Как до тебя добраться?

      — Анар, твоя тушка уже от курева дохнет… Че ты все время кашляешь? — Женя аккуратно постучал друга по спине. — Ты как?       Вдох-выдох. Еще разочек для верности.       — Ок. Просто… Показалось кое-что в окне, — наконец сиплым голосом выдал актер, теперь отворачиваясь от вида улицы.       Ни за что. Ни на одну долбанную секунду он не даст себе поверить в то, что видел, — показалось, и все тут. К тому же в груди так жгло от неправильного обращения с дымом, что можно было с благодарностью сконцентрироваться на физической боли, опустив переживания. Анар оттер невольно выступившие слезы и уже был уверен в окончании неудачной шутки мозга.       Но не тут-то было. Снизу в парадной послышались шаги — некто, только что проскользнувший внутрь, поднимался вверх. И конечно же, как перед любой фатальной ситуацией, ты знаешь, что идут именно к тебе — интуиция весело маякнула замершему парню.       Офигительные ощущения: будто моментально сойдешь с ума, если это окажется он. Правда, если не он — тоже сойдешь. Когда шаги приближались к их пролету, Анар перед собой ничего не видел, загнанно вжавшись в угол, совершенно не парясь, что со стороны он уже выглядит как вполне состоявшийся клинический случай. Натурально кино: он главный герой, а остальные, как по сценарию, тоже замерли и слушают шаги.       Шаги прекратились на половине лестничного пролета, оставляя после себя плотную давящую тишину.       — Ммм… — сдавленный, какой-то придушенный звук послышался со стороны Жени, — вам кого? — прозвучало почти фальцетом.       «Эмпат, еб твою мать, проникся моментом. Женечка, повтори по-английски — он русского не знает».       Не-не-не, он не посмотрит вбок. Накрыло по полной.       — Анар?..       Голова сама собой резко запрокидывается, затылок больно — хотя сейчас почти незаметно — бьется о бетон стены. Позванный по имени заглатывает воздух, будто тонул, но смог вынырнуть. В теле такие дикие ощущения, что в его хозяине наконец просыпается сознательность — проскакивает мысль, а что если сердечный приступ, и от этого страшно, это возвращает в реальность и заставляет-таки обернуться.       Анар не понимает, почему так сложно поверить ушам, а теперь и глазами: его распрекрасный чертов итальянец быстро преодолевает остаток лестницы. Уже пытается броситься в угол, но актер резко выставляет вперед ладонь. Рука действовала самостоятельно, но Анар запоздало с ней соглашается.       Ненормальные гипертрофированные реакции, но за это он себя не ругает, не думает с осуждением, что нужно взять истерику под контроль.       Он ругает и весь месяц ругал себя за другое: за то, что поддался внезапному желанию, пошел на поводу у идеи фикс, которая в итоге так жестко по нему прошлась.       Зачем все это было? Чтобы напомнить ему, каково навсегда расставаться с любимым человеком, а потом медленно и мучительно изживать из себя чувства? Бороться с ними, будто они твои злейшие враги, понимая при этом, что тебе твою любовь жалко, себя жалко, она же вообще не враг! Она — первостепенное в жизни, неиссякаемый источник энергии, залог счастья. Но нужно от нее избавиться.       Так и сейчас: вселенная перед ним помахала морковкой, показала на одни сутки, как бывает круто, а потом оставила с сожалениями и болью.       Он сам, конечно, наивный дурачок. Как же, он думал, это закончится? Правильно — вообще не думал. Подсознательно рассчитывал, что Дамиано останется ценным удивительным воспоминанием, но недооценил ситуацию.       В результате имеем, что имеем. Он раньше полностью доверял интуиции, внутреннему ощущению — теперь не будет. Вместо счастливых отношений — внутренний надлом и прогрессирующая паранойя, которая отгородит его от всего интересного, рискового, интригующего, потому что нужно беречься. Отличная жизнь. Отличный, блядь, урок.       А теперь что — дубль два? Это уже запредельном жестоко. Вселенная, остановись, урок усвоен! Не нужно снова махать этой треклятой морковкой, ну пожалуйста…       Поэтому пусть не смеет прикасаться. Пусть просто стоит в нерешительности, а мы на тебя посмотрим, серверный олень, уж коли ты не галлюцинация. Что было бы гораздо гуманнее по отношению к бедному актеру.       Чувственные губы (о да, он прекрасно помнит, что чувствовал от этих губ) плотно сомкнуты, глаза — как обычно за стеклами очков, на этот раз просто черных Рэйбэнов. Неброская одежда: синий бомбер, темные джинсы. Рюкзачок за спиной — итальянец, словно школьник, засунул большие пальцы под лямки. Немного взъерошенный, пару прядок не замечающий у носа — и как не щекотно? На жемчужные капельки сережек в обоих ушах лучше вовсе не смотреть: слишком… Анар про себя не может подобрать слов. Весь месяц старался избегать его фоток, отписался ото всех каналов и аккаунтов (хотя эта блядская зверушка заполонила весь Интернет: не так просто его игнорировать).       А он возьми да появись — в Питере, в одном из снимаемых «Ленфильмом» зданий, образующих двор-колодец. Если бы не сигаретный дым, можно было бы унюхать исходящий от него запах кофе из гейзерной кофеварки, пряностей и Рима.       Все это слишком «слишком».       Хочется заорать, выплеснуть из себя отправленную воду, которая в крови кипит и булькает: «Нахера ты приперся?!»       Но одновременно не хочется быть с ним грубым. Сам же считал, что Дамиано ни в чем не виноват, разве не так?.. Поэтому зафиксировал взгляд на темных очках (какое же благословение эти стекла, за которыми ничего не видно!) и тихо выдавливает из себя:       — Зачем приехал? И как ты меня нашел?       Дамиано, видимо, тоже ждал ора, а может, просто хоть каких-то слов: как только любовник месячной давности заговаривает, тот будто выдыхает, наконец расслабляя губы. Знакомая, но вроде бы и незнакомая улыбка. Не лукавая, на которые Анар насмотрелся в Риме, — кажется, просто счастливая.       Итальянец не отвечает — отрицательно машет головой, мол, это неважно, как нашел. Но на первый вопрос придется ответить по любому. Очевидно, это непросто, потому начинает издалека, бегло доставая сигареты из кармана:       — Зажигалка есть? — и это очень смешной вопрос с учетом того, что все вокруг курят. Вдвойне смешной, потому что у Анара нет и он сегодня весь день прикуривает от Жени. Женечки, который и сейчас выручает — почему-то сует зажигалку не напрямую Дамиано, а другу.       Когда актер передает зажигалку дальше, их пальцы на счастье не соприкасаются. В измученном нервным напряжением сознании проносится мысль-воспоминание: Дамиано, который в утро их личного знакомства имел при себе не только зажигалку, но и коробок спичек.       А теперь у него нет огня, и он просит его у Анара. Символичненько.       Одна затяжка, Дамиано медленно выдыхает дым — и поехали: свободной рукой «зачесывает» очки наверх (прям как русские барышни носят, думает Анар, — моветон, по большому счету), пуская в ход свое сильнейшее оружие. Кто-то из группы девушек-«сурикатов» рядом с соседним окном громко шепчет: «Это ж Дамиано Давид!» и сразу получает от подружки тычок по ребрам. Как же они боятся, что их попрут и не дадут досмотреть набирающую обороты драму!       Страшно понимать, что от того, что смотришь всего-то-навсего на кружочки в глазных яблоках, ощущаешь падение. Непрекращающиеся, в очень глубокую яму. Анара мутит. Когда же он наконец заговорит?       Дамиано сам тупит взгляд: показатель не то накала страстей, которые сложно вносить, не то задумчивости, заглядывания вглубь своих мыслей. Возможно, и того, и другого.       — Ты тогда сказал, что мяч на моей стороне. Мне нужно было подумать, определиться… Хотя… — он бросает на пол недокуренную сигарету, тушит носком ботинка, затем резво наклоняется, чтобы поднять бычок и так и оставить мять в пальцах.       — Хотя мне кажется, я уже в аэропорту понял, что к чему. Про себя, про тебя… Про нас, — Дамиано говорит отстраненно, монотонно, часто делает паузы, — я могу тут говорить? Может, отойдем? — его глаза проясняются, и он мажет взглядом по застывшим Шварцу и Крайнову, задевая и девушек поодаль.       И почему-то в вопросе явно чувствуется забота об интересах Анара, а не беспокойство о собственной конфиденциальности. Анара, которому сейчас все равно, он изрядно так спалился и больше всего на свете жаждет ответов.       — Говори.       — Мне нужно было время определиться и разрулить кое-что, я уже говорил, да?.. Хотя бы примерно все спланировать. Так вот. Анар, — взгляд больше не блуждающий. Драгоценные глаза — в каком-то жалком полуметре от несчастной тушки, в которую они за месяц превратили актера.       — Давай попробуем, а? По-нормальному. Вдвоем, ты и я.       Первый момент вместо всей драмы у Анара в мозгу ступор и туповатые комментарии, которые он почти озвучивает.       «Спасибо хоть за “вдвоем”. Я так-то не свингер и не любитель групповушек».       Комментарии — очередная защитная реакция, потому что когда к нему тянутся чужие горячие даже через кофту пальцы, тяжелая ладонь накрывает плечо, его начинает корежить и гнуть. Пока только внутренне, душевно, и под тихое вопросительное «Эй?» ладонь подтягивает каменное тело (он гордился своей пластичностью? Сейчас сложно поверить) к себе.       Вот теперь чуется и запах кофе. И Рима, и пряных духов. Анар, стандартно для их сложных отношений, не смотрит итальянцу в глаза. Теперь ждут ответа от него.       Но открывается новая грань безумия — всепоглощающая ярость. Боже, как Анар сейчас его ненавидит! У него не нашлось для Дамиано грубых слов — зато пальцы, которые подушечками уперлись в верх груди, выше ворота очередной майки-алкоголички, непреодолимо хотят выкорчевать красивые прямые ключицы. Услышать крики ужаса и боли, а потом снова впиваться.       Он держится из последних сил. Пальцы дрожат, пока треклятые чужие ладони спускаются с его предплечий на талию, прижимая крепче. Итальянец, сука, тоже дрожит: Анар чувствует через свою и его одежду. Собственные пальцы на нежной чуть смуглой коже, аккурат на ключицах, сводит от сдерживания агрессии. Как же хочется его ударить! Избить, чтобы все прочувствовал. Показать силу человеческого страдания, вымещенную на этом холеном звездном теле. Любимом теле.       Актер уже почти себя отпускает, почти смиряется с тем, что за еще одну попытку заставить его поверить Дамиано должен превратиться в окровавленную колету (он это представляет, хотя, конечно, предполагает, что его сразу оттащат). И в тот момент, когда Женя, будто предвосхищающий развитие событий, шикает на кого-то из телок («Не смейте снимать!»), Дамиано судорожно, словно отсчитывая последние секунды существования мира, тарани губами губы актера.       Поцелуя взасос не выходит: может, Дамиано к этому и не стремился. Вдавливается в губы над плотно сомкнутыми челюстями — одна секунда, две, три… И для Анара это финиш. Он чувствует, как собственный рот кривится, глаза мокнут, трясет уже крупной дрожью, а не как до этого мелкой.       Трясет сильно, рвано, что заставляет Дамиано прервать поцелуй и без слов вжать в себя крепче. Пальцы невесомо гладят по затылку, лицо с мокрыми щекам итальянец мягко прижимает к своему плечу. Божественная темнота. Потеря ориентации в пространстве и во времени.       «Я тогда был для него анестезией, что если он для меня — тоже?» Поверить сложно, но становится спокойнее. Все процессы, физические и мысленные, тормозятся.       — Прости меня… Прости, — шепчут совсем рядом, почти в голове, — но мне нужен был этот месяц. Я боялся тебя обнадеживать раньше времени. Но сейчас время точно пришло, слышишь?       — Это все какой-то бред, — Анар боится слышать, — ты не сможешь… А я второй раз… Не делай этого со мной.       — Я обо всем подумал. У нас получится! — ах ты безнадежный мечтатель, который решил за обоих. Мечтатель и манипулятор, — Анар, ну посмотри на меня.       Итальянец отстраняет совсем немного и не решается дергать его за подбородок. Это должно быть собственное решение. Актер медлит, и что-то из-под сердца, взрощенное депрессняком, сто раз облитое отправленной водицей, начинает с ним говорить.       «Что ты теряешь, трус? Здоровье, жизнь, время… Ну и пусть! Пути назад по любому нет. Ты никогда полностью не забудешь, не восстановишься… Потому что понимаешь: он твое первостепенное желание. Не проеби…»       Анар уже знает, что не откажется. Подсознание вынесло однозначный вердикт, еще когда во дворе на секунду проскочил глюк.       Но Дамиано-то этого не знает: актер поднимает глаза, взгляд мутный, не верящий в происходящее, и итальянец вибрирующим от напряжения голосом начинает убеждать.       — Послушай, я прилетел на полчаса буквально. У нас через четыре часа концерт в Финляндии. Вот… Видишь? - лезет в карман, включает экран смартфона и подносит любовнику почти к носу: беззвучный режим и так и сыплющиеся сообщения в Вотсапе (капсом, с тучей восклицательных и вопросительных знаков), внизу - тридцать два пропущенных.       — Они боятся, что рейс задержат. Я тоже боюсь. Но мне важно было тебя увидеть… Сказать все лично.       Наверное, неправильно так его мучить. Заставлять искать аргументы, словно продажника, которому дали последнюю перед увольнением попытку охмурить клиента. Анар чувствует себя выключенным, не может сделать другое выражение лица, зато на лице Дамиана — целые переливы эмоций. В основном превалирует паника: явно не догадывается, что все уже решено в его пользу.       Пока актер пытается выйти из ступора, Дамиано не оставляет попыток и рывком сдергивает с себя рюкзак: рюкзак отброшен, в руках остается мятый бычок, который итальянец так и не выбросил, и кошелек.       — Я так скучал… Я даже фотку твою распечатал, — из прозрачного карманчика на Анара смотрит собственное лицо. Фотка столетней давности: хитрые улыбающиеся глаза, на голову намотан шарф, который он придерживает рукой. Вроде бы его первый год в Щуке — зима была жуть какая холодная.       Ну надо же. В век высоких технологий он распечатал его фотку и положил в бумажник. Сердце снова ёкает.       Анар верит, что ситуацию нормализует простой набор действий. Берет у итальянца кошелек, в этот раз натыкаясь ледяными сухими на горячие влажные пальцы. Поднимает рюкзак, убирает кошелек и застегивает молнию. Отставляет его в сторонку и, в качестве завершающего штриха, лишает Дамиано бычка, который благополучно отправляется в пепельницу на подоконнике. Затем, сразу развернувшись, наконец целует сам.       Вот это уже получился засос так засос: по большому счету, Анар не ждал, что еще когда-то отведает эти губы, поэтому сейчас отыгрывается по полной. Не нашедшая выхода ярость эволюционирует в страсть, и он ерошит темные волосы, наверняка болезненно сжимает шею сзади, ногтям второй руки таки вдавливается в кожу на ключице. Дамиано всхлипывает ему в рот — грозится потечь радостными слезами.       — Хорошо, — излишнее подтверждение после такого поцелуя, но как же приятно это произнести!       — Правда?       «Дурашка, какая же у тебя улыбка».       — Правда.       — Еей! — смешное восклицание не скрывает все еще дрожащий голос итальянца: сначала они почти синхронно хмыкают, а потом начинают смеяться — не могут остановиться.       — Эй! Вы тут поселиться решили?! — дверь открывается стремительно, с отлетом от стены и почти задевая истерично ржущую парочку, являя миру раздраженного долгим перекуром режиссера.       Сначала мимо них пробегают девушки — у всех глаза на пол-лица и они до сих пор удивительно немы. Затем Анар наблюдает, как менее торопливо отчаливают Крайнов и Шварц: оба, видимо, заражены их весельем — тоже улыбаться, а зараза Женечка на прощание подмигивает Дамиано. За дверями слышится его высокий голос:       — Евгений, давно хотел поинтересоваться… — он пристает к тезке-режиссеру, видимо, отвлекая внимание и выигрывая время для друга.       Пространство — наконец-то только их. Правда, время явно на исходе. Как наглядеться в глаза, на улыбки, впитать весь запах без остатка… Все равно будет недостаточно. Дамиано берет новоприобретенного любовника за обе руки, как нежную тургеневскую барышню, и спрашивает просто:       — Все всё видели… Тебе норм?       Он же чувствует, что почему-то норм — причем им обоим, но на всякий случай спрашивает.       — Куда ты, туда и я. Но нам кучу всего нужно обсудить… Не сейчас, видимо, да?       — Да, найдем время, — всякая важная бытовуха — это пока не про них. Про них сейчас — эйфория и сумасшедшие улыбки.       А еще прощальные (теперь точно не навсегда) поцелуи и сладкие зажимания в том же углу, где актер только что прятался. По крупицам собранная с обоих воля, чтобы суметь остановиться.       Пока Анар облизывал любимые губы, в голову влезла и на репите закрутилась их песня — очень отличающаяся от красивых, но грустных медляков. Он даже примерно помнил, о чем текст.       «Марлена, сегодня вечером ты победительница!       Раздевайся, чернявая, бери, что захочешь.       С тобой, детка, я умру королем»* ***       — Же-е-н-я-я!!! — хорошо, Шварц успел развернуться к этому неадеквату лицом, иначе тот бы с разбегу запрыгнул ему на спину, наверняка обеспечив травму позвоночника.       В результате на нем повисла счастливая, душащая его коалка. Кажется, у коалки все налаживалось, что эмпатичного сочувствующего Шварца очень радовало.       — Так, Анарчик, ты же вроде медитируешь? — он погладил дрожащую спину, — давай, самое время, глубокий вдо-о-ох и медленный вы-ы-ыдох…