***
Пока они шли по анфиладе с колоннам, куда из внутреннего дворика ветками заглядывали апельсиновые деревья с яркими, будто восковыми плодами, Дамиано рассказывал, что этот дворец — не первый в списке музеев и достопримечательностей Рима. Однако зря: шикарные интерьеры и подлинники работ знаменитых художников и скульпторов, и бонусом — удобное расположение прямо на выходе с Виа дель Корсо, главной торговой (да и по сути, просто главной) улицы Рима. Анару сейчас все было приятно: и кондиционированная прохлада, когда они вошли во дворец (итальянец купил билеты и отказался от аудиогидов), и понимание, что Дамиано зажимался с ним посреди самой оживленной улицы города средь бела дня. Губы не желали прятать широченную улыбку: ладно, может, «зажимался» — чересчур громкое слово, но со стороны их слишком близкая поза наверняка наводила на определенные мысли. Актер просто обожал эпоху Ренессанса, о чем восторженно рассказывал спутнику, пока они не спеша курсировали по залам: людей действительно было немного — несколько туристических групп, поэтому Анар даже принимался в одиночку вальсировать по начищенному паркету, давясь смехом и вызывая похожие эмоции у итальянца. Красота и ценность того, что было выставлено, шикарное, но изысканное даже во всем своем чрезмерном золоте убранство очаровывали и увлекали в свой мир. От прилива чувств Анар начал тараторить даже на английском — разговорился полностью, а Дамиано, кажется, вовсю беззлобно над ним угорал: в голове гостя нет-нет да возникала мысль, что он готов так тараторить до утра, лишь бы итальянец продолжал веселиться и не погружался в состояние, которое демонстрировал у дома. Казалось бы, они ходили бесцельно, но только когда подошли к смотрителю у одного из залов, Анар понял, что Дамиано намеренно его сюда привел. Пожилой мужчина сначала сощурился за стеклами очков, но после короткого приветствия, которое выдал конспирирующийся музыкант, мужчина с радостным возгласом бодро вскочил со стула и полез обниматься, оказавшись каким-нибудь другом семьи или вроде того. После весьма бурной светской беседы, Дамиано будто бы обратился с просьбой, показывая сначала на Анара, затем — на зал: смотритель замолк на мгновение, потом выдал что-то вроде «вентиминути*» (про минуты Анар понял, но на этом его познания итальянского заканчивались). Дамиано явно остался доволен сделкой и наконец обратил внимания на гостя, ухватившись за ткань кофты поверх запястья и потянув к дверям загадочного зала. Зал был не то чтобы мрачнее, но значительно темнее всех предыдущих: стены обиты бордовой парчой, окна зашторены еще более темными портьерами. У Анара в голове промелькнула мысль про «интимненькую атмосферу», и в этот же миг двери за его спиной со скрипом и буханьем захлопнулись. Дамиано прошелся по залу и застыл примерно в центре. Избавился от очков, засунув их в куртку, а бейсболку так и вовсе кинул на один из экспонатов, полосатую кушетку века эдак девятнадцатого. Анар, снова единственный зритель второго за день моноспектакля, замер: недоумение сменилось предчувствием, заставившим сердце пуститься галопом. Он не понимал, хорошее это предчувствие или плохое, зато готов был голову дать на отсечение, что минуты, которые смотритель разрешил им провести без посторонних глаз, вообще вне его контроля. Оставалось только тупо пялиться на того, под чьим контролем сейчас все. — То тебя не остановить, то застываешь, — Дамиано наконец поворачивается к нему, говорит словно снисходительно, явно довольный произведенным на парня эффектом. Разглядывает его, как монарх, которому наконец привезли обмененную на договоренность новую жену — с интересом к подаренной игрушке, которая полностью в твоей власти, а тебе не терпиться решить, какой же будет ваша первая игра. Затем манит его пальцами, и Анар, понимая, что если не подойдешь ты, подойдут к тебе, заставляет себя сдвинуться с места. Заставляет, потому что внезапно не по себе. Резко припоминает собственные размышления насчет того, что личность Дамиано многослойна, и он никому себя настоящего не показывает. А вот сейчас, кажется, окажет ему честь и раскроет что-то занимательное. Анар замирает за один шаг до итальянца: «не по себе» увеличивается в геометрической прогрессии, хоть гордость и упирается рогом, не давая это показать. Даже немного отыгрывает свои позиции, вспоминая, что вообще-то актер: теперь изображает на лице уверенную улыбку и приподнимает брови. — Это какой-то особенный зал? — от взгляда напротив хочется спасаться. Очеловеченный зверь готовится отужинать непутевой жертвой. — Станет, — итальянец улыбается еще шире и активно кивает в подтверждение, — для тебя. И для меня, может, тоже. Чуть наклоняет голову вбок, продолжая выедать глазами, и Анар зеркалит: — Что это значит? Дамиано шагает ровно на столько, чтобы полностью убрать расстояние между ними — задевает грудь гостя отворотами кожанки, и тот всю волю собирает, чтобы не отшатнуться. И нет, Анар все еще видит его притягательную до одури красоту, помнит, как всего десять минут назад им вдвоем было душевно и беззаботно. Но сейчас его показавшаяся новая грань высвобождает такую энергию, что ты натурально не знаешь, куда себя деть. Собственные эмоции сплелись тугим клубком, и что-то конкретное выделить не получается. Только предчувствие чего-то сильного и неотвратимого постоянно маячит в сознании. Лицо итальянца теперь тоже очень близко: Анар чувствует размеренное дыхание и почти тыкается в его нос своим. После шага на сближение приходится опустить ресницы, чтобы хоть немного снизить эффект от этой энергии, которая и так уже заставила все тело мелко дрожать. Интересно, Дамиано чувствует?.. Сейчас очень напрашивается поцелуй, если бы между ними все было мило и ванильно. Но между ними — явно как-то по-другому. Итальянец выгибает шею и склоняется к уху неподвижного парня: — Ты меня выслеживал. Приехал ко мне домой. Проник на мою территорию. «Значит, ждал момента, чтобы припомнить». От этого шепота у Анара позорно подкашиваются коленки — он прям чувствует, как они слабеют и только каким-то чудом пока не дрожат судорожной дрожью. Ощущает, как из клубка эмоций выделяется вспышкой страх, вырабатывая адреналин, и еще, как ни странно, острейшее желание, от которого спазмирует пах. Это даже больно — оттого, что понимаешь: то, что звучит как угроза, возбуждает до световых пятен под зажмуренными глазами. Хочется выбиться, хоть Дамиано его и не держит. Выбиться и заорать, какие такие, мать его, запрещенные приемы он использует, заставляя актера секунда за секундой все сильнее сдавать позиции. — Я прошу прощения, — выдает вместо ора: слова появились на языке сами собой. — Я только хочу знать: зачем? — пусть продолжает говорить так же, почти задевая губами ушную раковину, и Анара просто вырубит. Голова не работает, и единственный ответ, который она рождает, — неприкрытая, может, даже пошлая правда. — Я тебя захотел. Дамиано возвращает голову в прежнее положение, явно буравя взглядом лицо в сантиметрах от собственного: актер чувствует, как подрагивают так и не поднятые ресницы, чувствует, что свой взгляд выше его подбородка так и не может поднять, и это натурально убивает. Именно за это больше всего сейчас хочется ненавидеть и себя, и Дамиано. — Ну так это можно устроить, раз уж ты проделал такой путь, — хотел, кажется, чтобы получилось язвительно, но актер улавливает легкую дрожь в голосе. Волнуется?.. Дамиано выдыхает через рот и цепляется пальцами за мочку того же уха, в которое только что вливал шепот: сжимает вместе с застежкой сережки, перекатывая под пальцами, а у Анара, с горечью проклинающего свою затею, бесповоротно встает. Конечно, это можно устроить. Кто ж ему откажет, такому умелому манипулятору. Впрочем, кто-то тут сам виноват и сам подставился. — Эй? — итальянец прекращает мучить ухо, чуть отстраняется и вдруг берет гостя за подбородок, приподнимая. Захват мягкий — он едва касается, а еще пытается заглянуть в глаза. — Анар, посмотри на меня. За долю секунды понимает, что таки назвал по имени, в первый раз. Понимает, как фантастически это звучит в его исполнении — а еще будто бы просяще. Поэтому, конечно, смотрит в ответ, крупно вздрагивает всем телом, и в темных глазах, которые сейчас вплотную, наконец видит не жесткость и не агрессию. Дамиано смотрит доверительно и будто бы извиняется за эмоции, которые только что вызывал. Дамиано просит стать соучастником того, чего они оба хотят. И Анар готов признать, что, пожалуй, никого никогда так яростно не хотел. Оттого и тянется губами к огню сам — винить больше некого. В первом поцелуе — явный перебор со страстью, и его никак не получается закончить. Анар цепляется, как утопающий за последнюю надежду, за отвороты куртки, Дамиано в нетерпении давит ему ладонями на скулы. Может, они сейчас больше похожи на грызущихся гиен, чем на людей… Актера странные сравнения, со скоростью света проносящиеся через голову, не заботят вовсе: он пытается до мельчайших деталей распробовать запах итальянца, его вкус, запомнить ощущение, с которым тот торопливо, но до ужаса старательно изучает его рот изнутри. У Дамиано губы со вкусом сигарет, хоть Анар тоже курит. От кожи веет лосьоном, и в нем явно что-то пряное, типа перца. Он весь такой терпкий, загадочный, ощущается не человеком, но каким-нибудь мифическим зверем. Анара кроет по полной, и он почти не замечает, как Дамиано, пятится назад, таща его за собой. Только когда тот наконец отрывается от исцелованных вдоль и поперек губ, чтобы отставить один из столбиков, между которыми натянут канат, дабы оградить старинную мебель от слишком пристального внимания туристов, Анар немного приходит в себя. Дамиано почему-то тянет не на кушетку, куда недавно улетела бейсболка, а за нее: его движения быстрые, но будто продуманные заранее. Оказавшись припертым задницей к спинке, залезая пальцами под майку итальянца, чувствуя жадные короткие присасывания к своей шее, актер стонет в голос, и ему откликается эхо под потолком. Дамиано гладит его по бокам, заводит ладони на спину и одним резким движением проходится по позвоночнику. Словно требует от пойманного в ловушку еще больше стонов, еще громче, и Анар, прогибающийся в пояснице и сводящий лопатки, затуманенно думает, неужели его не парит, что и смотритель, и те, кто могут быть в соседнем зале, их точно слышат. Но это совершенно не его зона ответственности: итальянец явно заманил его сюда в надежде, что Анар будет выстанывать короткие слова на непонятном ему русском и скулить именно так. Взглядами почти не пересекаются — насмотрелись глаза в глаза до этого, сейчас же время действий. Следующим шагом Дамиано внезапно подхватывает любовника под задницу и сажает на спинку раритетный кушетки с золоченой окантовкой. Анар оказывается будто на жердочке: итальянец кладет его руки себе на шею, чтобы держался, и снова увлекает в поцелуй, в котором, в отличие от первого, угадываются намеки на нежность, размеренность, желание наиграться с его губами. Притягивает итальянца совсем вплотную, намереваясь скрестить ноги у него за спиной, но Дамиано нужно пространство: он лезет рукой между ними — и вот уже и пуговица, и молния на джинсах актера расстегнуты, и Анар, всего пару секунд успевший понаслаждаться отсутствием давления на эрекцию, теперь мычит ему в рот надрывно, явно слишком громко, чтобы выпускать эти звуки в зал: наконец чувствует, как его член обхватывают ладонью. Это — вспышка в паху, расходящаяся по всем конечностям. Это слишком хорошо. Дамиано передергивает ему быстро, активно, почти насухую, а Анар, полностью превратившийся в бездумное тело в эйфории, лепечет ему на репите «пожалуйста» куда-то в плечо, будто ему чего-то не дают. Будто самое страшное — если движения прекратятся. Он кончает так же быстро, как все, что они сейчас делали. Чтобы не заорать, инстинктивно во что-то вцепляется, чувствуя во рту привкус кожаной куртки и немного — собственной крови из трещинок на губах. Сквозь звон в ушах до него медленно доходит, что сжимает горло итальянца уже наверняка до синяков, а еще тот, кажется, почти не дышит, но продолжает подставлять плечо и грудь ему под голову. Одна из ладоней Анара самовольно тянется вниз по торсу любовника — то ли в попытке отплатить за то, что сделали ему, то ли просто так — и, конечно, натыкается на мокрое пятно по всему его животу. Анар только собирается выдавить из себя что-то извинительное насчет своей спермы на чужой футболке, как в дверь негромко, но явно настойчиво стучат: они оба вздрагивают от неожиданности, итальянец уже привычно эйкает шепотом и умудряется одной рукой ссадить парня на пол, а второй — погладить его по скуле. Анару сразу хочется эти нежные пальцы к скуле приклеить, но сейчас им не до того — почти одновременно хмыкают, спешно надевают штаны на одного из них, поправляют одежду у обоих, и Дамиано теперь тащит его за ладонь, а не за запястье, не забыв поставить на место столбик у кушетки и забрать бейсболку.***
Заряженные эмоциями, они фактически сбегают из Дориа Памфили: на улице начинают почти синхронно и почти истерично смеяться, сгибаясь пополам и не в состоянии сказать ни слова. Потом итальянец, на правах хозяина горда, тащит гостя куда-то в римские закоулки — панибратски обнимает за плечи (хотя Анар в этих прикосновениях неизменно улавливает другое) и ведет куда-то, ведет… А актер не чувствует ног и почти парит — от весенних запахов, тепла их разогретых тел, еще не пришедшего до конца понимания, что между ними произошло во дворце. Опять слишком хорошо. Узкими уютными улочками Дамиано привел его обратно к Витториано: на одной из лестниц, ведущих к площади, они остановились, и парень принялся стучать в неприметную дверцу, оказавшуюся входом в ресторан. Сицилийский, очевидно, семейный и еще закрытый: но стало так же очевидно, что Дамиано в Риме все рады были видеть в любое время дня и ночи - усатый мужчина впустил их с распростертыми объятиями и отвел в отдельный зальчик. Наверное, они перепробовали все меню: мало того, что им и так в качестве закусок наставили тарелок, занявших почти весь стол, так еще и Дамиано долго тыкал по заламинированной бумажке, что-то обсуждая все с тем же усачом, а потом заставлял Анара, голодного, но все-таки не с бездонным желудком, пробовать одно блюдо за другим. Актер, смеясь, говорил, что их сегодняшние приключения — это гастрономический, культурологический и не только (тут играя бровями) экспресс-тур по Риму. Анар не любил такие мысли, но когда они уже в потемках поднимались вверх по Авентину обратно к виллам, в голове крутилась мысль, что за такой фантастический день он бы отдал минимум год жизни. «Фантастический» было недостаточным эпитетом. Любых слов было недостаточно. Они вошли в калитку, сначала хозяин, следом гость, и тут же сработал датчик движения, включая приятный неяркий свет прямо над дорожкой. Дамиано уже ступил на ступеньку крыльца, когда гость резко остановился. Взгляд Анара упал на бочку для сожжения ненужного, которую итальянец сегодня использовал. Бочку, днем казавшуюся странной, а сейчас — зловещей. Голову словно сквозняк пробил, вдувая мысли, которых не хотелось, но которые конкретно отрезвляли. Анар прекрасно понимал, что сейчас будет после того, как они войдут в дом. Поймал вопросительный взгляд парня, с которым у них сегодня уже кое-что было. Достаточно всего было, для первого дня реального знакомства. Губы мягко ему улыбались, точеные скулы и линия подбородка, четкость, но вместе с тем изящность изгибов тела. Глаза, которыми, как огнем или океаном, он бы мог часами любоваться. Современное воплощение Давида, который задумывался как скульптура внешне идеального мужчины. Анар его таким находил. И одновременно видел в нем столько души, характера, харизмы — да целой вселенной, которая таилась внутри и которую он бы с немеренной радостью изучил, какие бы сюрпризы она не прятала. Более того, тело его орало, как кошки по весне, что итальянец — именно тот, кому можно себя подарить и ни на йоту не сомневаться, что делает правильный выбор. Можно, нужно, хочется… Это было стопроцентное совпадение. Но Анар отдирал от него взгляд и снова переводил его на треклятую бочку, отлично понимая, что его стопорит сейчас, именно в этот вечер, именно в этой ситуации. Дамиано был несвободен. Неважно, что, может, формально они с девушкой действительно расстались. Постойте, а может, он к ней завтра побежит мириться?.. Мысли кусали, жалили изнутри, отбирая надежду получить желаемое. Вот так он не хотел: быть заменой на один раз, пусть и фееричный и который запомнится им обоим. Это было не унизительно — просто очень больно, и десятикратная боль, очевидно, найдет его после. Он хотел его полностью, свободным и определившимся. Понятия не имел, что подразумевал под этим «полностью», но никаким треугольником не должно было даже пахнуть, а сейчас им, казалось, воняло на всю округу. Уныние скрутило тело: Анар не понял, как опустился на скамейку, на которой сегодня уже сидел, перед этой самой бочкой. Промелькнула мерзкая мысль, что то, что Дамиано доставил ему удовольствие, не получив ответного ощущения, это тоже по-свински. Но другого выхода, позволявшего сохранить душевное равновесие и самоуважение, сейчас не было. — Я, наверное, поеду в аэропорт, нужно возвращаться… — голос звучал тихим скрежетом. Глазами вперился в землю, но так и нужно — нечего голову задирать. Чувствовал себя вкрай неблагодарным и так же вкрай несчастным. Пока кошачьим шагом подходил к скамейке, Дамиано не выказывал никакого удивления или недовольства, не цыкал, наверное, даже не закатывал глаза. Просто подошел и присел перед пополам скрюченным парнем на корточки: провел пальцем по коленке, но этим физический контакт и ограничился. — Я не могу отпустить тебя ночью. — Закажи мне такси, пожалуйста. — Пойдем в дом. «Боже, как трудно. Если б ты знал, как сильно я сейчас хочу пойти к тебе в дом». Наружу рвались чуть ли не слезы. На увиливания сил не осталось вовсе. — Дамиано… — а вот и он впервые назвал его по имени, — ты же знаешь, что будет. Ты сегодня закончил длительные отношения. Я так не могу. Итальянец медленно разогнул колени, встал, возвышаясь и поглощая свет от фонаря. Помолчал с полминуты: Анару казалось, что взгляд у него сейчас задумчивый, ушедший глубоко в себя. — Пойдем в дом, — повторил просто и явно с улыбкой. Потом развернулся и спокойно пошел к крыльцу. Спокойно и будучи на сто процентов уверенным, что победил.