***
Все дни до отъезда актер отчаянно сдерживался, чтобы не улететь от радости. Был вместилищем мути и страданий — и моментально стал вместилищем чистого кайфа. От непрекращающейся улыбки трескались щеки. Оказалось, что в таком уж слишком приподнятом состоянии вести дела тоже сложно, поэтому Анар старался отвлекаться на насущные проблемы. Как ни странно, шепотков по поводу его ориентации пока слышно не было. Зато однажды, пока курил (кстати, делать это стал значительно реже), случайно подслушал два женских голоса на лестнице, этажом выше: двое девушек, явно из той группы «сурикатов», жаловались друг другу на Шварца. Оказывается, Женечка, которого девушки окрестили психом и еще парочкой лестных эпитетов, угрозами и шантажом заставил их пообещать, что увиденное на лестничной клетке там и останется. «Прикинь, сказал, если я че вякну — я отсюда мигом вылечу и меня вообще больше никуда не возьмут», — с тихим возмущением рассказывала одна. Ай да Женя, их с Дамиано ангел-хранитель! Анар с улыбкой подслушивал жалобы и любил друга пуще прежнего. Долгожданный день отъезда казался американскими горками в тумане: четырехчасовой рейс, но до него — столько дел, хлопот, мерцания лиц вокруг и экрана телефона… А еще счастливое ощущение, что вот оно: все-таки происходит. Слишком влияющее на тебя, слишком меняющее твою реальность — и это только начало. Но ты ставишь все фишки на один сектор — себя на него ставишь. Молишься и веришь, что выгорит.***
Встреча в аэропорту — без фанфар и цветов, и Анар в шутку хочет надуть губы и высказать свое «фи» Дамиано, но как только подходит вплотную к подозрительному конспирирующемуся субъекту в кепке и очках (куда же без шпионского набора), от улыбки сводит челюсть, и он вообще ничего не может вымолвить, даже «привет». Итальянец, правда, ничуть не лучше: приоткрывает соблазнительные губы, и даже на улыбку его не хватает — только рывком освобождает любовника от чемодана и ведет головой вбок, прося следовать за собой. Анар вперивается взглядом в слегка подпрыгивающие при ходьбе плечи, и ставшая идиотской из-за своей продолжительности улыбка так с лица и не сходит. Кому-то явно неймется, и он вяло размышляет, пока петляет между людьми и пытается успеть за Дамиано. Что же все-таки приятнее? Вызывать такие эмоции или самому их испытывать? У него самого сейчас комбо, и выбирать не приходится. Их транспортное средство — представительского класса, с водителем и, что самое важное, с перегородкой между ним и пассажирами. Выезжают с территории аэропорта, и Анар, пялящийся на солнечный диск сквозь затемненные окна, чувствует себя заморской принцессой, приехавшей в жениху. Хочет было озвучить забавные мысли, но итальянцу оказывается не до разговоров — не зря же заказал машину с перегородкой: утягивает от окна, за воротничок рубашки хватает и вжимается губами в губы так торопыжно, будто надо успеть засосать нового парня до определенного момента во времени, иначе будет поздно. Анар, как натренированный на лакомство пес, тут же неосознанно подчиняется всем своим существом, растворяется в коричном запахе от его кожи и сигаретном — от губ, несильно сжимает волосы на затылке, освобожденном от кепки, косеет от восторга первого поцелуя и ощущения напора со стороны этого негодяя. Своевольного, властного, красивого, как статуя Давида (если не лучше). Подкинутого ему проказницей-вселенной. — Как долетел? — надо же, все-таки сподобился. Анар хмыкает непослушными, словно онемевшими после поцелуя губами. — Норм. Все на месте, как видишь. — А если проверю, м? — в Дамиано, утолившем первые тактильные потребности, вдруг просыпается озорство: безумно скалится и без стеснения — какое уж там — лезет прижатому к спинке сидения парню под рубашку. Проходится резвыми пальцами по животу и ребрам, а Анара складывает от смеха, потому что дико щекотно. Он сначала заливается, а потом почти сразу переходит на тихие вздохи: теперь негодяй гладит, используя всю поверхность ладоней. И пришпиливает взглядом к подголовнику, зависнув совсем близко, почти нос к носу. — Прекрати, — актеру даже немного страшно оттого, как просто и искусно итальянец управляется с его телом. Он сам из-за этого — как безвольная марионетка: лишний раз вздохнуть бы позволили, сделать хоть маленькую передышку, и то плюсом будет. — Зачем? Тебе нравится, — отвечает ровно и с неизменной улыбкой. А глаза смотрят пытливо, будто у ученого, который наконец получил годный экспонат для работы. — Я кончу, может, даже без рук, — слишком длинное предложение сквозь придыхания: пакостные пальцы остановились на сосках, массируя по кругу. — Вот и проверим, — Дамиано противоречит себе и укладывает ладонь на выпуклость под джинсами. Просто кладет руку, но выбивает из любовника протяжный стон сквозь сомкнутые губы. — Так прекратить? — Нет, — воли ни щепотки не собрать, и Анар мысленно машет на это рукой. — Скажи что-нибудь, что мне понравится, — Дамиано увлечен своей игрой: каждое слово, продолжающий цепляться за мутнеющие зрачки напротив взгляд орут о том, как он его ждал. Как он извелся от желания и от того, что скучал. Может, еще и от страха, что что-нибудь не срастется. — Я так тебя хочу… Сделаю все, что захочешь, — Анар не отводит глаз и смотрит будто бы снизу, хотя они на одном уровне. От его признаний Дамиано подается вперед, берется за подбородок и целует почти невесомо в губы. Противоречиво нежно. Затем рывком отодвигается, отсаживается от любовника, и тот едва сдерживает стон — на этот раз разочарования. А итальянец, вполоборота к окну, кажется, крайне собой доволен и говорит по-деловому: — Когда мы приедем, мы не пойдем сразу на море, в ресторан или куда-нибудь еще. Максимум — в душ, а потом сразу в спальню. Ехать еще минут сорок. Ты поизнывай пока, а я, может, тебе что-нибудь расскажу? Про историю Сардинии, например… Анару бы возмутиться: вспылить и вернуть негодную руку на свою ширинку. Но, как говорится, хозяин — барин, и что-то в этом есть. Он послушно начинает гореть и даже пытается вникнуть в плавный рассказ, который ведется его любимым низким голосом.***
От предвкушения трясутся поджилки, поэтому Анар почти не запоминает, как поднимаются на второй этаж виллы: да и что тут особо запомнишь, когда тебя волоком тянут за руку. Типа как на этих мемных фотках с протянутой рукой в кадре а-ля «я покажу тебе весь свет». Дамиано ему сейчас точно покажет. Весь свет, и немного сверх. В душ идут по очереди: итальянец скороговоркой выдает на ухо объяснение — чтобы не соблазняться, — и вот актер уже под струями воды. Холодноватая? Пофиг, не будет тратить драгоценное время на настраивание — так ему не терпится оказаться в гигантской кровати со светлым пологом и резными темными столбиками: ее-то он как раз приметил, «пролетая» по дому. В спальне задернуты плотные, почти не пропускающие свет шторы, и Анар, запрыгнув под одеяло на той самой кровати, нисколько не жалеет, что не заценил наверняка восхитительный вид. На это время еще будет, а сейчас он хочет сконцентрироваться каждой клеткой на своем итальянце и том, что совсем скоро между ними произойдет. Помедитировать что ли?.. Хотя какая медитация, когда до такой степени возбужден. Он бы даже сказал — вздрючен. Все тело — как шишка репейника, которая так и ждет, как бы поскорее к чему-нибудь прицепиться. Дамиано выходит из душа голым, едва вытершимся, и плавным кошачьим шагом подходит к кровати. Застывает с нечитаемым выражением лица возле одного из столбиков в изножье и просто смотрит на частично скрытое тонким одеялом тело любовника. А Анар вдруг начинает часто моргать. Понимает, что это крайне дебильно: он же в своем уме, глупо не верить, что все это взаправду. Но все равно какой-то частью сознания не может принять, что настолько… Подфартило? Сложилось? Что его ожидания, его максималистские (и он всегда думал — нереальные) представления об идеальном партнере оправдались. При том на примере своего месячного депрессняка убедился, что ради этого идеала придется жертвовать. Но серьезно — он готов. Интересно, а о чем думает Дамиано?.. Явно же о чем-то размышляет. Но их обоюдные размышления идут по боку, когда итальянец наконец двигается и залезает на кровать. Ложится на любовника поверх одеяла и нависает, упираясь локтями по обе стороны от его головы. Взгляд размораживается, и из глаз почти видимым потоком, достойным растаявшего ледника, выливается и щемящая нежность, и неконтролируемая, детская радость. Потому что Дамиано тоже явно нашел то, что искал. Нашел и заполучил, преодолевая препятствия и готовый к новым. Анар уверен, что этот целомудренный поцелуй, почти не засос, словно для невесты в первую брачную ночь, — последний оплот невинности, который между ними сейчас будет. Поэтому пока они не начали, актер решает сказать. Это ничего не меняет, но тем не менее. — Ты будешь у меня первым. Анар, конечно, не ждал, что его за эти слова прогонят, но и реакции Дамиано — тоже: черные брови театрально взлетают, он шумно выдыхает и лыбится еще шире и безумнее, чем в машине. Будто выиграл в лотерею все золото мира. Покрывает мелкими тыкающими поцелуями губы, потом шею, ключицы, стискивая предплечья, и Анар, словно со стороны слыша свои тихие хрипловатые стоны, думает, что ни одна телка никогда его так не хотела. По крайней мере, не показывала. — Я хочу медленно, — им обоим слишком невтерпеж, но актер находит в себе силы сказать. Пусть будет слоубёрн — у них ведь не будет еще одного первого раза. Дамиано разделяет его идею и замедляется. Их руки, губы теперь перемещаются хаотично, но медленно, голоса находят общий ритм и уже до начала основного действа стонут в унисон. Самых легко воспламеняющихся мест — сосков и членов — касаются вскользь, но как же это сладко! Мучительно-медленно, но по-мазохистски сладко. Сквозь водоворот ощущений Анару приходит в голову мысль, что они с Дамиано действительно как-то интуитивно чувствуют друг друга, на сто процентов совпадают тактильно. Когда добираются-таки до основного, что каждый в отдельности представлял в разлуке, Дамиано, у которого глаза шальные до безобразия, приподнимается над любовником и подкладывает ему под поясницу плоскую подушку. Тоже ошалевший от ласк Анар думает отстраненно, что во всем этом кипенно-белом великолепии они с итальянцем были бы идеальными актерами для ванильной эстетичной гейской порнушки. Только сейчас они не актеры и это все — реальность. Пока не укладывается. Зато когда палец в смазке входит внутрь, вызывая жжение, сознание слегка возвращается. Лицо, судя по взволнованному выражению лица Дамиано, выдает его с головой, но после одобряющей улыбки итальянец продолжает аккуратные движения. И когда уже двумя пальцами умеючи задевает простату, Анар хнычет и думает, что он-то у него точно не первый… Нужно бы распросить, как-нибудь потом, разумеется, потому что после недолгой разработки Дамиано — у него виски блестят от пота, а взгляд, которым он жрет Анара, как у нарика, наконец нашедшего дозу — шепчет что-то на итальянском, потом распечатывает презерватив и быстрым движением его надевает. Повторяет еще раз красивую витиеватую фразу и, встретившись со взглядом любовника, переводит: — Прости, не могу больше терпеть… Не могу больше… Анар, собственно, тоже больше не может. Раскрывается сильнее, позволяет приставить ко входу крупный орган — и конечно, вскрикивает. Искры из зажмуренных глаз, ногти — в коже плеч любовника, который совсем медленно продвигается, замирает, держит его под коленками и целует веки, нос, рвано дышащий рот. Несмотря на всю подготовку, сегодня и раньше, у Анара по телу ходит истерика, с языка почти срываются мольбы, чтобы раздирающую изнутри штуку из него вытащили. Но все-таки не срываются. Он не за этим сюда приехал. К тому же боль постепенно притупляется, и сквозь нее пробивается ласковый шепот про «бамбино» и «расслабься». «Открой глаза». Анар слушается и снова сталкивается взглядом с карими, теплыми, выражающими в равных долях беспокойство и возбуждение. Хочется верить, что Дамиано нашел бы в себе силы прекратить, если бы его попросили. С другой стороны, какая разница, если проверять Анар все равно не собирается? Он бы потерпел ради его удовольствия. Но даже этого делать не приходится: телу удается расслабиться, и актер славливает скольжение по простате — странное острое ощущение, от которого его всего дергает. Остро, но офигительно приятно. Сердец заходится, он стонет в голос, а двигающийся плавно, но интенсивнее с каждым движением Дамиано наоборот затихает: слушает, завороженно впитывая стоны. Огненная пляска не длится долго: по крайней мере, Анар так думает. Анар, которого кроет такой экстаз, что даже толком не понимает, кто из них первым кончает. Может, даже одновременно. Знает только, что упирающийся лбом в его лоб Дамиано тоже дрожит до стучания зубов. Дрожит, не может прекратить мять его губы своими и шептать прерывисто на своем. Из понятного — снова только «бамбино».***
Да, Анар не любил эти размышления про то, сколько времени он бы отдал за еще одно любование закатом в такой компании. Но после знакомства с Дамиано, который сейчас рядом утыкался локтями в каменную кладку ограждения, блуждая взглядом по барашкам на воде, такое случалось уже не первый раз. — Анар? — итальянец повернул голову: кажется, море и солнце его больше не интересовали. — Знаешь, может сейчас еще отвратительно рано для этого… — он повел носом по скуле любовника, вызывая у того щекотку и какое-то счастливое томление, — но я все-таки хочу сказать. «Ну уж нет. Я первым до тебя добрался — я и скажу первым», — Анар воспользовался секундным замешательством второго, разворачиваясь и выдыхая слова ему в губы. — Я тоже тебя люблю.Fine