Как до тебя добраться?

      Очередной день читки по ролям обещал быть долгим, с бесконечными повторениями одних и тех же реплик и обсуждениями, как бы произнести их лучше. Процесс местами нудный, но для грядущих съемок крайне важный: на вторую часть «Этерны» возлагались надежды не только в плане экшена, но и в плане сильных диалогов.       У Анара в этот раз было больше как экранного времени в целом, так и словесных, почти статичных сцен, которые раскрывали его персонажа. Многое зависело от того, как он себя преподнесет, насколько заставит зрителя поверить.       Поэтому, несмотря ни на что, актер старался изо всех сил. Изо всех последних оставшихся.       В перерыве вышли покурить втроем: он плелся за Шварцем и Крайновым, почти врубаясь в угол двери, которую Женя в своей обычной манере раскрыл широко, сам проскочил, но не придержал. Типа очередной детсадовский подкол в сторону Анара.       Но даже дурак, коим Женя не являлся, сто процентов заметил бы, что все те две недели, как съемочная группа и актеры снова собрались по проекту «Этерна», Анар ни на какие подколы не реагировал.       Сигарета ожила под воздействием протянутого огонька Шварца, и Анар откинулся к стене, уставившись куда-то за пределы окна — не на красивые пышные облака, а скорее, на обшарпанные крыши питерского двора-колодца: снимали снова на «Ленфильме», поэтому все причастные временно переехали в Северную столицу.       — Любовь моя, что с твоим настроением последнее время, а? — Женя нарушил молчание за секунду до того, как на лестницу вышла стайка девушек, стафа из съемочной группы, которые вечно увязывались за ними курить: становились у соседнего окна чуть поодаль, шпионили, хихикали и периодически порывались фоткать актеров для личных коллекций и инстаграмов.       «Ах, Женечка». Анар с усилием оторвался от окна и отстраненно мазнул взглядом по хорошо знакомому выразительному лицу друга, который вроде бы улыбался, но глаза были серьезнее некуда. Он знал Шварца как человека, любящего все возводить в абсолют: если тот веселился, то на полную катушку, но если переживал или злился, то тоже заводился не на шутку.       От него явно с нетерпением ожидали ответа, но мозг решил подкинуть пару воспоминаний, помешавших выдать что-либо вразумительное.       Женечка, с которым они были знакомы не первый год. С которым сначала все было дико сложно, а потом, почти в одночасье, стало дико легко — даже необходимо. Анар его очень любил как друга и родную, хоть и не родственную душу.       Как все началось?.. Он отлично помнил, как их друг к другу тянуло — казалось бы, когда-то в другой жизни. Анар уже тогда был вполне разобравшимся в себе и своих предпочтениях и, вопреки пониманию подходящих и не подходящих ему представителей мужского пола, его торкало в Жене нечто глубинное, своевольное и своенравное, постоянно тлеющее и периодически воспламеняющееся. Женя интриговал — не столько яркой внешностью, сколько характером.       Он же Шварца, совершенно очевидно, интриговал не меньше, только лишь с одним отступлением: Анар видел, что рыжий свои чувства не понимает, оттого бесится, заводится, чуть что — доходит почти до драки. Актер не был уверен, что если озвучит вполне банальную причину чужого бешенства («Женечка, я ж тебе просто нравлюсь. Вкрашился ты в меня»), при всей своей физической подготовке успеет увернуться от прямого в зубы. И почему-то вполне верил, что даже у такого тонкого временами нескладного юноши может быть неплохой удар. В порыве страсти-то…       Натыкаясь друг на друга по сто раз на дню, когда снимались в совместном выездном проекте, почти достигнув пика горения, им посчастливилось набухаться вместе с остальной съемочной группой (съемки подходили к концу), и откровенный разговор наконец-то произошел.       Вернее, это был почти не разговор. Женя, пьяный значительнее сильнее коллеги, попытался тому что-то высказать, но дальше возмущенного «Т-т-т-ы-ы!» и хватания за грудки не пошло, а потом он завис. Глаза с расширенными от угарного бешенства зрачками — слишком близко, влажные губы приоткрыты, и Анар просто позволил себе, поддался раздражающему последние недели желанию. Засосал, затыкая рот, который планировал разразиться бурной речью в его честь. Тоже по-своему ответил.       И тем не менее. В тот момент, не в пример ситуации с Дамиано, Анар помнил о девушке Жени, которая осталась в Москве. Почему-то тогда его это тяготило и коробило, плюс напрягала степень опьянения парня. И хоть страстный поцелуй-борьбу, в которой так и не определился победитель, прерывать не хотелось, его зацепила мысль, что утром Шварц может об этом пожалеть. Он сам-то точно не пожалеет, но…       «Жень, — Анар схватился за худые плечи и не без усилий отстранил парня от себя, — наверное, не стоит».       Шварц, так и не открыв глаз, простоял в подобии транса еще секунд десять, затем очнулся и посмотрел значительно более вменяемо. Улыбнулся широко, не размыкая зацелованных губ.       «Давай я буду твоим самым лучшим другом, дурашка?» — протянул он тоненьким голоском, как какой-нибудь диснеевский персонаж.       Анару захотелось рассмеяться — от облегчения, от ощущения, что кризис пройден, и они смогут эту энергию между ними преобразовать в нечто существенное и важное. Вместо ответа притянул рыжего и обнял, оказываясь губами аккурат у уха.       «Можно», — чужие руки сцепились за спиной с такой силой, что ребра заскрипели.       «Буду оберегать тебя, Анарчик, а то с твоим непомерным эго, сексапильностью и способностью бесить людей тебя рано или поздно кто-нибудь пристукнет. Мокрого места не останется».       Возвращаясь в реальность, Анар подумал, что облачить переживания в слова ему не повредит. Еще один участник перекура, Паша Крайнов, хоть и относился как раз к категории людей, которые от плотной совместной работы иногда хотели его пристукнуть, был мужиком нормальным — прямолинейным и подчеркнуто серьезным, но не безразличным. И явно тоже заметившим перемены, случившиеся с обычно веселым, шумливым пупом земли (чем он нередко упрекал младшего коллегу), с горящими глазами и обворожительной улыбкой.       — Анар? — с нажимом спросил Женя, показывая, что отцепляться не собирается, а ответчик попытался-таки понять, как сформулировать свое состояние.       Целый месяц. Целый, мать его, месяц прошел с итальянской вылазки. Космическое проведение в него заложило его идею фикс, эту бомбу замедленного действия, а интуиция корректно промолчала о том, что они с Анаром прекрасно знали с самого начала.       Разовая акция. Ван найт стенд, коих у актера было дофига. Только вот отходняк в этот раз ожидаемо совсем другой: непередаваемые ощущения укрепились в нем, как только самолет коснулся земли в Москве, и с тех пор валандались в нем, словно мутная отравленная вода, то активизируясь, то немного притупляясь, но никуда не исчезая.       Он отчаянно скучал. Словил состояние, когда ты страдаешь не просто из любви к самому чувству влюбленности и при желании, когда тебе надоедает эта тягомотина, ты спокойно идешь дальше, — помаялись, и хватит.       Его влюбленность в Дамиано была железобетонной, никуда деваться не собиралась, и самое неприятное, он ей очень плохо управлял, как второпях пришитой лишней конечностью. Конечностью со своей волей и планами изгадить ему жизнь.       Он тратил все силы, чтобы вести себя насколько возможно обычно. Вставал утром. Варил кашу с ягодами. Стоял в планке. Занимался проектами — съемками — инстаграмом и бог знает чем еще, устало удивляясь, сколько же у него дел. Раньше большинство этих хлопот радовало, а теперь приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы окружающие видели прежнего харизматичного и амбициозного красавчика. Ясное дело, сдаваться он не собирался, но такое существование страшно выматывало.       Выматывало просыпаться каждое утро и с глупой надеждой заглядывать в сообщения в инстаграме. Тонны признаний, вопросов, предложений и прочего шлака (раньше он так никогда не думал), но абсолютная тишина в их переписке с Дамиано.       Единственный принцип, от которого он отступился, — начал курить в разы больше. Если раньше делал это крайне редко, то теперь пачка в день стала нормой, которую в некоторые особенно паршивые дни едва удавалось не превышать.       — Я кое с кем расстался, — наконец выдал он собеседникам. Ребята уже докурили, но после его заявления синхронно потянулись за новой порцией; он же новую сигарету достал чисто на автомате — даже не заметил, как она неприкуренная оказалась во рту.       — И-и? Хочешь вернуть? Не верю, что не можешь, — Женя неверяще хмыкнул, снова поднося ему зажигалку, а Паша многозначительно поднял бровь.       — В этот раз, кажется, я бессилен.       Резко всплыло в голове не самое приятное воспоминание, которое прокручивалось там слишком часто и которым он себя уже замучил, но поделать ничего не мог. Воспоминание — навязчивая идея: их прощание в аэропорту.       Солнце постепенно ползло на Авентин, и Дамиано заказал такси. Поехал с ним, в машине всю дорогу пялясь в окно, кусая ноготь на указательным пальце, а второй рукой прижимая ладонь Анара к сиденью. Пока доехали, рука порядком затекла, но актер и не думал высвобождаться.       Аэропорт имени Леонардо да Винчи был многолюден, несмотря на раннее утро. Уединиться возле паспортного контроля не удалось бы в любом случае, поэтому Анар затормозил где-то рядом, выбрав для прощального кадра локацию у панорамного окна, в которое били жизнерадостные солнечные лучи.       Дамиано застыл напротив: наверное, с минуту они просто друг на друга пялились, стоя на расстоянии от силы сантиметров сорока. Потом итальянец потянулся к своим очкам-авиаторам, но вчерашний любовник движение остановил. Меньше всего хотелось становится причиной слухов, которые могли очень по-разному повлиять на карьеру молодой, но уже всемирно известной рок-звезды. Хотелось остаться палочкой-выручалочкой (как бы двусмысленно это не звучало в их случае), которая запомнится Дамиано как лекарство от депрессии, а не превратиться в проблему.       Итальянец приоткрыл рот, затем снова его закрыл. Актер хмыкнул беззлобно и отвел взгляд. Каждый раз, когда он мысленно возвращался в этот момент, отравленная вода в груди кипела, напоминая, как же было хуево. Больно. Раздирающе тоскливо.       «Анар…» — Дамиано не смог больше ничего сказать, но не удержался и провел ладонью по рукаву кожанки, от плеча до кисти, напоследок сильно, даже болезненно, сжав чужие пальцы. Почти сразу разжимая.       От пальцев по телу прокатилась дополнительная порция теперь уже не своей тоски, и актера передернуло: он же хотел остаться хорошим воспоминанием! С толикой грусти, конечно, но светлой.       Они тогда оба понимали объективную нереальность реальности, где их пути снова пересекуться. Оба были безнадежными мечтателями, но жизнь, как правило, всегда находила, чем такие мечты заткнуть.       И все-таки, безумной надежды ради, Анар озвучил свою крайне самонадеянную мысль, пытаясь представить глаза итальянца под стеклами авиаторов. Вспомнил фразу из сериала, который смотрел недавно (что-то про крупные сделки, важных дядек и тетек в костюмах), показавшуюся ему напыщенной и слишком пафосной. Но сейчас она подходила.       «Мяч на твоей стороне. Мои контакты ты знаешь».       Развернулся и пошел на паспортный контроль.       В тот же день Дамиано спросил, нормально ли он долетел, Анар отписался, что все окей, и получил в ответ «хорошо, бамбино». После этого итальянец ему больше не писал.       — Ну предположим, — рациональный Паша вырвал из воспоминания, — даже если все кончено, как ты планируешь выходить из депрессняка?       — Как… — вторил задумчиво Анар, теперь разглядывая носки своих ботинок.       — Ты же такой зожник, нафига куришь, как паровоз? Лучше бы хотя бы музыку послушал — помню, ты талдычил, как она тебя от всего отвлекает, — продолжал «бодрить» коллегу Крайнов.       На предложение послушать музыку Анар булькнул от смеха, давясь дымом и громко кашляя на все лестничные пролеты.       Музыка в этот месяц была отдельной болезненной темой: по тому, как к ней сейчас относился, что и как часто слушал, актер у себя диагностировал подростковую влюбленность и пришел к еще одному важному выводу. У чувства любви нет возраста. Отличается наше поведение, реакция на ситуации — но эмоции не эволюционируют вообще. Может, это была конкретно его особенность, в чем он сильно сомневался: все мы, когда влюбляемся, напоминаем нас во время наших первых чувств.       Неспециально, но под воздействием переживаний Анар ограничил свой треклист фактически двумя песнями. Конечно, хотелось по-мазохистски слушать его голос. Когда мог остаться один, он втыкал в уши наушники и ставил на репит надрывную «Coraline», а потом, спустя энное количество повторений, добивал себя при помощи «Torna a casa».       Очевидно, его Марлена вернулась домой*. Сделала нормальный, правильный во всех отношениях выбор.       О каком мяче он вообще говорил?! Что там было за сеткой, на стороне Дамиано? Привычная жизнь с девушкой, с которой они уже сто лет в обед. Поругались, помирились… Такие долгие отношения и не такое переживают. А вдобавок отсутствие геморроя с каминг-аутами (что бы там не говорили), возможность не скрываться, поддержание прекрасной репутации, стабильность, мир, гармония… Все пироги.       А по другую сторону сетки — только импульсивный не до конца понятный мальчик. Очень далекий и странный, вызывающий эмоции, от которых слишком просто погореть. И мальчик. Вот вам и все уравнение.       Умом Анар это понимал и даже специально, ради облегчения собственного состояния, не мог себя заставить винить итальянца за вполне логичный выбор.       «Так будет лучше для нас обоих». Отличная сентенция на все времена. Повторяй ее почаще — возможно, даже начнешь верить.       — Так как там… С музыкой? — уже менее уверенно спросил Крайнов. Всем было очевидно, что душеспасительный диалог не клеится. Вспомнив еще один случай, Анар снова хмыкнул вместо ответа.       Неделю назад он ехал по дождливому Питеру на такси. Обычно в этот месяц, как только садился в машину, сразу просил выключить радио: музыку, кроме злосчастных двух песен, действительно было сложно воспринимать. Могло вызвать непредсказуемые реакции, как, впрочем, и вышло.       В этот раз в такси изначально ничего не играло. Он расслабился и даже почти задремал. Они встали в пробку, и шофер, видимо, заскучал: не парясь о сне пассажира, мужик включил радио на среднюю весьма слышимую громкость и, как на зло, сразу наткнулся на Манескинов.       Кое-как состряпанная в голове Анара программа защиты полетела моментально. Этот проклятый-любимый голос, другая песня, которую он тоже прекрасно знал. С шикарной концовкой, демонстрирующей вокальные способности итальянца. Все закончилось рвотой в мусорку у пункта назначения, до которого он еле дотерпел. Как загипнотизированный, слушал эти переливы акапеллой в конце («То-о-орнерай да ме-е кон ле ма-ани джу-унте…»**), и душу уже конкретно так полоскало, прокручивало через мясорубку, а как только он пулей вылетел из такси — полоскало уже тело. Почему не попросил выключить? Не смог.       — Ну значит нужно клин клином вышибить! — горячо предложил Женя. — Давай потусить сходим? В клуб? Развеешься, подцепишь кого, а там, может, как-нибудь переключишься…       — Не хочу я никого цеплять…       — Ты даже не пробовал! Анар, что за индифферентность? — друзья друзьями, а если Шварц выбесится, вполне может вернуться в модус берсерка и попытаться двинуть. «Так меня», — Анар улыбнулся грустно. — Ты же не такой!       Женя хотел как лучше. Женя, безусловно, пытался спровоцировать, вывести друга хоть на какие-то эмоции, кроме черной апатии. Как ребенок, яростно отторгал ситуации, когда что-то было не по его разумению, — нет, нет и нет! — и был в своем сопротивлении отвратительно искренним. Честно переживающим. И после месяца самоедства и саморазрушения в скорлупе именно эта бесхитростная ярость пробила в Анаре брешь.       — Да не во мне дело, а в нем! Нет такого второго! У меня на нем свет клином сошелся, как тебе еще объяснить?! — выкрикнул резко и громко, вытягивая вперед шею, едва-едва в состоянии остановить тираду и не наговорить еще кучу всего. Про него.       На лестничной клетке повисла тишина. Казалось, все замерли, кроме дыма, поднимавшегося почти прозрачными пластами к потолку и частично отчаливавшего в узкие форточки.       Несомненно, каждую букву его выплеска эмоций услышали все в импровизированной курилке. Может, даже кто-то за дверями. Курящие телки не шушукались, неподвижно смотря в его сторону, как застывшие группой сурикаты. Паша и Женя тоже молчали — но недолго.       — Радость моя, повторюсь, но я не верю, что кто бы он ни был, все так безнадежно, — скрестив руки на груди, Шварц ответил спокойно, но тихо — по всей видимости, все-таки пытаясь уберечь их обсуждение от лишних ушей.       — Согласен. Что ты так легко сдаешься? Чего такого непоправимого между вами произошло? — подал голос Крайнов, тоже будто не впечатленный внезапным каминг-аутом коллеги по цеху.       Анар был в шоу-бизнесе давно и всегда придерживался четкого правила: про его личную жизнь должно быть известно минимум. Личная — она на то и личная. Вполне комфортная и, более того, обоснованная позиция, касавшаяся не только парней, но и девушек. И если поверхностные сплетни про романы с девушками он еще мог допустить (все-таки без «желтухи» в этом бизнесе никуда), то проливать свет на отношения с мужским полом он вообще не планировал. Даже не размышлял об этом, как о непреложном табу. Не предполагал ситуации, в которой захотел бы это сделать.       Но сейчас, когда организм откровенно задолбался блокировать переживания, дабы не скатиться в непозволительный депрессняк, он выкрикнул правду — и неожиданно стало легче. В голове вертелось безрассудное, но кажущееся донельзя правильным: «Да гори оно все синем пламенем…»       Возможно, этот каприз будет ему дорого стоить. Но изнутри начинало зудеть от мысли, что при всем своем стрессе он даже с друзьями спокойно поговорить не может, не выдумывая многочисленные эвфемизмы.       Может, просто ни одни его отношения, даже те, которые длились значительно дольше, не стоили таких рисков? Анар не нуждался в их громогласном признании.       А про то, что было между ним и Дамиано, хотелось орать, не затыкаясь. Пускай, без озвучивания второй стороны — это уже не его право. Но прошлое у него никто отнять не сможет, и он сам волен решать, что с этой информацией делать. Осуждайте и обсуждайте, если хотите, — не ебет.       Несмотря на дружбу, с Женей Анар свои похождения обсуждал крайне редко, хотя очевидно, что для Шварца он не сказал ничего нового. Нейтральная реакция Крайнова, а еще их общая уверенность, что парень рано сдался, сделали душе теплее.       А шепот, который начал постепенно зарождаться за их спинами у соседнего окна… Что же. Теперь к этому придется привыкнуть, но Анар почему-то был уверен, что это меньшая из его проблем.       Досадно, но теплоты в груди надолго не хватило. Актер снова уставился в окно, мрачнея от понимания, что ребята так в него верят, потому что просто не все знают. Не подозревают, что он влюбился в супернедоступного по всем фронтам парня.       — Знаете… Спасибо большое за поддержку, правда, — рука опять непроизвльно потянулось за сигаретой, — только у нас с ним реально ничего не выйдет. Масса причин.       Виском прислонился к оконной раме, зрачки трансово застыли в одном положении, обращенные все в тот же двор. Женя снова начал что-то вещать, нужно было переключиться — хотя бы из вежливости, но тут перед глазами промелькнул глюк, от которого грудь словно свернуло изнутри, и он опять истерично закашлялся.       Во дворе сбоку, по направлению к двери в их парадную кто-то прошел бодрым шагом. Обзор на ту дорожку был на три четверти закрыт, но все-таки Анар меньше чем на секунду частично увидел приближавшегося человека. Затем был яростный кашель, такое же яростное головокружение и почти обморок.       Глюк же?..