Невозможная любовь

В этот раз "торжественный вечер" должен был проходить не в сельском клубе, как обычно, а в новеньком немецком штабе. Строили его наши пленные. Большое здание, в три этажа, нарядное, все выкрашено белой краской. Вот и увижу его изнутри. Вошел я за командором, и сразу натолкнулся на огромный, во всю стену в два этажа, портрет Гитлера. Тьфу на него, супостата. Командор Штейн привычно козыркнул портретищу, и мы стали подниматься по большой белой лестнице наверх. Праздник уже какое-то время как начался. Тут были и младшие офицеры, питомцы командора, все как один подошедшие отдать ему честь, были и несколько старших чинов. К одному такому командор подошел сам. Козыркнул. А я сзади стою. Господи, каким противным мне этот немец показался - собирательный портрет их всех, рыжий, кудрявый, кожа молочного цвета, весь в веснушках, даже шея. Да еще и толстый. Генерал Дорф, имя и то не человеческое. Рядом с этим толстяком сидела женщина. Я никогда не видел немок, но и на нашу она не была похожа. Красивая - тонкое гордое лицо, большие глаза, черные тонкие брови вразлет. Она напомнила мне командора чем-то. То ли белое лицо, то ли брови. Но нос тонкий, девичий, и изгиб губ не похож. Платье на ней по иноземной моде, с соболями, перчатки. На шее - жемчуг. Сидит такая королева, белые кудри тугими изгибами, точно - этим она мне Штейна и напомнила. Цветом. Вся белая, как Снежная Королева. Я таких женщин не видел, засмотрелся. Она придумала курить, достала тонкую-тонкую длинную трубку, и что-то сказала Штейну - на немецком языке. Я понял - ну, точно, немка. Хоть посмотрю, какие они бывают. Пока получалось, что бывают они очень красивые. Штейн поклонился, поднес ей огня из блестящей красивой зажигалки. Интересно, зачем ему зажигалка - командор же не курит. Я смотрел на него, такого красивого, изящно склонившегося перед этой царственной красивой женщиной, и чувство, которое во мне возникало, трудно было описать словами. Я подумал - вот нашему командору достойная пара. Как так могло случиться, что я его люблю? Я так расстроился, не передать словами. Я ему не пара. Это уж точно! Красавица что-то спросила командора по-немецки, посмотрев на меня, он учтиво, но холодно, улыбнулся, ответил ей тоже на родном языке. Я совсем пал духом - ну вот, они - новые хозяева жизни, рассматривают меня, как обезьянку в цирке. Штейн поклонился этой прекрасной даме, отошел от генеральского столика, и направился к длинной веренице столов, сияющих белоснежными скатертями. Для него там было подготовлено почетное место. Мне же полагалось стоять рядышком, как другим адъютантам - но он поставил рядом стул. Я постарался принять независимый и гордый вид. Я не обезьяна. Я человек, и нечего так на меня смотреть. Веселье было в самом разгаре, столы только что не ломились от яств на белых тарелках, а салфетки были сложены в фигуры, но, только я глянул за стол, то сразу обо всем этом позабыл. Там были наши девушки. Я всех их знал. Они были с немецкими офицерами. И они меня тоже узнали. Я видел, что им стало неловко на меня смотреть. Поди же ты, а между собой ничего, чирикали, как так и надо! Я разозлился. На них, на себя. Что мы здесь делаем? Зачем мы здесь? Играл патефон, играл хорошо, и командор встал из-за стола, подошел к нему. И я с ним. Готовый к услугам. - Ванья, что случилось? - спросил он по-русски. Ну вот. У меня на лице написано? - Почему Вы решили, что что-то случилось, Герр Командор? - спрашиваю я. - У тебя такой милый румянец на щеках, - тихо и нежно сказал он. У меня внутри запели петухи. Он любит меня! Только со мной он говорит с такой затаенной нежностью в голосе. - Ванья, - он понизил голос, чтобы его мог слышать только я, - ну не грусти. У меня отлегло от сердца. Он любит меня. Не ту холодную красавицу. Пусть она лучше смотрелась бы с ним, но он - он рядом со мной! Немецкие офицеры угощали девушек вином - те не отказывались. Начались танцы. За столом осталось только несколько пар. Немцы вели себя более чем вольно - подсаживались поближе к хихикающим девушкам, да распускали руки. Я посмотрел на командора - что он скажет на такое поведение своих подчиненных. Но Штейн смотрел на развлечения своих офицеров равнодушно. К нему подошел кто-то из старших чинов, такой же молодой, с идеальной выправкой, и в форме СС. Они разговорились. Я стоял чуть поодаль, чтобы не мешать им. Я старался не смотреть на девушек, но нет нет да и натыкался на что-нибудь такое, чего мне лучше не видеть. Вот немецкий офицер положил руку девушке на талию. Слишком низко, ниже, чем допустимо. А другой держит девушку слишком близко, прижал ее к себе, словно птенца. А этот поцеловал руку совершенно неприличным образом. А они, бедные, не одергивают своих кавалеров - может быть, просто знают - это бесполезно? А что потом? Вечер закончится, спустится ночь, кто-то из этих нелюдей пожелает продолжения? Девушка откажется? А если нет, что произойдет? От этих мыслей у меня дыхание перехватило, в животе стало холодно. Получается, мы сдались, подчинились праву сильного? Тогда мы заслуживаем такое к себе отношение. Если мы сами согласны отдать честь первому встречному, кто мы теперь? Тут меня толкнул какой-то немец в очках, с тонким носом и крутыми мелкими кудряшками на голове. С ним были еще несколько военных, и какая-то женщина. Я не успел их рассмотреть, потому что этот кудрявый схватил меня за руку и потащил к себе, и что-то затараторил по-своему, прерываясь на смех, и сунул мне стеклянный бокал с пузырящимся напитком внутри. Стакан был с ножкой, я взялся за нее, стараясь не расплескать содержимого. Тогда вся эта толпа начала кричать мне что-то, я понял, что они хотят, чтобы я это выпил. Я пытался отказаться, но этот немец только сунул мне бокал обратно, расплескав содержимое, толкнул меня в центр круга, прикрикнул на меня. И вся компания кричали мне что-то, вероятно, чтобы я пил. Пришлось пить. Напиток этот оказался очень вкусный, кисловатый и сладкий одновременно, да еще и с пузырьками. Эти люди обрадованно закричали. Мне сразу дали второй бокал. Я выпил и второй, мне дали третий. И тут чья-то рука забрала у меня бокал, и я увидел командора Штейна. Он что-то сказал по-немецки этим немцам, но они не утихомирились: - Пусть русский свинья покажет нам, что он есть свинья! - закричал кудрявый немец. Оказывается, они не тост мне предложили. Они специально меня спаивали, чтобы напоить до невменяемого состояния и потом посмеяться! У меня уши загорелись от обиды. Командор Штейн поставил бокал на поднос, и сказал по-немецки: - Может, где-то и есть свиньи. Но мой помощник - не свинья. А хороший, ответственный слуга. А вы мешаете ему выполнять свою работу. Всего доброго, господа. И пошел прочь, жестом показав мне, что я должен следовать за ним. Мне больше не чинили препятствий, и я поплелся следом. Эта толпа проводила меня веселыми криками. Я плюхнулся на стул позади Командора. На душе у меня было до того мерзко, что, я думал, я сейчас разревусь, как девчонка. Командор посмотрел на меня. - Ванья, как ты себя чувствуешь? Я опустил взгляд, и тогда он вручил мне тарелку с какой-то штукой, больше всего похожей на бутерброд. -Тебе надо поесть. Иначе алкоголь сразу пойдет в кровь, и тебе будет плохо. Я поблагодарил, но есть мне не хотелось. Я поставил тарелку на стол, и смотрел куда-то под ноги. Командор вздохнул: - Я думаю, лучше мне отвести тебя домой. Со мной творилось что-то странное. Все вокруг закружилось, свет стал очень ярким. - Ванья, ты в первый раз пьешь шампанское? Я кивнул головой, осознавая, что просто пьян. Командор встал: - Идти сможешь? Я поднялся следом, но только почему-то оказался под столом. Командор не дал мне упасть, поднял за куртку и снова усадил на стул. Подозвал каких-то немцев, они меня подхватили под руки и потащили. Мы спустились на первый этаж, и стали свидетелями безобразной сцены. Немецкий офицер обнимал девушку, она отбивалась. Я ее знал, она в прошлом году только школу закончила, десятилетку. Свидетелей у этой сцены было множество, но никто, похоже, и не думал прийти ей на помощь. Немцы знай похохатывали стояли, кто-то даже вроде бы надумал помочь, но совсем не девушке. На наших девчонок, тоже здесь оказавшихся, жалко было смотреть, они едва не плакали. Девушка попыталась вывернуться из цепких объятий, ей это не удалось, и в этот момент, я ясно видел, жезл Командора пришелся по рукам насильнику. - Встать. Смирно. Немец выронил девушку и вытянулся по струнке. Она упала ему под ноги, свернулась, сидя на корточках, клубочком, и изумленно посмотрела на Штейна. Командор что-то сказал этому офицеру, но длинные и сложные мысли я с немецкого переводить не успеваю, поэтому я ничего не понял. Что-то про кухонные принадлежности. - Есть, Герр Командор, - рявкнул провинившихся. Штейн ткнул ему в грудь жезлом: - Вы свободны. Провинившийся офицер, не взглянув больше на девушку, со всех ног бросился прочь. Громкий хохот провожал его до самых дверей. Командор последовал домой, а мои провожатые потащили меня следом. Я пытался идти сам, но они сбивали меня, и тащили. Я пытался оглянуться назад, но голова сильно кружилась, и я не мог. В нашем доме солдаты положили меня на матрас, куда указал им Командор, и подошли к нему. Он отпустил их, и они ушли. Командор закрыл дверь на крючок, снял пальто, повесил на вешалку. Развязал галстук, и только тогда обернулся ко мне: - Как ты себя чувствуешь? Я кивнул, по-прежнему не глядя на него. Мне было стыдно. Хоть формально я и не был виноват, но стыдно мне было крепко. Поди же ты, зрелище. Пьяный в думпель адъютант. Я проснулся ночью, от того, что меня тошнило. Осторожно убрал со своей груди его руку, молясь, чтобы он не проснулся. Сел. Затошнило еще больше, я согнулся пополам, схватил себя за рот, да так и остался сидеть. Надо же, какая глупая ситуация. Почувствовал сзади движение, и точно - он проснулся, в темноте блеснули сталью его глаза. Обнял меня за спину, потом отстранился, встал, подошел к столу. Я услышал звук льющейся воды, а потом он принес мне кружку из своего походного термоса. Она была горячей, согрела мне руки, я отвлекся от своей тошноты. - Выпей пожалуйста, - шепнул он и улегся рядом. Это был сладкий чай. Похоже, Командор специально положил туда пару ложек сахара, потому что, я знаю, он сладкий чай не пьет. Я сделал только один глоток, и сразу стало легче. Я обрадованно допил чай из кружки, убрал ее на стол. Тошнота отпустила. Ханс потянул меня за руку, чтобы уложить в свои объятья. Я положил ему руку на грудь, уснул и проспал до самого утра. Я проснулся, а он лежит рядом и на меня смотрит. Какое же это счастье, боже мой - видеть его волшебные глаза, чувствовать, что он рядом... - Не тошнит? - Нет. Простите меня. За вчерашнее. - Это ты меня прости. Не уберет тебя от этих пьяных поросей. - Кого? - я засмеялся. - Пьяные пороси. Нет. Хрюшки. Свинки. Тут я вспомнил: - Ханс. А женщина рядом с генералом - это была его жена? Он взглянул на меня как-то сверху вниз: - Эту супругу генерала зовут Екатерина Белоногова. На время войны мужчинам часто нужны женщины, тут уж ничего не сделать. Я вытаращил на него глаза: - Но она так хорошо говорит по - немецки... Ханс кивнул и медленно привлек меня к себе, а потом взял да поднял меня в воздух за плечи, одними руками. Надо же, силища то-какая, держит меня на весу, словно я воздушный шарик с майской демонстрации. - Молодой человек, я даже слышать от вас не желаю о всяких там фроляйн. За дверью какой-то звук - Ханс осторожно опускает меня на край кровати, встает, оправдает форму. Я скатываться к шкафу, доставать его пальто. Начинается еще один день. - Ханс, а что ты ему сказал? - Кому? - сонно ответил он. - Ну, офицеру, который... обижал девушку. - .... - Про честь? Немецкого офицера? В ответ мне раздался смех: - Ванья, я ему сказал, что немецкий офицер и взрослый мужчина не воюет с бытовой техникой. Про честь я им говорю в другой немного ситуации. Я задохнулся от возмущения, но ничего не сказал и виду не подал. Наши девушки - кухонная утварь? А что - он мог выразиться еще обиднее. И был бы прав - мы для них - обслуга. На кухне и в кровати. У меня теперь так - все самое главное - вечером, как он приходит домой. Да еще рано утром, пока он еще не ушел. А все остальное время я жду, когда увижу его. И скучаю. Я не думал, что можно так скучать по человеку. Можно, оказывается. Попрошу его, чтобы брал меня с собой, ну, хотя бы в Штаб. И вообще, с собой. Возможно ли такое? Вечером изложил ему свои соображения. Дверь закрыта, Пашки нет, бабушка ушла к себе. Никто нам не помешает. Ханс изумленно изогнул правую бровь: - Все секретные документы тогда будут твои, Ванья. Этого я в расчет не принял, и стал неумело защищаться: - Я не думал об этом. Стою перед ним и не знаю, как оправдаться. Ну если я правда об этом не думал. Как это можно доказать? Он улыбнулся мне, одними глазами: - Я знаю. Пойдем завтра... Со мной. Мои мысли потекли о немцах, которые будут подозревать меня в шпионаже. Ханс тем временем открыл большой желтый портфель, который принес сегодня с собой, и достал оттуда бутылку вина и какие-то жестяные коробочки. - Я не брал шампанского, - сказал он, - это хорошее старое вино. Есть семейная легенда, что моя мать пила его на своей свадьбе. Он достал из портфеля пару прозрачных бокалов. Взял хлеб, свои коробочки, и через одно мгновение поставил на стол две тарелки с маленькими квадратными бутербродами. Потом мы вместе открывали бутылку. Штопора у нас не было, я вообще толком не знал, как это делается, да и мы спорили, кто это должен сделать. По идее, я, потому что из нас двоих я слуга. Я сказал ему об этом, а он, смеясь, говорил, что в неясной ситуации берет руководство на себя, и отстранял меня от многострадальной бутылки. Я представил, что сейчас войдет бабушка, он выронит меня из объятий на пол, и скажет: "самое настоящее неуклюжее русское существо. Бутылку открыть не можешь!". Я засмеялся и закрыл себе рот. Ханс тоже смеялся, и это было настолько непривычно, что звук получился каким-то хриплым. У него на глазах даже слезы выступили. Он смахнул их, и снова смеялся. Потом сделал очень короткое движение бутылкой о край стола, раздался звук "дзиинн", и бутылка лишилась горлышка. Он разлил вино по бокалом, карманной зажигалкой зажег свечу. Бутерброды оказались такими вкусными, что за уши не оттащишь - с рыбой и с гусиной печенью. Вино мне тоже понравилось - даже больше, чем шампанское. Мы сидели друг напротив друга, пили вино, смотрели на свечу. - Такой наш маленький "званый вечер", - сказал он. Мне хотелось ему сказать, что я люблю его, теперь кажется, ничего не было в моей жизни, до самого того момента, когда я его увидел. Но я робел, и не мог произнести эти слова вслух. А вдруг тогда молния ударит у наших ног? Его рука нашла мою на белой скатерти на столе. - Есть еще одна вещь, которую мне хочется сделать вместе с тобой, - сказал он, поднялся и потянул меня за собой. Поставил на стол портативный радио приемник. Включил - раздалась немецкая речь. А потом заиграла тихая музыка, он подал мне руку, я взял ее, а вторую руку положил мне на талию, и мы стали танцевать. Ну, вернее, танцевать - условно сказано. Он увлекал меня за собой, а я старался не наступать ему на ноги. Танцевать я не умел, и решил сразу за это извиниться. - Я научу, - коротко сказал он. Мелодия закончилась, он с сожалением разомкнул объятья, и выключил музыку. Правильно, что наши подумают? Но не то, что здесь было, это точно. Бутерброды кончились. Мы лежали на кровати, он обнимал меня за плечо, и пили вино. - Какой была твоя мама? - неожиданно спросил он. Я сказал, что она была доброй, но на самом деле я не знал точно. Я слишком мало ее видел. - Она была очень красивой? - спросил Ханс. Пришлось объяснять, что ей было почти пятьдесят, когда она меня родила, и она не была красивой. Вернее, я не помню ее такой. - Я решил, что она была красивая, как Фея, - сказал он. Я спросил, почему. - Мальчишки часто похожи на мать, - ласково сказал он, - верно, она была красивой, когда была молодой. - А Вы похожи на вашу мать, Командор? - спросил я его. Он взял меня за руку, медленно поднес к губам, поцеловал. Меня словно ударила пресловутая молния, я забыл дышать. - Да, похож, - просто сказал он, - но я не помню ее. Я ее почти не видел. Только пару раз. Я хотел ему сказать, что его мать совершенно точно красивая, как Фея. Но побоялся, что это прозвучит банально, и не сказал. Он отпустил мою руку, я спрятал глаза. Не знаю, понял он, или нет. Он выключил свет, и настало самое мое счастливое время, когда я могу обнять его, почувствовать тепло его тела. Темно, и, вроде бы, ничего не происходит. Нет причин стыдиться, и не хочется провалиться сквозь землю.