой всегда учитывал в своих планах подобное развитие событий, но, столкнувшись с ним на самом деле, негодовал и пылал жаждой мести куда больше, чем заслуживало данное происшествие. Снейп давно оставил попытки понять такое поведение на уровне эмоций и просто принимал его как данность, успокаивая лорда Малфоя, когда тот слишком уж расходился. Излишняя самоуверенность была тем, что одновременно и притягивало, и отталкивало людей в Люциусе. На самом деле людей, не способных его предать, насчитывалось почти столько же, сколько тех, кому он был верен сам. Разницу составлял лишь один человек. Которым, собственно, и был Северус Снейп. Он не был уверен, что входит в малфоевский Ближний круг, и в то же время с обреченной уверенностью знал, что сомкнись этот круг для защиты Люциуса — и он займет в нем свое место и больше не оставит его, потому что… Вспоминая прошлое, Снейп уже не мог сказать точно, которому из лордов он в свое время принес клятву верности. Впрочем, Волдеморта-то он уже давно предал…

* * *

Геллерт Гриндевальд не требовал верности — никогда и ни от кого. И уж, тем более, никогда и никому он ее не обещал. Верность была одним из тех понятий, которые связывались у него со словами «старый мир»; в том новом мире, который представлялся ему в неопределенных, но радужных мечтах, верности места не было. Пожалуй, «преданность» еще как-то вписывалась в картину. «Долг», «обязательства» и прочая дамблдоровская чушь нагоняли на него зевоту. Зачем Альбус взялся опекать сестру? Зачем вообще оставался жить со своими родственниками? Совершенно ясно, что в его жизни было бы куда больше великих мгновений, пойди он своим путем. Геллерт искренне не понимал, зачем Альбусу так уж необходимо было цепляться за то, что он называл «семьей». Свобода — вот что позволяет быть счастливым. Быть самим собой. Каждое мгновение, когда ты чувствуешь себя свободным, — великое. В жизни все довольно просто. Запутывается тот, кто сам создает себе сложности.