이제 우린 헤어지겠지만 다시 돌아 다음 여름을 만날 때
낯선 그 미래에 우리의 궤적이 있었으면 해
ONF — 여름의 끝 (Summer End)
Бабуля в тоскливом настроении перед отъездом Юнги. Это их последний день вместе, и она отказывается принимать от внука помощь, но он всё равно лезет в сад и делает ту работу, которая для пожилого человека физически будет слишком сложной. К осени бабулю обещал навестить старший внук, поэтому Юнги может быть спокоен. Он также прибирается в своей комнате, протирает пыль, выбивает одеяла и подушки, с утра до вечера проветривает помещение, раскладывает вещи по местам. Автобус в Сеул идёт поздней ночью, у него куча времени, и стоило бы поспать, но тратить бесценное время в забытьи слишком расточительно. Он как раз заканчивает упаковывать конспекты и книги из бабушкиной личной коллекции взамен тех, что уже прочитал, когда слышит звуки фортепиано. Играет не бабуля — если она садится за инструмент, он поёт, её руки виртуозны, волшебны, но уже не так послушны. Ноты неуверенные, нестройные, но в неуклюжей мелодии «Сияй, сияй, маленькая звёздочка» явно различима. Юнги едва не падает с лестницы, так он торопится увидеть того, чьи руки вспоминают детство. Стоя перед Карлом, Хосок неудобно крючит спину. Сбоку видно выглядывающий из уголка губ кончик языка — он очень сосредоточен. Прямые пальцы, как деревянные молоточки, стучат по клавишам. Будь это кто-то другой, Юнги не простил бы ему такого кощунства, но нежность, с которой Хосок бормочет под нос наставления самому себе и, Юнги полагает, извинения перед драгоценным фортепиано, не позволяют Юнги злиться. «Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are!» Хосок оборачивается, прерывая мелодию, когда слышит напевающего Юнги. Он улыбается, Юнги кивает ему, и Хосок продолжает играть, а Юнги — петь. Выходит нескладно, низкий голос Юнги не подходит тональности мелодии, но, по крайней мере, они оба пытаются. «Up above the world so high, Like a diamond in the sky» В итоге Хосок начинает смеяться, в капитулирующем жесте поднимает руки в воздух, Юнги подхватывает, продолжая держаться за перекладины лестницы. Такими застаёт их бабуля Мин, хлопочущая с приготовлением гостинцев для Юнги и его друзей в городе. — У тебя стало получаться! — говорит она, подмигнув Хосоку, на что тот вальяжно кланяется, приложив руку к груди. — Ты учила его! — Юнги возмущённо хватается за сердце. — За моей спиной! Бабуля салютует Хосоку двумя пальцами, и Юнги почти ревнует, одновременно с этим ощущая неподъёмную, огромную теплоту во всём своём нутре, как от горячего чая, джема в свежей выпечке или от объятий с Хосоком, когда он касается его волос, кожи, кончиков пальцев. Бабуля Чон приходит как раз к ужину, и они снова сидят за столом на террасе, прощаясь. Начинает смеркаться, и в горячем закатном свете цветы на столе словно окутаны пожаром, красные блики, отражаясь в жёлтом лимонаде, танцуют на белой скатерти. Пока бабушки желают Юнги успешного семестра, Хосок касается его ладони своей, миновав складки скатерти, вытягивает мизинец, Юнги ощущает его через ткань шорт на границе с голой гусиной кожей и тянется к нему навстречу. Маленькое переплетение мизинцев — обещание скорой встречи, но для Юнги нечто намного большее. Он улыбается Хосоку, Хосок улыбается ему. Снежный ком затонул на глубине озера, погребённый под толстым слоем ила и противной колкой тины. После того, как обе бабушки долго и крепко обнимают Юнги, бормочут молитвы для хорошей дороги, он набрасывает сумку с вещами на плечо и уже тянется ко второй, наполненной едой, когда Хосок отталкивает его руку и сам берётся за лямку. — Я провожу. Обычно они едут на мопеде, но сегодня Юнги в настроении прогуляться, а Хосок, с пыхтением волочащий огромную сумку, едва ли разделяет его жизнерадостность. На половине пути Юнги отбирает у него одну лямку, чтобы разделить ношу, и, что ж, это действительно очень, очень тяжело, а по прибытии на вокзал Юнги придётся раскошелиться на такси. Но всё нормально, не то чтобы он когда-либо уезжал от бабули налегке. — Увидимся, Юнги-я, — Хосок раскрывает руки, Юнги в них ныряет, он странно быстро привык к объятиям с Хосоком. Он ужасно долго будет от них отвыкать. Ночь тёплая, звёздная. От озера за лесополосой тянет приятной прохладой, Юнги в шаге от решения забить на летние семинары, бросить всё и пойти туда, ночевать в перекошенной рыбацкой хижине ещё один чудесный месяц, учиться плавать и говорить с Хосоком о той, другой жизни, которой у них нет на двоих. Хосок отпускает его, когда вдалеке загораются фары автобуса, появившегося из-за поворота. — Приезжай, — просит Юнги, оборачиваясь в дверях. Хосок, улыбаясь, молча вытягивает мизинец, и Юнги повторяет за ним. Ночной ветер зарывается в волосы Хосока, разбрасывает их по лицу. Юнги смотрит на него, стоящего в темноте под знаком остановки, до тех пор, пока его силуэт не превращается в точку на горизонте, и думает только об обещании, которое он дал. Не только Хосоку, но и себе самому, устав от череды почти, от пробелов там, где должны быть слова. «В следующий раз я признаюсь ему» Он влюблён в Чон Хосока так давно, что уже и не вспомнит начала, но мысли о признании никогда не посещали его до этого года. Любить его в одиночку, держать чувства при себе было привычным, естественным для Юнги, он и понятия не имел, что может быть иначе. А потом появился ком. Сейчас Юнги думает, что появился он, на самом деле, давно, одновременно с влюблённостью, и чем больше времени проходило, тем сильнее он рос, чтобы придавить их именно этим летом. А может, из-за преследований Намджуна в Юнги взыграли новые, незнакомые чувства, и он понял, что хранит верность только одному человеку. Однако нельзя быть верным тому, кому он не принадлежит, тому, кто не принадлежит ему. Юнги долго рассуждает, пока за окном полупустого автобуса то появляются, то исчезают фонари, автозаправки, придорожные закусочные, каково это — принадлежать Чон Хосоку, и понимает, что нет, для них это грубое обезличивающее слово точно не подходит. И до конца поездки он ищет в сердце слово, точно описывающее, чего он хочет с Хосоком, но ничего, кроме «быть с ним» в голову не идёт. Хосок приедет к нему, он дал слово и не нарушит его. Он никогда не был в Сеуле, что, если ему не понравится? Если город его напугает, оттолкнёт? Когда он увидит Юнги таким, какой он есть, в другой обстановке, не разочаруется ли он? К моменту прибытия автобуса на станцию мысли Юнги истерзаны. Ожидание будет для него бесконечным. О том, какой будет его первая встреча с Намджуном после месяца спокойствия вдали от города, Юнги не задумывался. И вот, он здесь, на парковке у корпуса университета, едва не попавший под колеса шикарного белого авто, и если это судьба так пытается ему что-то сказать, то Юнги наотрез отказывается принимать её идиотские намёки. — Блять, у тебя там две педали! Все внимание студентов, записанных на летние семинары, устремлено на бурлящего от злости Юнги, вцепившегося в капот автомобиля так, будто собирается смять его, как бумажный самолётик. — И две грёбанные кривые ноги! — он бьёт по горячему от солнца металлу — август в Сеуле злобный и беспощадный — и его ладонь обжигает искристой болью от резкого столкновения. — Юнги-хён, прости! Верно, судьба пытается говорить с Юнги. Она говорит ему: «Ты придурок». Вся злость улетучивается, как только пассажирская дверь открывается, и взволнованный Чимин вылетает из-за неё, споткнувшись о порог авто, а Юнги мог быть чуточку умнее и ожидать чего-то подобного — он сам подписал на это лучшего друга, когда впервые посадил его в эту машину. Поразительно, как с такими навыками вождения и Намджун, и его несомненно драгоценный пассажир ещё живы-здоровы. Юнги беззлобно замахивается на Пака, и тот краснеет до самой макушки, о, в его планы точно не входило столкнуться вот так. Он собирался дождаться, пока Юнги войдёт в здание, и украдкой прокрасться следом, как чёртов шпион на секретном задании. Юнги уже не чувствует боли в бедре, только злорадство, и, опёршись рукой о капот, он хмыкает, кивая головой на Намджуна, что сидит за рулём с таким лицом, словно он только что насмерть сбил старушку посреди ночного шоссе. — Твой парень может выйти, я постараюсь не убить его, — совершенно неубедительно обещает Юнги со смешком, на что Чимин гуще заливается краской. — Это не… Юнги, ты не так понял! Он не мой… — Ой, заткнись, — отмахивается Юнги. — Я пришёл играть на фортепиано, а не в дерьмовой дораме. Они действительно оставляют этот разговор, но позднее, когда утомительная трёхчасовая работа в классе завершается для Юнги, и его руки болят от долгой игры, демонстрации всего, что он репетировал в течение месяца, слишком вдохновлённый бабулиным фортепиано, он встречает Намджуна у выхода из аудитории. Ким протягивает ему банку ледяной газировки из автомата, Юнги же рефлекторно напрягается от его внезапного появления. — Прости, что опять сбил тебя, — Намджун неловко чешет в затылке, Юнги отбирает у него банку и фыркает, дёргая головой. — Этого хватит, — он поднимает газировку перед лицом Намджуна и надеется, что его намёк понят. Намджун, к счастью, кивает, растягивая губы в улыбке, оттеняющей ямочки на щеках. — Да, наверное, да. Газировка на вкус, как облегчение. Намджун говорит: — И за прошлый семестр тоже прости. Пожалуй, это самая вкусная газировка в жизни Юнги. Сразу после лимонада с газом из баллона, который готовит Хосок. — Прощаю, — улыбается Юнги, — Но это одноразовая акция. Намджун смеётся. Он и правда привлекательный, теперь Юнги видит это взглядом, который не нужно прятать, чтобы Ким вдруг не надумал чего лишнего. Пожалуй, Юнги правда понимает, почему Намджун так приглянулся Чимину. — Конечно, — легко соглашается Намджун. Юнги предсказывал это, но ему всё равно неожиданно приятно. Он ожидал, что из-за очередной разлуки с Хосоком снова будет не в своей тарелке как минимум неделю, но он всё-таки дал себе слово. Всё-таки, неуверенность и недомолвки остались позади. Он фотографирует банку и отправляет её в чат с Хосоком, пока ждёт Чимина на ступеньках корпуса. jhs: ну вот, стоит оставить тебя без присмотра, ты тут же берёшься гробить себя Юнги смотрит на полупустую банку, как на врага человечества, долгую минуту, потом спрашивает у неё совета, но толку от выветрившейся газировки мало. myg: так не оставляй Печатает Юнги и тут же стирает, зло швыряя банку в урну у крыльца. Дерьмовая драма преследует его. Жизнь быстро возвращается в нормальное русло, как и положено. Летние семинары, подготовка к семестру, уборка в общежитии и новый сосед по комнате. Чимин, наконец официально признающийся, что Намджун ему нравится, и Юнги, хохочущий так, что дрожат стены, когда Пак за это извиняется. — Пошёл ты, — краснеет Чимин. — Ты понял бы, как это неловко, если бы вытащил голову из задницы. Удар ниже пояса, впрочем, Юнги был к нему готов. Он уже всё равно всё решил. jhs: я приеду после уборки риса, идёт? Юнги гордо показывает сообщение Чимину, тот ехидно улыбается, сладко, нараспев произносит: — Поискать для вас хороший отель? За что получает по загривку и, довольный выходкой, вприпрыжку скачет в сторону своего дома. Да, жизнь возвращается в нормальное русло. Всё так, как и должно быть. И потому Юнги не должен так скучать, но он всё же скучает. Обновляет переписки, как идиот, не решается написать «привет» или признаться, что ему вдруг одиноко, что он опять маленький и безмозглый, ждёт лета. Доходит до того, что Юнги вешает календарь под смех соседа по комнате — Сокджин ни за что не упустил бы возможности поиздеваться над Юнги даже на смертном одре. — Клянусь, хоть одно слово, — пальцем угрожает Юнги, и Сокджин валится на спину, утирая слёзы из уголков глаз, так сильно он смеялся. Когда на следующий день Юнги обнаруживает красную отметку в календаре и надпись: «Дней до приезда любимого» над таблицей чисел, он всерьёз задумывается устроиться на работу, только бы съехать от этой сволочи, но кружочком день всё равно обводит. А потом старается дожидаться ухода соседа, чтобы позвонить Хосоку, и уходит сам, если тот звонит ему первым. — Не смей дрочить в ванной по видеозвонку, пока я здесь! — орёт вслед Сокджин, и Юнги остаётся только молиться, чтобы Хосок этого не слышал. К дню завершения уборочных работ на поле у Юнги прибавляется клок седых волос и нервный тик в левом глазу. Он ненавидит своих друзей: Чимина с его шутками про свадьбу, Сокджина с его стикерами-сердечками, отмечающими дни в календаре (Юнги снял его, но Сокджин повесил на место), и каким-то образом втесавшегося в их компанию Намджуна с его молчаливыми улыбками, которые хуже, чем действия предыдущих двух вместе взятые. — Отвезти тебя? — Предлагает Намджун, и Юнги стонет, запрокидывая голову к небу. — Отвези себя на штрафстоянку, — рявкает он и хватает куртку со спинки стула в кафе, которое было его и Чимина безопасным местом. До недавних пор. Осень приходит резко, бросается с места в карьер. Солнечно, но ветер холодный, пронизывающий, обещающий дожди. Юнги топчется у площадки прибытия автобуса, кроме него на ночной станции только парочка ожидающих такси, охранники и водители автобусов, которые вот-вот должны выйти на маршрут. Хорошо, что есть другие люди. Помогает не чувствовать себя совсем уж жалким, нервничая: как Хосок вынесет долгую дорогу, что он почувствует, оказавшись на станции. Шоссе до Сеула скучное и однообразное, Юнги размышляет, будет ли оно таким же для Хосока, займёт ли он его привычное место в самом хвосте или сядет спереди, будет ли он считать заправки или дремать, головой привалившись к окну. Автобус прибывает в четыре утра. Юнги не спал сутки и сгрыз все свои ногти до самых подушечек пальцев так, что они болят, и он точно получит за это нагоняй или от преподавателя фортепиано, или от Хосока, или от всего мира сразу. Из дверей лениво выползают пассажиры, благодарят водителя, все, как один, выжатые, помятые. Хосока Юнги узнаёт сразу, когда тот спрыгивает со ступеньки и машет водителю, как старому приятелю, улыбаясь так, будто не его трясло в пути последние несколько часов. Он бежит к Юнги с сумкой, болтающейся на плече, и бросается на него с объятиями до того, как тот осознаёт происходящее. Почему Хосок никогда не приезжал раньше? В этом не было ничего сложного: купить билет, сесть на автобус. Он перенёс дорогу слишком хорошо для человека, не выезжавшего за пределы деревни годами. Юнги обнимает его в ответ, кладёт голову на плечо туда, где оно переходит в шею, глубоко вдыхает, расслабляется. Хосок не приезжал, потому что он никогда не звал его. Придурок. По пути в квартиру, которую Намджун помог арендовать за небольшие деньги на пару дней, они обсуждают, как закончился сезон на поле и как начался семестр Юнги. Хосок передаёт ему приветы от каждого жителя деревни и, пусть Юнги не помнит и половины имён, он всё равно с благодарностью их принимает. Это странно, видеть Хосока здесь. Почему-то он выглядит так гармонично на фоне ночного Сеула, так правильно, как фрагмент, которого всё это время не хватало, будто он потерялся на дне коробки и наконец-то нашёлся. Юнги берёт его за руку, когда Хосок теряется на перекрёстке, и держит её, пока они заходят в квартирный комплекс, поднимаются на лифте на десять этажей ближе к небу, пока он открывает квартиру ключом-картой и зажигает свет на сенсорной панели. Эта квартира такая роскошная, интересно, насколько честен был Намджун, когда утверждал, что в ней нет ничего особенного и цена полностью ей соответствует. Первое, что делает Хосок, небрежно стянув кроссовки — бежит к окну, крепко сжимая ладонь Юнги в своей. Он отпускает её, чтобы распахнуть шторы, его дыхание замирает, когда он видит, как небо в промежутках между высотками окрашивается розовым рассветом, и возвращается, когда Юнги кладёт свои руки на его плечи. — Нужно поспать, Хоба, — мягко уговаривает Юнги. — Я покажу тебе город днём, хорошо? Хосок выглядит так, будто собирается спорить, но затем он видит глубокие тени под глазами Юнги и неохотно кивает. — Останешься? Юнги остаётся. Город приводит Хосока в восторг. Он пробует каждую закуску, которую видит в уличных ларьках, восторженно указывает на каждую вывеску, а выступление уличных музыкантов сносит ему голову, и он танцует вместе с ними неловко, но радостно, когда одна из участниц кавер-группы выводит его за руку на центр площадки. В Хосоке так много энергии, так много смеха, солнца, птиц. Юнги готов поспорить, что никогда не слышал пение птиц в центре города прежде. Он наблюдает за тем, как Хосок старательно вырезает звёздочку из дальгона у спуска в метро, и им на секунду овладевает неуверенность. Он хочет признаться, так хочет, что покалывает пятки, но что будет после? Он не собирается портить Хосоку отдых, и, наверное, стоило как-то подготовить его перед тем, как признаться. А что он скажет? Юнги месяц писал речь и выбрасывал скомканную бумагу, удалял заметки и портил конспекты, он обшарил тысячу форумов с советами и вроде бы был готов, но сейчас все подходящие слова просто вылетели из его головы. — Да! Хосок скачет вокруг с пуноппаном, полученным за успешную попытку, и вручает Юнги звёздочку, вырезанную из карамели. Отказывая Юнги, он будет мягок — это утешает. Он скажет что-то вроде: «Прости, Юнги-я, я правда люблю тебя, но не так». Он предложит остаться друзьями, и у них даже получится следующим летом, когда эта рана заживёт. Она заживёт, у Юнги просто не будет выбора. Чимин замечает, что Юнги притих и выпал из разговора, когда они втроём встречаются в кафе и ждут свой заказ. — Намджун ищет место на парковке, — отвечает Чимин на недоумение гостя после того, как заказал четвёртое блюдо. — Намджун? — Хосок склоняет голову набок. — Я не знал, что вы все вместе общаетесь. Улыбка Чимина мягкая, когда он смотрит на Хосока, и острая, когда он бросает взгляд на Юнги. — О, это было не так, — Чимин размешивает трубочкой свой молочный коктейль, Юнги пинает друга под столом, но толку от его действия мало, потому что Пак продолжает говорить, — Намджун флиртовал с ним, типа, полгода, знаешь? — Получив утвердительный кивок в ответ, он вздыхает. — Это было жестоко, хён не дал ему и шанса, а потом не хотел с ним даже здороваться больше месяца, хотя Намджун извинился. — О, — Хосок бестолково моргает, глядя то на Чимина, то на Юнги, выглядит так, будто хочет спросить, но не может придумать, что именно, и Чимин конечно же считает своим долгом прояснить: — Он совсем не в его вкусе. Юнги ненавидит своих друзей. Пак Чимина — особенно, но тот спокойно приветствует Намджуна, представляет его и Хосока друг другу, что-то шепчет Киму на ухо и хихикает, когда Намджун восклицает: — Ах, это он! Юнги хочет уйти, остаться с Хосоком наедине. Он не хочет, чтобы он беззаботно и мило общался с его друзьями вместо него, но сам не может вставить и слова, пока они обмениваются фразами. Хосок так хорошо вписывается в обстановку уютного кафе, в декоративные деревянные балки на стенах и потолке, увитые искусственным плющом, с коктейлем в его высоком стакане, со смартфоном, который он тянет через стол, чтобы показать новым знакомым какие-то фотографии. Он непринуждённо болтает, шутит, машет руками. Город так идёт ему, всё это ему так подходит. Он мог бы остаться, мог бы стать частью всего этого насовсем, занять стул рядом с Юнги, и со временем официанты привыкли бы к четырём парням за одним конкретным столом у окна, Хосок запомнил бы их имена и каждый раз интересовался: «Как ваши дела?» — и хвалил за хорошую работу: «Вы отлично справляетесь!», оставлял бы чаевые и милые записки на чеках. Официанты бы обожали его, кассиры в продуктовых были бы от него без ума. Всему Сеулу сорвало бы крышу, если бы Хосок решил остаться. Как долго Юнги мог бы поспевать за ним в таком случае? У него нет столько энергии, нет такого желания видеть, слышать и впитывать мир вокруг него. Хосок бы очень скоро от него устал, странно, как он не устал до сих пор. «Я скучный» Ладонь Хосока на его бедре — как она там оказалась? — вдруг возвращает его на землю. Хосок улыбается, держась за джинсы Юнги, он шевелит пальцами, барабанит ритм. Его ладонь тёплая, она лежит там, где ей самое место. — Мы собирались посмотреть на реку Хан, — Хосок поворачивается к Юнги и подмигивает ему. Юнги плавится. — Так мило, — щебечет Чимин и подпирает лицо кулаком. Такое ощущение, что, пока Юнги был в отключке, друзья успели объединиться в тайном заговоре против него. После обеда Чимин прыгает на пассажирское кресло автомобиля Намджуна и радостно прощается, не позволив Намджуну предложить подвезти. — Они славные, — Хосок застёгивает куртку, прячет руки в карманы. — Выглядят влюблёнными. Юнги не должен краснеть. Он краснеет, нервно тянет за замок собственной куртки, нервно пожимает плечами, нервно бормочет: — Наверное. И указывает в направлении метро, которое, конечно же, тоже приводит Хосока в восторг. Хосок уедет завтра. У Юнги всего один шанс сказать то, что он собирался, иначе он больше никогда не будет достаточно смел. На набережной немноголюдно, вечер слишком зябкий для прогулок. Хосок греет руки о стаканчик ужасно молочного кофе и смотрит на реку. На широкую полноводную реку, на город на той стороне, зажигающий огни, на мост, полный движущихся машин. Юнги смотрит на профиль Хосока, на острую линию его подбородка, на вздернутый кончик носа, на глаза, отражающие закат. — А кто тогда в твоём? — внезапно спрашивает Хосок, резко поворачивая голову; Юнги теряется, нелепо смотрит по сторонам: кому адресован вопрос? У него ужасное дежавю. Видя его растерянность, Хосок тихо смеётся. — Ну, то, что сказал Чимин. Вот оно. Юнги надеялся, что они подойдут к этому осторожно. Что это придётся к слову, что будет подходящая обстановка: ещё несколько минут на подготовку, солнце, полностью утонувшее за горизонтом, слабые-слабые блёстки звёзд на макушке неба, затянувшаяся тишина, и Юнги сказал бы что-то отвратительное из серии «я вижу звёзды, когда я с тобой». В маленьком хрупком мирке в фантазии Юнги есть шанс, что Хосок ему не откажет и в самом деле решит остаться. Хосок болтает, дёргая ногой. — Наверное, она должна увлекаться музыкой, как и ты, носить высокий хвост или вроде того, не водить машину и мало разговаривать, — он предполагает, и ни разу не попадает в точку. — Наверное, она должна быть похожа на тебя. Зубы Юнги скрипят. Его пульс такой громкий. Громкий, как июльская гроза или как грузовой автомобиль, несущийся по шоссе за лесополосой, скрывающей озеро, или как поезд, или как лопасти вертолёта. — На тебя, — Юнги шепчет. Его пульс громкий только для него. Весь город решил заткнуться, чтобы Хосок услышал его шёпот, потому что судьба явно не на стороне Юнги. Она считает его придурком. — Что? — улыбка замирает на Хосоковом лице, как кукольная, приклеенная, замершая на полуслове. Юнги дышит, собирая слова. Ему бы удочку, сачок, что угодно, чтобы поймать их из бурлящей реки, или плодосборник, как у бабушки для яблок, чтобы достать их сверху, застрявшие в облаках. — Никакой её нет, Сок-а, — продолжает шептать, город, в свою очередь, отказывается продолжать жить, пока он не скажет, что должен. Дыхание. Вдох, чтобы собрать всю дрожь в одну кучу, выдох, чтобы прогнать её из горла, вдох — набрать слова. Выдох, чтобы сказать, — Ты. Ты в моём вкусе. Вдох, закрывая глаза, чтобы не видеть разочарования на остро-мягком лице Хосока. Выдох, чтобы было не больно, когда Юнги об него порежется. Город услышал, хлопнул в ладоши и зашумел. Машины на мосту сигналят друг другу, течение реки уносит жухлые листья, бьёт пену о берег, ветер раскачивает деревья в парке позади, лает собака на поводке у подростка, проходящего мимо. Ладонь Хосока бесшумная, кончики его пальцев бьют током, соприкасаясь с щекой Юнги, опускаясь к его подбородку. — Юнги-я. Бедро Хосока, прижатое к бедру Юнги. Его не было там ещё минуту назад. Глаза Юнги зажмурены так сильно, что веки дрожат. — Посмотри на меня. Страшно. Если бы Хосок знал, как Юнги страшно, он не стал бы просить. Он не причинит Юнги боли, ни за что не причинит. Дышать. Дышать важно. Юнги открывает глаза. — Ты такой глупый, — Хосок нежно ему улыбается, наклоняясь вперёд. Его губы мягкие-мягкие, сладкие, как взбитое молоко с карамельным сиропом. Маленькие трещинки на губах Хосока цепляются за маленькие трещинки на губах Юнги, и до него очень долго доходит, что кончик носа Хосока, сухой и холодный, прижимается к кончику его носа, сухому и горячему. Ладонь Хосока на его щеке, потом в волосах, потом опять на щеке. Его губы на губах Юнги. Дышать. — Сок-а, — бормочет Юнги и тянется ближе, пока ощущение чужих губ не возвращается незнакомым теплом. Хосок целует так же, как живёт: легко, свободно, приятно. У него две руки, вторая куда-то убрала стаканчик кофе, чтобы держать Юнги за шею, чтобы пальцами касаться затылка, зарываться в колючую линию роста волос на складке около шеи. Дышать не получается. Первым отстраняется тоже Хосок, и Юнги по инерции тянется за ним, а потом краснеет ещё гуще, как подросток, как спеющая прямо на глазах клубника. Хосок гладит большим пальцем его нижнюю губу. Он держит его на земле ладонью на шее. — А ты в моём, — посмеивается он, его щёки розовые, кончики ушей — пунцово-красные. Поют птицы — разве они могут петь по ночам? — Сок-а, — повторяет Юнги, это единственное слово, которое ему осталось. — Ю-ю, — зовёт Хосок. «Ю-ю!» — звал Хосок, когда машина родителей Юнги парковалась у дома бабули. Как Юнги жил, если ему нельзя было целовать Хосока, он не знает. У них меньше ночи, чтобы научиться, чтобы привыкнуть, и, если честно, Юнги для формирования привычки хватило минуты, а остальное время он запоминает. Раскрытые ладони на талии под курткой Хосока, выгибающегося навстречу объятию, хватку, сжимающую щёки, бормотание низким шёпотом, еле слышный писк замка входной двери, когда она закрывается за ними. Разноцветный свет рекламных вывесок снаружи, падающий в окно, окрашивающий белую спальню красно-синим неоном, рисующий тени на ключицах, жилистых пальцах, фигурных скулах. Дыхание, дыхание, дыхание, но воздуха всё равно мало. Хосок обнимает его, как в первый и последний раз, он смеётся, он, кажется, плачет и скулит в губы Юнги, красные, опухшие от поцелуев с тех пор, как они врезались друг в друга, зайдя в лифт. — Ю-ю, Ю-ю, — повторяет он, тянет волосы Юнги. — Давай поговорим, Ю-ю. Юнги ужасен в разговорах. Юнги знает, что Хосоку важно знать наверняка, он не смеет оставить его с полуправдой. Он отстраняется, прячет лицо в изгибе чужой шеи, дышит, пока Хосок заземляет его, перебирая волосы. — Как давно? — первое, что спрашивает Хосок. Юнги хмыкает, вздрагивает в его руках. — Уже не помню. Слишком давно. Тишина не давит. Тишина думает, и Юнги ей наслаждается. В тишине он может слышать, как Хосок дышит, как бьётся его сердце, как шелестит ткань его куртки, когда Юнги гладит его талию под ней, сминая джемпер, вышитый ромбами, на линии позвоночника. — Год, — произносит Хосок, что-то не так с его голосом, но Юнги не умеет читать интонации, расшифровывать коды между буквами. Для него слова — это слова, и он не понимает, почему брови Хосока сдвигаются вместе, откуда взялась складка между ними и сырость в глазах. — Понял, когда ты уехал тем летом, — заканчивает Чон и шмыгает носом. Что было год назад? Юнги окончил школу, поступал в университет, поэтому остался в деревне всего на неделю в июле и снова вернулся в августе на несколько дней, а потом погрузился в учёбу до самых рождественских каникул. Была ли та неделя какой-то особенной? Или короткий визит в августе? — Ты был так счастлив, Ю-ю, — Хосок решает объясниться, Юнги рад его выслушать, потому что сам он не помнит: всё было как обычно с его стороны. — Ты мечтал учиться здесь, всё время работал для этого, и я думал, что на этом всё закончится. Что ты больше не приедешь, заведёшь новых друзей, и тебе не будет до нас дела… Хосок рассказывает о цепкой хватке ужаса на его шее в то время, пока он вместе с Юнги ждал оглашения результатов экзамена, о том, как он был рад за Юнги и с каким удовольствием пёк тот невероятный клубничный праздничный торт для него. О том, как лицемерен он был в своей радости, как на самом деле хотел попросить Юнги отказаться от своей мечты, только бы не потерять его, но не сделал этого, потому что Юнги ни за что не поступил бы так с ним. Как хотел поехать вслед за ним и испугался сделать это. Испугался оказаться брошенным на вражеской незнакомой земле. — Мы не такие уж и разные, — Юнги утешает Хосока, находит невероятным то, что он тоже может быть слабым, что он тоже полагается на Юнги, и Юнги защитит его, всегда будет защищать. — Ты не сделал этого, Сок-а, но мы здесь. Всё хорошо. — Я собирался признаться тебе сразу, как только понял, — на Хосока утешения, кажется, не действуют, или он собирается излить душу, избавиться от своего груза. Юнги слушает его внимательно, он знает, каково это — таскать на плечах ношу невысказанных чувств. — Но побоялся. Прости, Ю-ю, я не знал, что ты тоже… Юнги целует его. Берёт пальцами его подбородок и целует мягкие губы, пока разговор не зашёл не туда. Ему признание принесло облегчение, Хосоку — чувство вины, но так не должно быть. — Ты ни в чём не виноват, Сок-а, мне не за что тебя прощать, — Юнги дышит ему в губы, надеется, что так знание усвоится лучше. — Я тоже не признался тебе, хотя должен был. Когда Хосок улыбается, становится легче. Он говорит: — Тогда давай признаемся сейчас, — и наклоняет голову. Свет из окна блестит в его глазах, Юнги по-прежнему не умеет верно читать знаки, но верит, что хотя бы Хосока понимать научился. — Чон Хосок, — после глубокого вдоха — сборщика слов — Юнги обнимает его ладони своими, гладит большими пальцами крепкие узлы Хосоковых суставов, — Ты — мой лучший друг и свет моей жизни. Я люблю тебя. Пальцы Хосока прошивает крупной дрожью, он поджимает нижнюю губу, быстро кусает и отпускает её, чтобы широко улыбнуться и произнести искрящимся шёпотом: — Мин Юнги, ты — моя семья и звёзды на небе. Я люблю тебя. Юнги не придётся больше гадать, как ему жить, не целуя Хосока. Хосок целует его, крепко обнимая руками за шею. Первое время это тяжело. После того, как Хосок уехал, Юнги долго сидел на скамье на станции и не мог поверить, что это действительно случилось с ним на самом деле. Он даже ущипнул себя за бедро — нет, всё же ещё жив — но это не помогло ему избавиться от бурлящего, переливающегося внутри него трепета и от ужасного разочарования, которое настигло его в тот момент, когда пальцы Хосока выскользнули из его пальцев, и дверь автобуса закрылась, зло на него зашипев. Первое время это тяжело, но они стараются справляться. С ежедневными звонками, с ночами, проведёнными в режиме видеосвязи, когда они кладут телефоны на подушки рядом с головой, с шутками Сокджина, постепенно превращающимися в молчаливые сочувствующие вздохи, с занятым, но пустующим местом за столом в кафе и многим другим. Они справляются, спустя месяцы это становится проще. Хосок приезжает на показательный концерт для демонстрации успехов студентов, Юнги вносит его и бабуль в список гостей, как членов семьи вместе с родителями и старшим братом, и все, кажется, счастливы собраться вместе по этому поводу. Сцена. Тяжёлый красный занавес. Ведущий объявляет его имя и название композиции — Бургмюллер, «Гроза», этюд. Зал взрывается аплодисментами. Зрители знают Юнги, они его ждут. Он выходит в центр сцены, нежно касается сосновых клавиш чёрного, сверкающего в свете софитов фортепиано, ищет глазами главного зрителя в зале, того, кто вслушается в каждую ноту, и находит его. Две минуты, как вечность, Юнги чувствует руки на своих плечах и запах грозы из-за душных кулис. Он не слышит оваций из зала, только тихое улыбающееся: «Ты невероятный». Хосок дарит Юнги букет из белой, фиолетовой и розовой сирени — и где только достал его в начале зимы? — и Юнги обнимает его так, как друзей обнимать не положено, у самой сцены, когда концерт закончен. И потом, когда родители Юнги отвозят бабуль обратно в деревню, а Хосок остаётся на выходные, он занимает положенное ему место за столом, держит Юнги за руку, и Юнги уверен, что да, они справятся. В декабре Хосок записывается на подготовительные курсы в аграрном университете, покупает компьютер для дистанционного обучения в течение целого семестра перед вступительными экзаменами. Он говорит: — Я понял, чего хочу, Ю-ю. И занимается так усердно, словно всю жизнь этого ждал. А на Рождество Юнги приезжает к бабуле, к Хосоку, и они объявляют о своих отношениях. Бабушки долго молчат, смотрят то на одного, то на другого, то на их замком сцепленные ладони, и когда они нарушают тишину, они говорят: — Мы любим вас, мальчики. Они справляются. В июле Хосок успешно сдаёт вступительные экзамены и очень долго убеждает бабушку переехать с ним, на что она отмахивается: «Тебе давно пора было это сделать» и с лёгким сердцем отпускает его. В августе они арендуют небольшую квартиру. Далековато от их университетов, не страшно. Юнги записывается в бассейн, Хосок учит его плавать, и иногда они бегают в парке по вечерам, иногда они собираются вчетвером вместе с Чимином и Намджуном, пьют пиво и сплетничают. Университетская жизнь становится такой, какой Юнги себе её и представлял, и нет, он не скучный. Хосоку не скучно с ним, он целует его в уголок губ каждое утро и долго обнимает каждый вечер после занятий. Он ленится выбираться из постели по выходным, а Юнги ищет в себе силы посещать ярмарки и продуктовые рынки. Они находят баланс, уверенный, стойкий баланс. Но самое главное — они разговаривают. Юнги долго не мог понять, что же пошло не так тем летом, и осознал это, когда на любое возражение с одной из сторон стал приходиться разговор, обсуждение. — Знаешь, нам нужно просто начинать целоваться, когда мы злимся, — Хосок копается с тестом, пока Юнги пыхтит: он не должен работать и дома, они могли просто заказать готовую еду, и сдаётся, когда Хосок тянет к нему перепачканные мукой руки через кухонную стойку. И, что ж, целоваться не менее эффективно, чем разговаривать. В некоторых случаях. Они готовят вместе, Юнги быстро учится. Он убирает капусту подальше. — Хочу с любовью, — вредничает и достаёт из шкафа банку сиреневого джема. Игра с пирожками долгие годы была весёлой: повезёт тому, кто вытянет сладкий. Она становится ещё веселее с одной начинкой во всех пирожках.