Laß auch dir die Brust bewegen,
Liebchen, höre mich!
Bebend harr' ich dir entgegen!
Komm, beglücke mich!
Franz Schubert — Ständchen
Резкий раскатистый гром будит Юнги самым неприятным образом. Он подскакивает на постели, ошалело оглядывается по сторонам. Стёкла в окне дрожат от нескончаемых потоков ливня, стук по черепице над Юнгиевой головой почти оглушительный. Обычно такая погода задерживается не больше, чем на три дня, а сегодня только второй. Делать совершенно нечего, на улице темно, как в сумерки. Юнги сползает с постели, волочется по лестнице, крепко цепляясь за ступеньки: в сонном состоянии не долго сломать себе шею, свалившись. Бабушка читает в гостиной, Юнги забирается на диван рядом с ней, суёт босые ноги под её пушистый плед. — Доброе утро, — улыбается бабушка, не отвлекаясь от книги. Старый толстый кожаный переплёт похож на католическую библию. — Хоби заходил утром, принёс пару баночек джема. Реакция внука заставляет бабулю Мин отвернуть лицо от переплёта, она спускает очки на нос, её улыбка становится шире. — С сиренью, сказал, тебе понравилось. Начинать день с порции невыносимого смущения — не то, что Юнги планировал, он часто кивает головой и выбирается из тепла под предлогом умывания и завтрака. Весь вчерашний день был сплошным смущением, Юнги ещё недостаточно отошёл от него. Вряд ли он способен пережить встречу с Хосоком сегодня. Когда они проснулись, лёжа на диване в обнимку, Юнги подумал, что он умер. Хосок сопел в заднюю часть его шеи, там, где его рот касался воротника футболки Юнги, образовалось мокрое пятно. Точно также, как и сегодня, шумел дождь, догоревший камин едва тлел, ветряные колокольчики пели свою песню за задвижными дверьми. Юнги боялся дышать, лишний раз пошевелиться, но Хосок проснулся всего через пару минут, ненадолго стиснув Юнги в объятиях, и замычал ему в затылок что-то невнятное. Где-то там Юнги понял, что да, он действительно умер, а совместное умывание, приготовление завтрака и поедание его в приятной тишине на подушках на полу перед распахнутыми настежь дверьми с одеялами на плечах были неплохой прелюдией перед отправлением в загробный мир. А потом Хосок хохотал, и дождь, казалось, замер, чтобы не мешать Юнги слушать. Он бежал, хлюпая грязью под ногами, едва не напоролся на забор грудью в попытках через него перелезть и промок до ниточки, как дворовой пёс, но Хосок смеялся, и это, пожалуй, того стоило. А потом он пригласил Юнги и бабулю на обед. Они перетащили складной стол в гостиную и расположили его в пространстве между застеклённой стеной и камином, ели свинину, овощи и ягодное желе на десерт. Колени Юнги и Хосока постоянно соприкасались под столом, и Хосок подталкивал Юнги плечом, отпуская забавные комментарии в ответ на слова бабуль. Ладонь Хосока опустилась на бедро Юнги и лежала там, пока они обсуждали планы на время грозы. Нет, Юнги точно не готов встретить его сегодня. Он долго умывается, переодевается и наводит порядок в комнате. Из наклонного окна, воткнутого в крышу, виден выход с лестницы на втором этаже соседского дома и дверь в комнату Хосока с повешенной на ней меловой табличкой, разрисованной ещё в детстве разноцветными каракулями. Они только начали дружить, Юнги помнит, и отец Хосока подарил ему эту доску на день рождения. Пока взрослые праздновали, мальчики забрались на второй этаж, нарисовали лужайку, дом, улыбающееся солнце, цветы и озеро с корабликом посередине. Странно, что это творение до сих пор там висит. С другой стороны, бабуля Чон любит хранить памятные моменты, наверное, она настояла. Хосок не умеет спорить с бабулей о чём-то, что не касается его личной жизни. В конце концов Юнги приходится сползти с чердака. Он разбирает свои записи, поднимает крышку фортепиано и садится за него, устроив ноги у педалей, располагает нотную тетрадь на подставке. Затаив дыхание, опускает пальцы на клавиши. Дождь колотит по окнам, Юнги начинает играть. Низкие ноты этюда Бургмюллера звучат, как приближающиеся тучи, Юнги не торопится, наслаждаясь тем, как они вибрируют, перекликаясь с ударами крупных капель по деревянным ступеням террасы. Ветер хлещет в открытую дверь, пахнет озоном, сырой землёй, свежестью. Пахнет остывшим на пару дней летом, взявшим передышку. Добавляются высокие мелодичные раскаты — гром, звон ливня, темп мелодии ускоряется и ускоряется, и Юнги отдаётся ему, корпусом подаваясь то вперёд, то назад. Молния режет серое небо яркой синей полосой, комната на миг озаряется светом. Корпус фортепиано дрожит, по полу ходят отголоски урчащего грома. Снова низкие ноты — гроза отступает, темп замедляется, Юнги позволяет себе наглую вольность — импровизирует, добавляя стеклянный звон. Короткие две минуты этюда длятся жизнь, тянутся, как неделя гроз; закончив, Юнги задерживает кончики пальцев на клавишах, наслаждается прохладным гулом, исходящим от них, и дышит, как в первый раз, как каждый раз, когда играет на этом инструменте. Хлопает задняя дверь, Юнги замирает. — Юнги-я, — Хосок едва дышит, его шёпот свистит в пустой комнате, как сквозняк, проносится от двери до ледяной спины Юнги, забирается под футболку, по ступеням-позвонкам и прямо в голову, в мягкое место под затылком. Хосоку стоило бы называть его хёном, вообще-то, он ужасно плох в формальном обращении. — Ты невероятный, — он приближается, кладёт ладони на напряженные плечи, давит большими пальцами. Его присутствие осязаемо, он позади, как призрак, и внутри, как ягодное желе и джем из сирени. Юнги запрокидывает голову, Хосок смотрит на него сверху вниз, но словно преклоняясь. Его глаза горят огнём в полумраке комнаты, скулы и кончики ушей окрашены розовым, влажные губы приоткрыты. Блестят, собирая свет молний. Юнги теряет дар речи, его лицо и тело обмякают, он подаётся назад и спиной упирается в крепкий живот, затылком — в грудь с колотящимся сердцем, живым и горячим. Он дышит. Медленно, глубоко, ароматом грозы и комнатной пыли, Хосоком, ветром и дождём на его одежде. Хосок наклоняет голову, смотрит в глаза, улыбается одной стороной рта и на контрасте с дыханием Юнги, кажется, задыхается, сбито и часто. — Подслушиваешь, — ворчит Юнги, блаженно улыбаясь. Он рад, когда Хосоку нравится, как он играет. — Ни капельки не раскаиваюсь, — хихикает Хосок. Видеть и ощущать растроганного Хосока похоже на прикосновение к наэлектризованному облаку. Он мягкий, воздушный, но искрит — оголённый провод, запутанный в вате. — Поиграй ещё, — Хосок массирует плечи Юнги, осторожно надавливает, и Юнги, беспомощно кивнув, возвращает корпус тела к инструменту, с неохотой оторвавшись от пригретой груди. Следующее, что он играет, значительно отличается от «Грозы». «Серенада» Шуберта мягкая, ласкает слух, заполняет пространство комнаты мягким свечением. Нежное звучание, легкие прикосновения к клавишам, как к драгоценному любимому существу, такие же, как касания пальцев Хосока к Юнгиевым плечам, пока он плавно покачивается позади него, делая вид, что повторят за движениями рук Юнги. Музыка звучит, как признание в любви, наверное, это оно и есть. Вряд ли Хосок может это понять, но от мысли, что такая вероятность существует, Юнги бросает в дрожь — признаться ему звучит, как мечта. На последней минуте композиции бабуля Мин мелькает у двери в свою спальню, останавливается, аккуратно прикрывает дверь и наблюдает. За игрой или сценой у пианино в целом, Юнги не знает, погружённый окончанием мелодии, он слышит её голос только тогда, когда музыка полностью затихает. — Нет в мире вещи, подобной музыке счастья, — тихо цитирует она, но в полной тишине в её тоне слышна улыбка. Юнги улыбается в ответ, найдя её взгляд, и бабуля кивает: если кто и способен понять, для чего сыграна определённая композиция, то только она, и её жест так похож на одобрение, что в уголках глаз Юнги щиплет влагой. Хосок отступает на шаг, магия рушится, плавно рассыпаясь кусочками пепла. Грозовые тучи выпускают первые лучи солнца из чёрно-серого плена. После дождей у жителей деревни есть несколько свободных дней в ожидании, пока земля подсохнет и можно будет вернуться к прежнему распорядку на поле, а до тех пор все маются от наступившей взамен гроз духоты. Юнги, с самого утра прилипший к вентилятору на полу в гостиной, стонет в ответ на слова Хосока, такого бодрого и прохладного даже на вид, что аж бесит. — Ну Ю-ю, поехали! — канючит он, топая около Юнгиевой головы так, что она из-за вибрации стучит по половицам. Это довольно обыкновенно — выбираться в город за покупками для бабули, когда Юнги здесь. Впрочем, это не отменяет того факта, что он каждый раз одинаково не хочет этого делать, зная, что в конце концов сдастся перед настойчивыми уговорами. Дело даже не в том, что отказать Хосоку для Юнги на грани невозможного, нет, не только, но в том, что если Хосоку что-то взбрело в голову, отвертеться от него будет крайне тяжело. Юнги пыхтит, изображая деда с больными суставами (и он почти не врёт!), пока поднимается с пола и в последний раз с тоской смотрит на вентилятор. — Я вернусь, — обещает он ему, как жене перед уходом на войну. Вряд ли вентилятор, год спокойно пылившийся в углу чердака, вообще рад компании гостя, но Юнги нужна опора в тяжёлом вопросе выхода на улицу. Как всегда, после грозы начинается невыносимая жара. Влага испаряется с такой скоростью, что Юнги может видеть, как капли поднимаются наверх и цепляются за его кожу и волосы, оседая неприятным липким слоем. Хосок выкатывает мопед из хозяйственной постройки около дома, протирает сидение и руль, пока Юнги без конца жалуется на жару. — Карета подана, — полностью проигнорировав всё нытьё друга, Хосок похлопывает по сиденью, приглашая, и если в любое другое время перспектива ехать позади Хосока, обнимая его поперёк груди, была бы для Юнги пределом мечтаний, то сейчас, когда он весь в поту и наверняка воняет, затея не выглядит столь привлекательной. Хосока же, кажется, вообще ничего не смущает, кроме медлительности Юнги, он опускает голову, злобно глядя из-под бровей. — Ты же не хочешь возвращаться ночью, да? Что ж, так Юнги и прощается со своей гордостью. Он забирается на сидение, стараясь держаться подальше от Хосока, заводящего мотор, и вцепляется пальцами в металлические прутья багажника. Хосок оглядывается через плечо, хмыкает каким-то собственным выводам, и отталкивается ногой от земли. На самом деле место, которое они называют городом, даже близко не подходит под это определение. По сути та же деревня, но с рынком, несколькими забегаловками и железнодорожной станцией. Ходят слухи, что там даже есть отель, но Юнги никогда в них не верил. По мере того, как мопед набирает скорость, появляется ветер, и Юнги наконец может дышать без угрозы опалить лёгкие. Он осматривается по сторонам. Для того, чтобы выехать к нужной трассе, нужно пересечь деревню и холм, а оттуда открывается отличный вид на реку. Сейчас на берегу нет людей, только несколько коз пасутся в крошечной тени от деревьев в компании собак их владельцев, выполняющих функции пастухов, и дорога относительно пуста. По пути они встречают парочку деревенщин, Хосок останавливается и принимает заказы, а Юнги записывает их в заметки на своём телефоне. Из-за шума ветра разговаривать бы всё равно не получилось, так что Юнги глазеет на привычные глазу пейзажи до тех пор, пока из-за однообразности вида его не начинает клонить в сон. Он вздрагивает, когда понимает, что мог свалиться с мопеда, и рефлекторно хватается за футболку Хосока. Тот слегка отклоняется назад в качестве приглашения, и Юнги неловко кладёт ладони на его талию. Для равновесия. Дорога занимает у них не больше получаса, но под солнцепёком и это время тянулось целую вечность. Сползая с мопеда на раскалённый асфальт, Юнги на секунду забывает о своей влюблённости и вкладывает во взгляд, обращённый на невозмутимого и довольного жизнью Хосока, весь человеческий гнев, что вообще в нём имеется. Хосок смеётся. Возможно, всё не так уж и плохо. — Пойдём, купим чего-нибудь холодного для начала, — предлагает он. Волосы под шлемом промокли от пота и неприятно прилипли ко лбу, Юнги зло зачёсывает их ладонью назад, но они снова падают, и он хочет кричать. — Вот, — Хосок хихикает. Что-то щёлкает на голове Юнги, он прикладывает руку к этому месту и кипит, обнаружив там заколку с какой-то неузнаваемой на ощупь фигуркой. — У меня такая же, — с этими словами Хосок фиксирует и свои волосы, на его заколке изображена ромашка с разноцветными лепестками, Юнги подозревает, идентично его собственной, и его лицо наливается краской. — Вода, — напоминает он и обходит смеющегося Хосока по широкой дуге. Рынок здесь работает до трёх часов дня, а значит, у них не так много времени на покупки, но они всё равно не торопятся. По сути, весь список можно закрыть в одной-двух лавках с хозяйственными товарами, поэтому они спокойно уплетают мороженое, пока прогуливаются между рядами. Хосок здоровается с каждым продавцом на пути, интересуется делами людей, чьих имен Юнги не узнаёт, и это его угнетает. Вот оно — место, где их жизни расходятся. Юнги тоже бывает здесь, верно, но ему никогда и в голову не приходило общаться с торговцами, он просто приходил, покупал и уходил, как и в любом другом магазине. Чёрт, он даже не помнит лиц кассиров в киоске рядом с общежитием, куда заходит почти каждый день, как ему запомнить десятки людей, к которым наведывается раз в несколько месяцев? — Подождите! — зовут откуда-то сзади, и парни замирают у лавки с сухофруктами. — О, Тэхён-а! — Хосок машет рукой и парень, что спешит к ним из здания, где продают молочные продукты, ускоряется, крича от восторга. Названный Тэхёном высокий, выше Хосока, шапка его волос похожа на пух, а широкая льняная одежда, состоящая из просторной футболки и брюк, скорее напоминающих юбку, хлопает, как паруса, пока он бежит. На недоумённый взгляд Юнги Хосок поднимает брови. — Ты не помнишь Тэхёна? Юнги не помнит. Он более, чем уверен, что видит этого парня впервые, и по мере его приближения вопросы в его голове становятся всё более и более неприятными, а когда незнакомец налетает на Хосока с объятиями, а тот охотно их принимает, хочется и вовсе ударить кого-то из них пакетом с моющими средствами, болтающимся на локте Юнги. — Юнги? Поверить не могу! — а вот Тэхён, кажется, проблем с узнаванием не испытывает, и это приводит Юнги одновременно в большее замешательство и раздражение, перерастающее в гнев. Он наотрез отказывается отвечать парню, грызёт мороженое так, будто это его рука, а он уже обращён в зомби и очень, очень голоден. — Это нормально, столько лет прошло, — встревает Хосок, когда видит, что Тэхён начинает сникать из-за отсутствия реакции на своё появление. — Юнги, Тэхён живёт в Тэгу, сюда приезжал, как и ты, к бабушке. Вы виделись на той ярмарке, когда ты в первый раз играл перед публикой. — Когда Хосок смотрит на Юнги, на его лице разочарование, прямо противоположное содержанию слов. «Это нормально», — говорит он с таким видом, будто Юнги худший человек на планете, раз не смог узнать парня, которого видел один раз лет десять назад. Юнги бесит это, наверное, это первый раз, когда Хосок его бесит, но его злость такая сильная, что скапливается влагой в уголках глаз. Юнги сжимает челюсти, наконец смотрит на Тэхёна внимательным, изучающим взглядом. Та ярмарка проходила здесь, на этом самом рынке, и родители Юнги приехали на машине, чтобы отвезти его, Хосока и бабушек на праздник. Юнги не помнит, чему ярмарка была посвящена, кажется, что-то, связанное с урожаем, поскольку всё пространство рыночной площади было украшено пенопластовыми овощами, фруктами и сухими стеблями растений. — Я играл на саксофоне, — в отчаянии бормочет Тэхён и закрывает лицо ладонями, будто стыдится этого воспоминания. Рот Юнги открывается и издаёт глухую: «О». Мальчишка с невыносимым облаком непослушных волос, который так старательно дул в свой саксофон, что за сценой едва не упал в обморок от недостатка кислорода. Он играл красиво, серьёзно, совсем не так, как обычно играют десятилетки. — Точно, — безэмоциально выдаёт Юнги, кивая воспоминанию. — Рад, что ты не задохнулся. На удивление, в ответ на его реплику Тэхён хохочет, сгибаясь пополам. Юнги ловит взгляд Хосока. Осуждающий взгляд, колючий, но он быстро сменяется привычным, когда смех Тэхёна превращается в настоящую проблему для ушей. Чему он так радуется? Не то чтобы Юнги пытался его развеселить. В дальнейшем разговоре Юнги не участвует, всё равно ничего не понимает кроме того, что Хосок и Тэхён, кажется, близки. Они обсуждают что-то, что Юнги неизвестно, но он слишком устал, чтобы продолжать злиться. Когда он забирается на мопед, небо на горизонте уже розовеет. — Ты мог быть не таким грубым, — повседневно отмечает Хосок, в его плечах напряжение, а у Юнги так или иначе нет желания к ним прикасаться. Его обида глупая, иррациональная, но живая и острая, как складной нож, внезапно раскрывшийся в нагрудном кармане. — Мог, — пожимает плечами Юнги. Эта поездка и встреча с Тэхёном заставила Юнги понять кое-что. Во-первых, он ужасно ревнив, и это отвратительно. Во-вторых, он не был груб. Вероятно, в понимании человека, который не так хорошо его знает, его поведение можно было трактовать, как грубое, но если бы у Юнги была цель задеть Тэхёна, он сделал бы это куда более искусным способом. Что означает только одно — Хосок понятия не имеет, какой Юнги человек, когда он не с ним. Поэтому он опять злится через несколько дней, когда застаёт разговор Юнги с Чимином, хотя это вообще не его дело. — Пошёл ты, — Юнги пыхтит на замечание Чимина о том, что на фоне суровых деревенских условий Юнги похож на кисейную барышню. Он так не считает. Чимин смеётся, из-за качества связи Юнги приходится смотреть на его открытый рот до тех пор, пока картинка не меняется. — Ой, а то что? Это нормально для их общения. Они посылают друг друга, обмениваются колкостями, но это не мешает им быть лучшими друзьями. Юнги любит Чимина и знает, что тот любит его в ответ, и потому его следующая фраза совершенно точно не цепляет никого из них. — Я натяну твои огромные щёки на твои же плечи, Пак Чимин, если ты не заткнёшься. Чимин знает, что Юнги без ума от его щёк, а кто бы устоял? Они очаровательные, и Юнги убеждал в этом Чимина много лет с тех пор, как впервые встретил его на том перепутье с пирожным. Это не больная точка Чимина, он любит свои щёки, чёрт, да все на свете любят щёки Пак Чимина. — Очень страшно, — пусто отвечает Чимин, закатывая глаза и покачивая ладонью перед лицом, совсем не впечатлённый. Когда Хосок появляется в кадре позади Юнги, оба участника разговора подскакивают. — Ой, — в этот раз Чимин и правда испугался. И Юнги испугался. Того, что момент знакомства, который он предпочёл бы пропустить, застал его врасплох. Он забыл, о чём они спорили, как и искрометную шутку по поводу быстро развивающейся дружбы Чимина и Намджуна, которую собирался отпустить сразу после обмена любезностями с элементом угроз. Хосок улыбается, когда представляется Чимину, и Чимин ведёт себя с ним обворожительно, как и со всеми, сладко улыбаясь в ответ и восклицая, как он рад наконец с ним познакомиться. — По правде говоря, я узнал о твоём существовании типа…меньше недели назад, — отмахивается Чимин, будто это забавно. Хосок же вздрагивает, как от выстрела. — Вот как. И хотя они обещали больше не обижать друг друга, Юнги буквально чувствует, как растущий ком из недопониманий готовится вот-вот всей своей неподъёмной массой обрушиться на его голову. Все те моменты с совместным сном или сценой у фортепиано вдруг становятся такими незначительными, крошечными, и Юнги сжимается, крепко обнимая их, потому что это самое ценное, что у него есть, а Хосок смотрит на него так, словно угрожает отобрать у него всё это, уничтожить, как глупый карточный домик. Юнги не знает, что именно послужило причиной: его тон, когда он угрожал (хотя он этого не делал!) Чимину, или упоминание о том, что о Хосоке не знает никто из друзей Юнги в городе, но Хосок покрылся льдом. Миска клубники, которую он поставил на ступени крыльца около Юнги, заставила Мина чувствовать себя последним ублюдком. Он не готов к этому, так никогда не было. Он приезжал, говорил с Хосоком, проводил с ним время, они заботились друг о друге, веселили друг друга, но этот раз сильно отличается от всех предыдущих. Они только и делают, что задевают друг друга по очереди, как давние соперники. В этом нет никакого сраного смысла. — Хоба? — Юнги зовёт его, когда он уже готовится выйти через калитку. Ужасно, когда Хосок использует калитку. От ласкового обращения, которым Юнги не пользовался с самого детства, Хосок напрягается, всё ещё держась за откидную перегородку на дверце, и оборачивается на Юнги. — Почему ты злишься? Юнги не хочет позволить им снова переживать это. Всё было бы в порядке, если бы это касалось только его, но он не сможет нормально дышать, зная, что Хосоку плохо из-за него. — Я не… — Хосок замолкает, собирается уйти, потом решает иначе, резко разворачиваясь к Юнги всем телом, он взмахивает руками, указывая на всё вокруг и ни на что конкретное одним разом, затем безвольно роняет их, позволяя ладоням болтаться рядом с карманами шорт. Юнги в замешательстве, он как кролик, лапой попавший в силки. — Я не понимаю тебя, поэтому злюсь, — на одном выдохе, шумном, как пробитая велосипедная шина, говорит Хосок. — Ты грубишь старым знакомым, друзьям, которые ничего тебе не сделали, ты…ты… — он задыхается, выглядит так, будто вот-вот схватится за горло. Он такой ранимый и чувствительный, Юнги хочет обнять его, как никогда прежде. Он встаёт со своего места, делает пару осторожных шагов к Хосоку, и, не встретив сопротивления, подходит вплотную к нему. Голова Хосока опущена, Юнги чуть сгибает колени, заглядывая под шторку его волос. — Не в этом дело, — не спрашивает, утверждает. Сейчас, вблизи, он видит, что Хосок не зол. Когда Хосок зол, он ругается — трудно не научиться ругаться, когда работаешь на поле с мужчинами среднего возраста — он размахивает руками и кричит так громко, что птицы разлетаются со своих мест на деревьях. Сейчас он не зол, он ранен, и таким Юнги никогда его не видел. Сбивает с толку. — Не в этом, — Хосок шмыгает носом. — Юнги, ты стыдишься меня? Звучит, как песок, ощущается, как пощёчина. Юнги нелепо открывает и закрывает рот, собирая буквы в слова в мигом опустевшей голове. Хосок не глупый, никогда не был, откуда тогда у него такие бестолковые мысли? Юнги кривится, повторяя про себя его фразу. — Какого… — это всё, на что Юнги хватает, он обмякает, бессильный. — Почему ты…как вообще это к тебе в голову пришло, Сок-а? Он тянет руки. Хосок хочет увернуться от объятия, но не делает этого, наоборот, шагает навстречу, позволяет взяться за свои плечи, сам неловко смыкает руки на чужой талии, бормочет в плечо. — То, как ты вёл себя, когда появился Тэ, будто ты с нами не знаком, то, что ты не рассказал обо мне своему другу. Мы так редко видимся, но не общаемся, когда ты в городе, Юнги-я, — Хосок шмыгает носом, зарывается им в ткань футболки, — Я всегда так рад тебе, я так скучаю по тебе, но…но… Он обнажает свою неуверенность, и для Юнги это как минимум неожиданно. Он крепко-крепко вжимается в Хосока грудью, слушает его сердце своим, хватается за ощущение реальности, потому что на самом деле верит с трудом. Хосок беззащитен, как и он сам, и Юнги не имел никакого права делать какие-то выводы вместо него. Пока он эгоистично прятал Хосока, боясь, что может лишиться его, сам Хосок думал иначе. Прямо противоположно, будто Юнги прятал не его, а себя, того человека, каким он становится, приезжая сюда. — Нам правда стоит почаще разговаривать серьёзно, — невесело усмехается Юнги, Хосок кивает, щекоча волосами его шею, Юнги тянет руку, чтобы пригладить их, и улыбается, когда Хосок тянется к прикосновению. — И перестать обижать друг друга, — напоминает Хосок, слабо смеясь. — Я не могу стыдиться тебя, — Юнги гладит волосы Хосока, гладит его плечо, касается голой кожи у воротника футболки, режется о острую ключицу. — Но я слишком жадный. Это почти признание, Юнги догадывается, что Хосок умнее, чем он думал, и в ответ Чон прижимается теснее. Объятие отчаянное, чувственное. Не примирительное, похожее на борьбу. Солнце яростно палит верхушки деревьев, кустарников, кончики высокой травы, щебетание птиц громкое, как ансамбль ксилофонов. Сердце Хосока под двумя слоями футболок гулкое и нервное. Очередное почти признание. Юнги всё чаще думает, что хотел бы сделать его настоящим. К концу июля вода в озере начинает цвести, зеленеет у берега, и ноги всё чаще путаются в противной колючей тине, осевшей на дне. Юнги брезгливо отталкивает очередной комок, когда тот царапает его лодыжку, морщит лицо — не хотел бы он знать, кто водится в цветущих зарослях. — Оно станет болотом, — Хосок гоняет ладонью по поверхности воды жухлый листок. Вероятно, так и будет. Когда Юнги был маленьким, это озеро было намного полноводнее. Или просто Юнги был намного меньше. Он раскачивается, стоя по грудь в воде, опускается на живот и на пробу пару раз пытается грести. Хосок смеётся, когда он плюётся горячей вонючей водой. — Дерьмовая метафора, — фыркает Юнги и из вредности продолжает попытки, отчего хохот Чона только усиливается. — Давай помогу, — он подплывает к Юнги, опускает руки на его живот. Под водой Юнги лёгкий, но всё равно Хосок вдруг кажется таким сильным, будто способен запросто взять его на руки даже на суше. Он краснеет, вода рядом с ним закипает. Со стороны они наверняка выглядят уморительно, Юнги обращается с руками, как пятилетка, пока Хосок объясняет ему элементарную технику «по-собачьи». Юнги решает, что с начала семестра точно запишется в бассейн. — Останемся? — Хосок трёт волосы полотенцем, капли, падающие в костёр, шипят на толстых брёвнах. Юнги смотрит в темнеющее небо, цепляет взглядом искры первых звёзд и кивает. — На мне ужин? Хосок точно знал, что Юнги не откажется, иначе не объяснить, откуда в его рюкзаке взялись пара покрывал и контейнеры с едой. Юнги следовало насторожиться, увидев непривычно крупную ношу, но он рад переночевать здесь. Он соглашается взять уборку в доме на себя, метёт пыльный пол древней лохматой метлой, открывает окно без стекол нараспашку, зажигает спирали от комаров и застилает центр пола под спальное место, ничуть не удивившись, что у Хосока оказался с собой надувной матрас и ручной насос для велосипеда. — Ручки мои ручки, — стонет Юнги. Забитые мышцы от долгой работы с насосом тянет, запястья болят, и Хосок баюкает их в своих руках, разминая. Они располагаются у костра, подстелив полотенца, Хосок вручает Юнги миску с запечёнными на углях овощами и парой кусочков ветчины, размешивает травы в бурлящем котелке с чаем. — Юнги-я, — пока Юнги ест, Хосок смотрит на озеро, подтянув колени к груди, укутав плечи в покрывало; на Юнгиево «м?» он продолжает, — Расскажи мне о себе. Я имею в виду…мы говорим о твоём университете и общежитии, но не о тебе. Какой ты? Вопрос слишком большой, может, и хорошо, что они не пошли назад в деревню. Хорошо, что выбрали это место — снежный ком недопонимания быстро растает в нагретой за день воде. Можно не торопиться, наблюдать за тем, как отражения деревьев качаются на воде, как между кронами сияют звёзды, проносятся на гладком экране озера изображения пролетающих над ним ночных птиц. И Юнги рассказывает. Медленно, стараясь не упускать деталей, что на самом деле здорово устал от своей привычной жизни. Он признаётся, что понимает Хосока — иногда страшно хочется бросить всё и навсегда остаться на мансардном этаже бабушкиного дома. Он рассказывает о Намджуне, смеясь, и Хосок оглядывается на него через плечо, выражение его лица хмурое. — Он достаёт тебя? — Нет, наверное, — Юнги легко пожимает плечами. — У них с Чимином что-то намечается, сто процентов, когда я вернусь, он и имя моё не вспомнит. Какое-то время Хосок смотрит на него слишком внимательно, оценивающе, потом кивает и встаёт, чтобы разлить чай по жестяным кружкам. Он достаёт из рюкзака ещё один контейнер. — С любовью? — уточняет Юнги, вынимая пирожок, завёрнутый в салфетку, и Хосок улыбается. — Как повезёт. Юнги везёт. Остывший джем из сирени густой, немного похож на желе, а тесто, пропитавшееся сладостью, слегка влажное и сладкое. Юнги вытягивает шею, чтобы посмотреть, что досталось Хосоку. Его сердце глухо стучит, перебивая совиное уханье на другом берегу. — Приезжай ко мне, — просит Юнги, и Хосок гнёт бровь, вытягивает ноги, откидывается назад, опираясь на руки. Участок голой кожи торса выглядывает из-под полотенца, собирает звёздное сияние вокруг впадинки пупка. — Серьёзно, — Юнги сглатывает, силой переводя взгляд на безмятежное лицо друга, — Мы можем арендовать комнату или я договорюсь с кем-то из друзей, это не проблема. Хосок долго думает, склоняет голову к плечу, как будто уверенность Юнги его совсем не убедила. — Я познакомлю тебя с Чимином, с Намджуном, если захочешь, он правда хороший парень, просто настырный, и я… «Хочу показать тебе, как живу» Подпустить ближе, стереть последнюю границу, сократить расстояние от деревни до города по бесконечно длинному шоссе. Отвести в круглосуточный у общежития, Хосок запомнит имя кассира и скажет его Юнги, купить сладостей и развалиться на берегу Хан также, как они лежат здесь. В городе почти не видно звёзд и вода Хан не такая гладкая, она отражает только огни города, но если Хосок будет там, звёзды точно появятся, чтобы посмотреть на него. Хосок улыбается, глядя на Юнги. Долго, тепло. В его глазах брызжут искры костра, на волосах горят рыжие всполохи открытого пламени, подбородок, щёки, лоб и острый кончик носа освещены тёплым-тёплым. Юнги опять хочется обнять его, по правде говоря, он уже не знает, как ему удастся выжить, не обнимая Хосока в будущем. — Я приеду, — наконец соглашается Хосок. — Если ты будешь не против, я приеду. Они тушат костер и собирают остатки еды глубокой ночью, бредут в дом, спотыкаясь о неровности нехоженой тропинки, валятся на матрас. Нет ничего необычного в том, чтобы спать рядом с Хосоком, но сегодня это как-то особенно, больше, чем в первую июльскую грозу, без этой стены между ними. Хосок переворачивается на бок во сне, его нос почти касается носа Юнги, и Мин, не сдержавшись, отводит с его закрытых глаз упавшую пушистую прядку волос, а потом следит за мерным спокойным дыханием Хосока, пока сам не засыпает с наступлением рассвета.