I sit at my piano, wander the wild whereby And the lilacs drink the water, and the lilacs die
Waxahatchee — Lilacs
Первое чувство неловкости быстро проходит, стоит Юнги лишь вспомнить о том, что помимо влюблённости с Хосоком его связывает целая куча вещей. Во-первых, и за это ему стоит, пожалуй, извиниться перед Чимином, Хосок его лучший друг, если вообще можно вместить уровень их отношений в подобное узкое определение, он — его родственная душа. Во-вторых, он знает Юнги так, как кому-либо другому не позволено и вряд ли когда-нибудь будет. В-третьих…ай, к чёрту перечисления. Юнги сопит, укрытый нотными листами, под завалом домашней работы на лето, потому что у студентов творческих специальностей каникулы означают не больше, чем отсутствие лекций и теоретической работы, в остальном же ритм жизни мало меняется. В общежитии Юнги использует цифровое пианино и наушники, поэтому репетиции ранним утром или поздней ночью для него редко бывают проблемой, в бабулином же доме приходится подстраиваться под её хрупкий режим сна, но даже так возможность сидеть за массивным инструментом благородного цвета красного дерева, изготовленным из ели и клёна, который способен петь без прикосновения к нему варварских студенческих рук, для Юнги драгоценна. Бабуля тщательно ухаживает за пианино, протирает пыль, следит за сохранностью механизмов и вызывает настройщика из города по собственноручно выверенному графику, пускай сама в силу возраста музицирует редко. Это пианино — полноправный член их семьи по имени Карл, играя на нём, Юнги путешествует по времени, безграничному пространству. Он юн, как младенец, когда подушечки его пальцев перемещаются по клавишам нежно и робко, боясь ранить, и стар, как мудрец, когда резкие звучные ноты раскачивают пол под инструментом. Миновала вторая неделя его визита, он привык к новому распорядку, вспомнил, как лавировать в окружающей местности легко и комфортно. Умывальник и удобства на улице его уже не смущают, а спуски и подъёмы на мансардный этаж в его спальню по шаткой прямой лестнице, закреплённой под потолком угловым механизмом, хоть по мере взросления становились сложнее, но до сих пор обходятся без травм. Послеобеденное время — самое унылое время для Юнги, он не привык спать днём, по правде говоря, он и ночами со сном ладит так себе. В оглушительной тишине дремлющего поселения думается с трудом, Юнги откладывает записи, проходится по дому, стирает пыль с полок, перемещаясь на носочках, пьёт лимонад и следит за полётом шмеля над кустом ромашек, с разочарованием отмечая, что все эти действия отняли у него не больше сорока минут. На улице слишком жарко, чтобы выбираться из укрытия террасы, да и Хосок наверняка тоже спит, а без него снаружи делать всё равно нечего. В этот период года Чон занят почти всегда: если это работа не на поле, то в собственном саду, и шансов пообщаться выпадает действительно меньше, чем Юнги хотелось бы. Он спускается на одну ступеньку, ещё оставаясь в тени, но приближаясь к границе злобного июльского солнца, выставляет руку вперёд. Его кожа слишком бледная для этих мест, на фоне Хосока он выглядит, как изнеженный прохладой дворцовых стен принц, его руки тонкие, с выпирающими косточками, как и весь он, состоящий из острых углов, только щёки сохранили юношескую припухлость, но совсем утратили присущие ей оттенки. Юнги стал слишком лиричным, этот семестр и правда его не пощадил. pjm: сядь pjm: если сидишь, ляг Юнги хмурится — от Чимина редко приходят дурные новости, но от интонации, с которой Юнги прочёл его сообщения в своей голове, ему становится не по себе. Однако следующее же сообщение мигом снимает всё напряжение, Юнги фыркает от смеха. pjm: он на меня подписался pjm: подписался! на! меня! Кто такой этот «он» сразу понятно. Юнги слегка самодоволен, всё-таки его подлость пошла на пользу. pjm: что ему от меня нужно??? Не узнать человека, который охотится за ним на протяжении нескольких месяцев, было невозможно, и из того, что Юнги успел выяснить и понять о Намджуне, главным выводом он считает свою веру в этого человека. Да, Намджун богат, красив и умён, а эти качества редко идут в комплекте с приятной добросердечной личностью, но Намджун вобрал в себя и это, и он точно не из тех, кто попытается подобраться к объекту своего обожания через его лучшего друга, иначе зачем ему было тянуть с этим так долго? Он мог написать Чимину в первый же день, если бы это входило в его планы. myg: ты ему понравился Юнги ехидно хихикает, представляя, с каким визгом Чимин прочитает его сообщение. Он прислушивается: кажется, вдали слышно звук закипающего чайника. pjm: не пиши мне больше никогда На этом работа Юнги здесь окончена. Намджун просмотрит профиль Чимина, его очаровательные фотографии с утренних пробежек и ночных прогулок по парку, снимки животных, разнообразных кофейных напитков и точно бесповоротно влюбится в него, навсегда позабыв о нелепой случайности по имени Мин Юнги, как о самой неловкой странице своей биографии. Такой расклад настолько удовлетворяет Юнги, что он готов увидеть его результат своими глазами прямо сейчас — подумать только, как много его проблем разрешится мгновенно. — О нет, кто-то сделал тебя счастливым раньше меня! Телефон подскакивает в ладони Юнги, он дёргается, подхватывая его прежде, чем он упадет, и глохнет от великолепного смеха Хосока. Повесив локти на забор, Хосок опирается подбородком о пересечение предплечий, широко улыбаясь. За его спиной зелень ягодных кустов выше человеческого роста, на его лице — блики солнечного света. — О нет, ты всё испортил и придётся начинать сначала, — бормочет Юнги, спускаясь с крыльца. Он подходит к забору на расстояние вытянутой руки, но даже отсюда может чувствовать парну́ю мягкость дневной дремоты. Волосы Хосока пушистые, на правой щеке отчётливо видна вмятина от подушки, его глаза, ещё слегка мутные и туманные, досматривают сновидение. — Пойдём на озеро? — предлагает Хосок, склоняя голову вбок. О, Юнги ненавидит ходить на озеро. Нет, не совсем так. Верно будет сказать: Юнги ненавидит ходить на озеро с Хосоком, и в объяснении его ненависть не нуждается. — Конечно, — кивает он, отступая на шаг назад. Они только-только привыкли друг к другу, как полагается, когда месяцы разлуки и тысяча произошедших событий между ними иссякли, когда сошли на нет паузы в диалогах и стало понятно, что и как говорить, и Юнги предстоит видеть Хосока на озере. Это пытка похлеще средневековых страданий осуждённых. Вода мутно-зелёная у берега, плещется о наполовину утопленные брёвна. Озеро небольшое, отсюда видно его овальную форму, противоположная сторона полностью перекрывает обзор на горизонт густыми зарослями камыша, слева берег упирается в размытый глиняный склон, охристый с прожилками оранжевого, как бронза. По дороге парни, как обычно, заглянули в давно заброшенную рыбацкую хижину, оставили корм для птиц и мелких животных в прибитых на деревья домиках, проверили, не поставил ли кто по близости ловушки. Никто из местных не ставит ловушки, тут некого ловить, но они почему-то каждый раз всё равно проверяют. Хосок расчищает на берегу место для покрывала, собирает колючие ветки и мелкие камушки, отбрасывает их в сторону, Юнги возится с обугленными камнями кострища, аккуратно складывает небольшие поленья и сухую траву. В тишине каждый выполняет свою работу легко и непринуждённо, привычно: это озеро и эта старая хижина давно стали их особенным местом. В детстве им приходилось делиться тайником с приезжими, сейчас сюда никто не приходит: деревенских стариков мало интересует купание, к тому же на другой стороне поселения есть речка поприличнее, да и рыба здесь водится мелкая, не стоящая усилий рыбака. Закончив свою часть обустройства лагеря, Юнги усаживается на покрывало, стягивает футболку и, вылив на ладони солнцезащитный крем, принимается размазывать его по плечам, рукам и груди. Хосок странно на него косится, держась пальцами за подол его собственной футболки, а Юнги к этому ещё не готов. — Такой нежный, — беззлобно подначивает Хосок с улыбкой, но Юнги это всё равно задевает. Он краснеет, солнце нещадно палит, отражаясь от гладкой поверхности воды, воздух душный, влажный. — Давай помогу. Устроившись позади не успевшего отреагировать Юнги, Хосок отбирает у него тюбик с кремом и без предупреждения плюхает ладони между его острых лопаток. Крем холодный, кожа Юнги горит. Хосок втирает крем осторожно, почти нежно, круговыми движениями раскрытых ладоней. Юнги чувствует грубые мозоли на его руках, мелкие заусенцы вокруг ногтей; он не дышит, пока ладони не поднимаются к плечам, но только успевает сделать вдох, как они резко опускаются вдоль позвоночника, касаются талии и расходятся в стороны. — Готово, — Хосок хлопает Юнги по плечу и встаёт; Юнги запрокидывает голову назад и тут же об этом жалеет: у Хосока ушла секунда на то, чтобы снять футболку, и теперь он нависает над Юнги, его волосы светятся, как облако на закате. Поют птицы. Иногда Юнги боится своих чувств, иногда он о них жалеет, вспоминая, как просто всё было в детстве. Никаких потаённых значений, только он и Хосок, его лучший друг, их тайное место, костёр и укрытие во время июльской грозы, одно покрывало на плечах, одна металлическая чашка с травяным чаем на двоих, они по очереди прикладывали к ней губы, и тогда Юнги спокойно переживал это, не было никакого двойного дна, не было и мысли о том, что губы Хосока, должно быть, сухие и шершавые на ощупь, но очень-очень тёплые, мягкие. У самого берега вода почти горячая, однако стоит зайти по колено, как температура резко меняется. Юнги дрожит, привыкая к воде, Хосок же ныряет с головой и выныривает на середине озера, поднимает брызги взмахом волос, убирает с лица воду движением ладони от подбородка к затылку. Иногда Юнги хочет не замечать деталей. Мягкой границы загара на плечах, того, как мышцы Хосока напрягаются под кожей, как прохлада поднимает на ней табуны мурашек, как выступают позвонки и как широкие махи руками разрезают воду, словно мягкое масло. Когда Юнги стал замечать их? Позднее, чем понял причинность, в семнадцать, на этом же озере. Прогноз погоды обещал жару на ближайшие дни, гроза пришла неожиданно, и они бежали в хижину, хохоча на всю округу, перебивая раскаты грома над лохматыми кронами деревьев. Хосок стоял на пороге перед распахнутой дверью, отжимал промокшую насквозь футболку, мышцы его спины дрожали, напрягаясь, поясничные ямки, на которые Юнги до этого никогда не обращал никакого внимания, выглядывали над кромкой полосатых шорт, плотно облеплявших крепкие бедра. Прежде, чем его мысли стали проблемой, Юнги заходит на глубину, где вода доходит до его подбородка. Снова вынырнувший Хосок фыркает от смеха. — В этом озере завёлся водяной! О'кей, из новостей: Хосоку нужно, просто необходимо работать над чувством юмора. И такта, ну это так, в перспективе. Мокнуть в дикой грязной воде Юнги не особый любитель, и сколько Хосок не пытался, научить его плавать у него так и не вышло, поэтому Мин ходит по дну, чуть подпрыгивая, опускается на пятки, отталкивается и выглядит из-за этого, как рыбацкий поплавок. Чернь его волос облепляет голову, чёлка лезет в глаза. Они болтают о всякой ерунде, перемещаясь по озеру, Юнги рассказывает немного о Чимине, и Хосок улыбается, но птицы в этот раз не поют. — Помнишь Чонгука? — спрашивает он, переворачиваясь на спину. Это Юнги тоже умеет, он повторяет за Хосоком, протягивает ему руку, и Хосок подтягивает его к себе так, что они дрейфуют голова к голове, глядя на безоблачное небо. Юнги утвердительно мычит, он помнит Чонгука, его дедушка и бабушка живут ближе к краю деревни и разводят кроликов на продажу. В последний раз Чонгук приезжал к ним года три назад, он тогда только-только пошёл в среднюю школу. — Вы общаетесь? О жизни детей за пределами деревни Юнги редко думает, они ему чужие, но Чонгук — славный малый, всегда поддерживал любую затею и, как правило, собирал больше всех синяков. Почему-то он этим гордился. — Иногда, — говорит Хосок, отсюда Юнги чувствует, как он пожимает плечами. Этот разговор вовсе не о Чонгуке, Юнги понимает. У него самого есть другая жизнь, есть друзья, приятели, соседи по этажу в общежитии. У Хосока здесь выбора не много, сверстников-то в округе нет, только если парочка знакомых на городском рынке в получасе езды от деревни. Интересно, как часто он туда выбирается? Ему одиноко, думает Юнги. Они мало общаются по телефону, в сети — лишь время от времени обмениваются поздравлениями или фотографиями особо памятных моментов, и Юнги не знает, почему. Он почти никогда не начинает разговор первым, ему мало есть, что рассказать, а Хосок в конце концов просто устаёт искать темы, так ему кажется. От Юнги легко утомиться, он буквально самый скучный человек на планете. — Ты громко думаешь, — тихо произносит Хосок. — Вода гудит. Юнги не отвечает, старается думать потише, вода гудит сильнее, как от приближающегося землетрясения. За лесополосой по трассе проезжает несколько грузовых автомобилей. — О чём ты думаешь? — временами Хосок не выносит тишину, когда можно говорить. Они могут молчать вместе, могут подолгу смотреть на костёр или взглядами подгонять капли дождя, стекающие по окнам. Сегодня настроение у Хосока не очень, он старается шуметь как можно больше, плещется, смеётся. Хосок в хорошем настроении ни за что не потащил бы Юнги на озеро в самый солнцепёк. — О том, что я скучный, — неохотно бормочет он, немного отплывая, чтобы не подавиться брызгами, которые возмущённый Хосок тут же обрушивает на него целым цунами. — Почему? — в голосе Хосока какая-то необъяснимая тоска, будто ему больно за Юнги, будто ему есть до него дело, и Юнги знает, что есть. Он встаёт на ноги, смотрит в лицо Хосока, на его опустившиеся домиком брови, на тени от ресниц на щеках и пожимает плечами. — Потому что не умеешь плавать? — Хосок задыхается, он не плавает, только размахивает под водой обеими руками. — Или потому, что не лазил по деревьям или не пробирался в чужие огороды? — он зло пыхтит, словно Юнги оскорбил его честь самым отвратительным образом. — Это бред, а ты — идиот, если думаешь так, — с этими словами Хосок поднимает очередной столб брызг и разворачивается к берегу. На костре они сегодня ничего не жарят и молча возвращаются домой. myg: Чимин myg: я скучный? Юнги не может взять в толк, что такого было в его словах, что заставило Хосока так оскорбиться. Он мог сказать: «Ты скучный», и тогда это имело бы смысл. Ох, он правда плох, ужасно плох в чувствах. pjm: хуже всех pjm: что случилось? Хосок всегда был той частью жизни Юнги, которой он не хотел ни с кем делиться. Конечно, он рассказывал Чимину о своих визитах к бабушке, привозил ему варенье или связанные ей носки, рассказывал, что фактически вырос в этих местах, когда Чимин недоумённо спрашивал, какого чёрта он сваливает в самую глухую глушь из всех возможных при первой же возможности вместо того, чтобы тусоваться с друзьями на каникулах. Юнги опускал имена, говорил «сосед» или «тот парень», словно произнесённое имя Хосока вне его досягаемости тут же откроет тому все тайны Юнгиевой души. Или он просто жадный, такой жадный, что боится: узнай кто-то из его окружения имя Хосока, они захотят узнать и человека, что его носит, а они ярче, интереснее, лучше, чем Юнги, они привлекут внимание Хосока, заберут его у Юнги, и тогда…тогда… pjm: Юнги, не пугай меня Он и сам себя пугает. Телефон загорается снова, на этот раз — входящим звонком. Фон позади лица Чимина какой-то незнакомый. Он в машине? Связь барахлит, изображение дёргается, расплывается квадратами пикселей, звук Чиминова голоса гавкает и дребезжит. Юнги выходит на улицу, садится на ступени крыльца. — И кого я должен побить? — едва разбирает Юнги. Выражение лица Чимина, как всегда, о многом говорит — он зол и напуган. Он защищает Юнги, всегда так отчаянно его защищает. — Меня, — серьёзно отвечает Юнги и Чимин, наконец, расслабляется. — Опять твоё лиричное настроение музыканта? Ложь, Юнги никогда не бывает лиричным. Ну, бывает, но редко, почти никогда. Он прижимает пальцы свободной руки к закрытым векам, сильно надавливая. — Не собираешься помогать, так хоть не мешай. Где ты? От внезапного вопроса Чимин теряется, оглядывается по сторонам, словно сам не понимает, как оказался на пассажирском сидении чужой машины. Он быстро-быстро тарахтит: — Прости, прости, я…я… Он подвозит меня. Таинственный «он», всё-таки Чимин и Юнги действительно похожи. Имя имеет вес, названного именем однажды уже нельзя обезличить, нельзя соскочить, потому что привязывается не тот, кому дают имя, а тот, кто его даёт. — Юнги, — Чимин вздыхает. — Расскажи, что случилось. Я не смогу помочь тебе, если не буду знать, с чем. Юнги набирает полную грудь воздуха, задерживает его в лёгких, считает до пяти. Чимин не торопит его, он лучше всех знает, как тяжело Юнги делиться тем, что его касается. Он думает, у Юнги есть детские травмы: отбирали игрушки в саду или недостаточно любили родители и за их внимание приходилось бороться. Ничего такого, кроме того, что с бабулей он проводил времени гораздо больше, чем с мамой и папой, Юнги припомнить не может. — Помнишь, ты спрашивал, почему я отшиваю Намджуна, а я ответил, что он не в моём вкусе? — А кто тогда в твоём? — повторяет свой вопрос Чимин, тем самым подтверждая, что да, он помнит. — Так вот… Пока Юнги рассказывает, он чувствует, как его плечи становятся легче. Друг не перебивает его, внимательно слушает и кивает, из-за проблем соединения картинка просто резко меняется: то голова Чимина опущена, то задрана подбородком к камере и так несколько раз. Чимин молчит и по завершении повествования Юнги, обдумывает, что сказать, и Юнги говорит быстрее, чем он сообразит: — Где Намджун? — Вышел, чтобы мы поговорили, — совершенно спокойно отвечает Чимин, — Юнги, — обращается он; это становится похоже на соревнование по скорости реакции, кто быстрее перескочит на интересующую его тему и поставит друга в неловкое положение. — Он обиделся, потому что ты оскорбил того, кто ему дорог, а ты правда идиот, я полностью согласен с твоим Хосоком и поддерживаю его в решении утопить тебя в болоте. «Оскорбил того, кто ему дорог» Юнги качает головой. Он Хосоку старый друг, мальчик, иногда приезжающий в дом по соседству, тот, с кем можно провести время, потому что постоянно тусоваться со стариками и рабочими на поле для восемнадцатилетнего парня как минимум сложно. То, что он для Юнги был и остаётся на первом месте, ни разу не значит, что для Хосока это также. Юнги роется в памяти, вспоминает, как Хосок оставался с ним на берегу, когда Юнги не хотел плавать, как отдавал ему половину фруктов, которые достал с верхушки дерева, как пёк ему пирожки с клубникой и кусал ногти в ожидании вердикта, а потом радостно порхал по всей кухне, услышав заветное «вкусно», сказанное с придыханием от наслаждения — в выпечке Хосок по-настоящему хорош, бабушка научила его всему, что знала сама. Вспоминает, как Хосок гладил его по плечам, перебирал его волосы, потому что Юнги нервничал, учась общаться с пианино, Карлом, как бормотал ему утешения вроде «у тебя всё обязательно получится», «ты — самый лучший, Ю-ю» и сотни тому подобных. Хосок был тем, кто подарил Юнги его первый букет за выступление на деревенской ярмарке, и он же прожужжал все уши о том, насколько хорошо Юнги справился, приезжим мальчишкам. — Ох, блять, — на Юнги опрокидывается ведро ледяной воды, так это ощущается. Затем призрак вины — он полагает, что испытывает именно её — надевает ведро на его голову, заслонив Юнги весь обзор. Его дыхание грохочет по алюминиевым стенкам. — Я правда не понимаю, почему ты вообще до сих пор мой лучший друг, — Чимин ворчит. Водительская дверь открывается, в их диалоге появляется третий голос, Намджун спрашивает: «Всё в порядке?» — и, дождавшись ответа, захлопывает дверцу снаружи. — Поговори с ним и извинись, — хмурится Пак. — Если ты этого не сделаешь, клянусь, я… — Юнги-я! Юнги подскакивает, но чудом удерживает телефон и крошки оставшегося у него достоинства в руках. — Прямо сейчас! — Рявкает Чимин и отключается. Вечереет. Дневной зной сменяется лёгкой приятной прохладой, бабуля возится с комнатными растениями, слушая старые песни через виниловый проигрыватель, отсюда Юнги слышит, как Ли Ми Джа проникновенно поёт о тоске девочки-камелии, как бабуля подпевает ей, пританцовывая между цветочных горшков с маленькой лейкой в руках. — Сок-а, — Юнги убирает телефон в карман. На лице Хосока нет и следа вчерашнего конфликта, он улыбается, как обычно, опирается о забор, как обычно, жуя травинку в уголке губ, и смотрит на Юнги, кажется, как обычно. Но что-то не так. Юнги не может сказать, что именно, возможно он слишком чувствителен из-за разговора с Чимином и видит то, чего нет. Хосок остаётся там, за забором, и не спешит через него перебраться. — Я помешал? — спрашивает он без тени сожаления, Юнги качает головой. — Хорошо. Юнги не верит во многие вещи: в теории заговора, в врождённый талант, в знаки свыше, но то, что Хосок появился прямо здесь и сейчас, не дав ему возможность хорошенько покопаться в себе, взрастить новый повод для неуверенности, иначе назвать не получается. Юнги собирается с силами, Хосок ничего не говорит, только улыбается, словно видит, как вращаются с бешеной скоростью шестерёнки у него в голове. — Прости, — резко произносит Юнги, брови Хосока взлетают на лоб, мол: «За что?» — Я не знаю, чем обидел тебя, но я это сделал, и мне жаль. Он врёт, потому что на самом деле знает. Ну, догадывается. Верит он в это или просто хочет верить — другой вопрос, и искать ответ на него сейчас Юнги не хочет. Он хочет, чтобы Хосок улыбнулся ему искренне, чтобы птицы снова запели. Сверчки в кустах мяты затевают свою минорную партию на скрипках. — Нам пора перестать друг друга обижать, — задумчиво тянет Хосок и в следующую секунду он уже перепрыгивает через забор, оказываясь на одной с Юнги стороне. — Я просто не хочу, чтобы ты думал о себе таким образом, Юнги-я, — он тёплый, как одеяло, и пушистый, как плед, с волосами, только что высушенными феном после вечернего душа. — Ты замечательный и должен знать это. Юнги не может вспомнить, обнимались ли они когда-нибудь, наверное, да, они это делали, но были ли эти объятия серьёзными? Есть ли вообще какая-нибудь классификация у объятий? — Иди сюда, — Хосок раскрывает руки и сам шагает навстречу. Обнять его хочется очень-очень, и Юнги сдаётся, падая на него бесформенной массой. Он мог бы заплакать, но не станет, пока грудь Хосока вибрирует от смеха. Тёплый, тёплый, тёплый. Юнги осторожно касается его талии, робко обхватывает её и с удивлением обнаруживает, что внешне большой и крепкий Хосок легко вмещается в разворот его рук, лбом Юнги утыкается в Хосоково плечо. Пахнет мылом. Обычным таким, с травяной отдушкой. И выпечкой. — Хочешь сладкого? — спрашивает Хосок у его волос, зарываясь в них носом. — Угу, — отвечает Юнги его плечу, незаметно прижимаясь губами к шву на футболке. Никто из них не шевелится, чтобы пойти в дом Хосока за сладостями, на самом деле, Юнги предпочел бы навсегда остаться без сахара, если бы это означало продолжать стоять здесь, слушая приглушённые мелодии винила из дома, вдыхая запах мыла и слушая сверчков. Хосок немного покачивается на месте, одна его рука обнимает плечи Юнги, другая перебирает его волосы чуть ниже затылка, где они короче всего острижены при помощи машинки. — Такая старая песня, — говорит Хосок, когда тишина и их объятие начинают становиться неловкими, чем-то, что не похоже на момент примирения двух лучших друзей; Юнги в ответ мычит. Он любит старую музыку, обожает трот и Ли Ми Джу, мечтает собрать коллекцию пластинок, когда у него будет собственное жильё, и найти древний аутентичный проигрыватель, который, наверное, займёт половину его будущей квартиры. Другую половину Юнги оставит для фортепиано. — Если мы сейчас не пойдём, всё сгорит, — вопреки своим словам, Хосок обнимает Юнги ещё крепче. Ощущается, как дом с собственной коллекцией винила. Объятие разрывается медленно и неохотно, потому что никто из них не хочет быть виноватым в испорченной кухне и переведённых впустую продуктах. Хосок перепрыгивает через забор, Юнги думает какое-то время, оглядывается в сторону калитки, а потом цепляется руками за балку ограждения и неуклюже наваливается на него животом. Хосок смеётся. Птицы не должны петь в такое время, но они поют. Бабуля Чон ушла в гости к семье старого рыбака, бабуля Мин села за вязание — её весь день мучили головные боли из-за приближающейся грозы. Дом Чонов большой, с двумя полноценными этажами и столовой с длинным столом на десять человек. В гостиной трещит камин, телевизор выключен. Первое, что встречает Юнги на пороге — сногсшибательный аромат свежих пирожков. — Я сейчас, — Хосок торопливо сбрасывает обувь и мчится на кухню, Юнги лениво следует за ним, оглядываясь по сторонам. На стенах в прихожей и в лестничном пролёте всё пространство усеяно семейными фотографиями четы Чон в какой-то особенной хронологической последовательности: чем дальше Юнги идёт, тем больше людей появляется на снимках, деревянный пол устелен мягкими ворсистыми коврами кофейных оттенков, вся мебель, начиная от углового дивана и пары кресел и заканчивая накладками на стулья, мягкая настолько, что в ней можно утонуть. Юнги точно не знает, чем бабуля Чон сколотила себе состояние на такое роскошное жилище и почему она не перебралась в город, если, очевидно, финансы ей это позволяли, но ему это не особо интересно. Сейчас она получает пособия, Хосок тоже имеет какие-то деньги с продажи сельскохозяйственной продукции на рынке и с работы на полях, и на то, чтобы поддерживать дом в приличном состоянии и в принципе ни в чём не нуждаться, им хватает. Родители Хосока тоже помогают, приезжают время от времени и привозят одежду или продукты, которые сложно найти в этих местах. Кухня ограждена от гостиной широкой аркой со звенящей занавеской из бусин, Юнги раздвигает нити в стороны и пару секунд стоит в проёме, наблюдая за Хосоком, путающимся в прихватках около духового шкафа. Огромный поднос с пирожками уже на столешнице, от него идет сладкий пар. Парни накрывают поздний ужин на журнальном столике перед камином, Хосок готовит ледяной чай, Юнги смотрит то на огонь, то на пирожки — ещё один символ лета. В них разная начинка, хотя по виду они одинаковые, и попадётся ему капуста или клубника — зависит только от его везения. Хосок ставит перед ним стакан и садится рядом, хватая первый попавшийся пирожок и разламывая его на две половины. Внутри — пюре из сладкой фасоли. Юнги следует его примеру. В его пирожке начинка интересного фиолетового цвета с вкраплениями розового и кусочками, похожими на мелкие цветы. — Тебе попался с любовью, — заявляет Хосок, набив полный рот. У Юнги ком поперёк горла. Он кусает, и на вкус это, как горький мёд. Джем жидкий и горячий, и ужасно приятное сочетание с ледяным чаем и воздушным тестом делает Юнги слабым. Как хорошо, что он сидит, иначе упал бы. «С любовью» Выходит, любовь Хосока на вкус такая же приятная, как Юнги о ней думает. — Это сирень, — уже серьёзнее объясняет Чон. — Весной слышал, что из неё тоже можно делать джем, решил попробовать, как тебе? На его лице снова то самое выражение. Ожидание, трепет. Ему действительно важно знать, что Юнги думает, ему действительно важно, чтобы Юнги понравилось. — Очень вкусно, Сок-а, — искренне говорит Юнги, и Хосок пищит, подпрыгивая на подушках так, чтобы его подкинуло ближе к Юнги. Он обнимает его за плечи, прижимается щекой к макушке его головы. Сейчас, когда озеро и их нелепый конфликт позади, остались во вчерашнем дне, сидеть в тишине комфортно. Они почти не разговаривают, молча доедая сладости и слушая, как трещат поленья в камине — несмотря на дневную жару, к ночи заметно холодает, Юнги может чувствовать надвигающиеся ледяные тучи в резких потоках воздуха, качающих ветряные колокольчики на террасе. Когда после полуночи он засыпает на диване с Хосоком, развалившимся рядом, с его рукой в своих волосах, небо падает шквалом проливного дождя.