Вечное лето

– Ну чё, Юрич, давай уже! – Иду, иду… Он стоит перед ларьком, потроша карманы в поисках хоть какой-то мелочевки, чтобы купить сигареты, потому что как всегда забыл бумажник в машине, а до неё идти минут пять. Такая перспектива совсем не радует, ветер злобно лупит в щеки, и вообще, судя по обложенному черными тучами низко висящему небо, скоро ливанет. Ему ещё отчеты строчить эти блядские, а дома Танюха с температурой и соплями лежит. Сходили, называется, на детскую площадку в ТРЦ на выходных. Лучше бы дальше дома сидели: Петя с пивом перед телеком, а Танюха с нянькой своей очередной. А на площадке этой орут все так, что уши закладывает, мамаши вокруг тошнотворные сопли своим отпрыскам утирают и водичкой поят, стоя у бортиков. И тётки эти, работницы, которые следить должны за детьми, ни черта за ними не смотрят, это Петя уже после пары таких походов понял, когда Танюху с шишкой на башке забрал. Они ему говорили, конечно, что младше трёх лет оставлять без родителей нельзя, но Петя договариваться умеет. Раз уж согласились, то смотреть надо, а не в телефоне свои тик-токи сраные смотреть. И где только удариться умудрилась, бедовая, там же всё мягкое и безопасное, это постараться надо, чтобы хоть один угол найти. Но Танюха старательная зараза. И любознательная: лезет везде, где можно и нельзя, Петя с ней долго наедине не может, голова кругом и злость прогорклая больная поперек горла становится. На Нину, которая кинула их вот так, ещё и из табельного его себе в рот выстрелила, которое Петя дома по запарке в тот день оставил. Комнату потом долго оттирали, но Пете до сих пор мерещится, когда туда заходит, что там кровь повсюду, поэтому он спит на диване в гостиной, в спальню ходит только к шкафу за одеждой. Сколько волокиты было, его даже к делу привлекли, хоть там и алиби железное. Он же тогда в клубе у целой толпы на виду отвисал, пока Юрий Андреевич туда не ввалился, бешено расталкивая всех на своём пути и Петю из клубка потных тел выцепляя. В отделении он за своим компом чуть не вырубается от усталости, тупо глядя в строчки на мониторе. У Танюхи всю ночь температура была, он только под утро додумался скорую вызвать, до этого на жаропонижающее надеялся, не зря же самое дорогое из рекламы купил. Танька вялая такая, противная, хныкала постоянно и на руки просилась, и Петя таскал её на себе, рассказывая всё подряд: бородатые анекдоты, случаи из жизни, сплетни, которые в отделении у них ходят. Машка говорила, что надо ей книги читать, даже денег просила, чтобы купить что-то, если Петя сам не может выбрать. Ему так похуй было, он просто на автомате ей денег давал, сверху даже накидывал за то, что с ним трахалась, потому что с таким образом жизни снимать телок стало проблематично, а любви и ласки хотелось. Особенно теперь, когда он изо всех сил старался не торчать. Если сорвется – опять пойдет тема с лишением родительских прав, отец бдит, только и ждёт, когда Петя снова оступится. Но Петя на хую вертел его бдительность, тут он Юрия Андреевича переиграет как пить дать, пусть они с матерью не надеются даже. Маша и в самом деле детских книжек накупила, стоят теперь светят цветастыми обложками на полке рядом с Нинкиной библиотекой умной высокодуховной литературы, которую Петя каждый раз хочет выбросить, но забывает. У всех в этой квартире свои книжки есть, кроме Пети. У него разве только опус Хантера Томпсона, задвинутый куда-то в самую глубину полок, и он не дочитал его даже до конца, а вот кино по мотивам смотрел с Гошей один раз, смешно было. Врачи скорой Танюхе литичку поставили и уехали, прописав лечение. В квартире наконец-то воцарилась благостная тишина, потому что Таня вырубилась. Громко часы тикали, во дворе у какого-то уебка то и дело сигнализация на тачке срабатывала, разрывая предрассветный морок, и Петя до рассвета сидел на кухне, гоняя какие-то случайные треки на телефоне и неторопливо раскуривая косяк. Когда первые солнечные лучи через занавеску заглянули стыдливо, лизнув золотом его помятую рожу, Петя, доев батончик и смяв этикетку, двинул в душ. Танька, конечно, проснулась, пока он лицо теплым струям подставлял, разоралась. Это всегда так получалось, Петя уже заебался мокрым выскакивать, поэтому стоял просто, обреченно домываясь и слушая, как она плачет и зовет его сквозь шум воды. Потом уже вышел, на руки взял, и она утихла, обхватив его за шею ручками своими и пачкая соплями. Катя, новая нянька, пришла к семи, когда Петя уже сам Танюхе оставшуюся со вчера манную кашу разогрел и скормил. Она спокойно строила башню из кубиков, сидя на ковре перед телевизором, Петя ей какие-то мультики фоном поставил, чтобы залипала и его не отвлекала от кофе и прокручивания лент соцсетей в телефоне. Конечно, жалко, что Маша уволилась, Петя к ней привык, и она симпатичная была. Невысокая, стройная, с милым личиком и приятным тихим голосом. А Катя для Пети крупновата, не слишком-то ухоженная и в целом жгучего желания не вызывает. Но на безрыбье. С Танюхой нужно было кого-то оставлять, и Петя остановился на первой же более менее подходящей кандидатуре, тут не до выебонов. – Паш, по братски, проверь отчёт, а то уже ум за разум. У Таньки температура опять, а Кате валить нужно куда-то срочно, задержаться не может сегодня. Петя зевает в кулак так сильно, что у него хрустит челюсть, скребет пятерней по шее, глаза натурально слипаются. За окном ливень колотит по крыше управления, погода шепчет: прибухнуть, накрыться одеялом с головой и спать примерно следующие десять лет. Паша смотрит на него с искренней жалостью, по плечу хлопает: – Иди кофе бахни и собирайся домой, я проверю пока. – Спасибо, мужик, люблю тебя. – Ой, только вот давай без громких слов. Петя смеется и, прихрамывая, идёт к кофе-машине. Ногу подвернул на рейде, оступился на каких-то хитровыебанных ступеньках в клубе. Теперь нога неприятно ноет и наступать на неё больно. Он быстро подписывает и сдает отчеты, прощается с Пашей и выходит под дождь, прикрывая голову курткой, бежит к машине. По пути в магазин заезжает, чтобы затариться по Катиному списку. Немного подумав, покупает Танюхе розового плюшевого медведя и какую-то первую попавшуюся книжку, не глядя даже, для какого она возраста. Кассирша на него смотрит с умилением. Думает, наверное, что он образцовый папаша. – Быстрее можно? – просит устало. – Тороплюсь. Дома Катю провожает. Хорошо, что Танюха уже накормлена и лекарствами её напоили, температура спадает потихоньку. Сидит за столиком детским, сосредоточенно калякает цветными карандашами на листке бумаги, пока Петя ужинает захваченными в Маке по пути бургером и жареной картошкой, залипая в новое интервью Дудя с каким-то засратым рэпером. Танюха подходит, на колени к нему лезет, вспотевшая – значит, упала температура. Чё там Катя говорила, влажное переодеть надо. Но Танюха так удобно устроилась и внимательно слушает, что там это щегол затирает на экране мобильного, с абсолютно серьезным лицом, что Петя тоже сидит и не рыпается. Ничего не будет, тепло же у них, успеют ещё одёжку сменить. Перед укладыванием и сделают как раз. – Дядя, – тыкает Танька в рэпера. – Папа тоже дядя. – Ну ты, Танюха, интеллектуал, конечно, – улыбается Петя. – Тебе спать-то не пора? Таня головой смешно мотает. Волосы у нее уже отросли немного, Катя ей два хвостика накрутила, натурально как рожки у маленького дьявола. Она теплая и мягкая, сидит на нем очень тихая, так что он в это тепло проваливается, продолжая бездумно интервью смотреть. А когда заканчивается оно, Петя даже не сразу понимает, что Танюха у него на руках заснула, привалившись к груди и забавно пуская на домашнюю футболку слюни. Маленькая такая, но все равно уже здорово вымахавшая за эти два года. Куда время-то улетело? Петя сам не понял. – Вот, – говорит Петя, скорее, самому себе, чем сопящей на нем дочке. – Как нам с тобой жить-то, Танюх? Чё дальше делать будем? Я, блин, без понятия. Ну ты хоть спи сегодня ночью, ладно? Боюсь, даже если орать будешь, я не встану, мне пиздец как вырубиться нужно. Осторожно ее в детскую несёт, в кроватку укладывает, накрывает одеялом и кладет под бок нового розового медведя. Танька очень на Нину похожа, конечно. От этого Петю каждый раз переебывает, потому что часто, глядя на неё, получается думать только о том, как он Нинку за дверь выставлял, тумаки больные обидные отвешивал и орал на неё. Может, нужно было послушать её и развестись. Но теперь уже поздно, Нина в могиле гниет. А Петя вот так, вроде живой ходит, делает что-то и говорит, а всё равно тоже гниет, заживо. Он, не раздевшись даже, падает на диван в гостиной и тут же забывается тяжёлым душным сном, подложив ладони под щеку и подтянув колени к груди. Ему снится Нина, лицо которой залито липкой вязкой кровью. Она тянет к нему худые руки и плачет, пока Петя стоит перед ней на коленях, но не может ничего ей сказать, а слабое разбитое "Прости" застревает где-то между глоткой и солнечным сплетением и раздирает всё внутри на кровавые ошмётки. Может, не так уж и хорошо, что Танюха и правда спит всю ночь, не просыпаясь. *** – Пётр Юрич, я там вам вчера сменку положила в пакетик, Танюшка кашу на себя опрокинула. Вы чистое принесли? Вот это она задвинула. Он вчера только макароны с сыром себе и Танюхе сварил, чувствуя себя Гордоном Рамзи, искупал её и вырубились оба жутко усталые под вечерние “Новости” по телеку (“Пап, а война будет?” – “Чё? Не будет!” – “А почему тогда танки постоянно показывают?” – “Танюх, чё ты докопалась, ну показывают и показывают!”). Что там в сумке осталось, наспех ему сунутое, он даже не смотрел. Где-то он явно свернул не туда, потому что жизнь из погони за кайфом превратилась в погоню за сном, когда встаешь утром и уже мечтаешь о том, как вечером заползешь в кровать. – Тамара Григорьевна, забыл. Ну чё там, пусть ходит уже в чем пришла. – Да запачкает ведь, платьице такое хорошее, а у нас лепка сегодня… – Да хуй с ним с платьем, дома их полный шкаф… Танюх, ну отлепись по братски! Петя пытается отодрать от себя виснущую на его руке Таню, а она вцепилась в пальто и не пускает, плачет. Каждый раз одно и то же: вроде нравится ей в садике этом, но запихнуть утром так сложно, что Петя потом еще долго сидит в машине с квадратной головой. Воспитательница стоит рядом, смотрит на трогательную сцену прощания с натренированным покерфейсом. – Папуль, я с Катей хочу. – Да Катя твоя на нормальную работу устроилась, балда, сколько повторять можно? – Пётр Юрич, с детьми разве так… – Ой, Тамарочка вы моя Григорьевна, погодите минутку. Он на корточки перед Таней опускается, потому что Паша на работе ему весь мозг выел о том, что именно так с детьми нужно разговаривать – до их уровня снизойдя. У Пашки двое уже, близнецы, так что в воспитании шарит, в отличии от Пети. Танюха зареванная, красная, шапка на лоб сползла. – Слышь, давай договариваться. Ты иди щас с Тамарой Григорьевной, кашу свою ешь, фигурку мне слепи какую-нибудь красивую, а вечером мы с тобой… – на ухо ей шепчет, потому что перед воспитательницей такое говорить нельзя, один раз уже спалились и выслушали лекцию о здоровом сбалансированном питании, – в Мак заедем, я тебе картохи твоей любимой возьму, и бургер. – И мороженое? – мгновенно успокаивается Танюха, глазами на него хлопает. Вот жопа хитрая. – И мороженое. Ну всё, иди уже, я опаздываю. Целует его в щеку, улыбается. Уходит, держась за руку воспитательницы. Петя выпрямляется, сразу в телефон залипает. Там уже пропущенных тьма от мужиков, сегодня собрание какое-то с высшим руководством намечается, Петя при параде, в костюме. Хорошо Танюха сопли свои об него не обтерла, как это обычно случается. – Паш, чё? – Юрич, ты документы мне оставил? Петя сигареты из кармана пальто выуживает, стоя возле своей машины. Холодно, хочется в теплый салон поскорее залезть, но в машине он уже давно не курит. И детское кресло на заднем красноречиво напоминает, почему. А ещё жираф на приборной. Убрать надо. Танюха требует, чтобы когда они едут, жираф там сидел, но Петя его всегда потом убирает с глаз долой, потому что вымогает улыбка его ебанутая. – У меня в столе, второй ящик, там папка белая такая. – Спасибо, что не забыл. – Спасибо в карман не положишь и на хлеб не намажешь, – изрекает Петя, затягиваясь. Мимо проходит чья-то мамаша, здороваясь. Он кивает и улыбается криво. – Я скоро буду, только до врача доеду, там какая-то тема с анализами моими, надо вникнуть. – Не опаздывай, тут все на ушах стоят. – Не ссы. В уютной приемной частной клиники Петя ждёт, пока автомат нацедит кофе в крохотный стаканчик. Дерьмо, конечно, первостатейное, но Пете нужно хоть немного взбодриться, а в кофейню за нормальным заехать он уже не успевал. Врач улыбается, когда Петя заходит, жестом приглашает сесть. После короткой беседы о погоде и природе, начинается трэш, а Петя ещё даже кофе свой не допил. – В смысле? А вылечить никак? – Мы, конечно, будем проводить лечение, но я вам почти с полной уверенностью могу сказать, что оно крайне редко бывает эффективным. Простите. Он ещё что-то Пете затирает, и Петя правда старается вникнуть, понять, серьёзно так головой качает. А у самого земля будто из-под ног уходит, стены напирать начинают. Да ему всего ничего, немного за тридцать, куда помирать-то? Он же чистый сидит, ничего крепче травы не употребляет, да и не бухает почти, столько времени. Информация кажется шуткой, вроде как рассмеется сейчас врач и скажет: вас снимают скрытой камерой. И Петя тоже засмеется с облегчением. Нет, когда в рехабах лежал, когда передозы, там всё ясно, там откинуться не так жалко, потому что сам виноват. А сейчас чего? Живёт же как-то, и Танюху в сад хороший устроил, частный. И на работе нормально всё. С отцом и матерью не общается почти, они не лезут. Потрахивает иногда кого-то на стороне, а в целом существует тихой мирной жизнью образцового отца-одиночки. Даже в клубе не по долгу службы не помнит, когда в последний раз был, потому что работа и время, которое нужно с Таней проводить, все силы высасывают. Собрание как в бреду проходит: Петя жмёт руки, обнимается с какими-то пузатыми начальниками, дежурно улыбается, выслушивает похвалу в свой адрес. Что вот, мол, как отдел хорошо при нём работает, какие показатели у них. Он движения совершает, слова изо рта своего выталкивает, но всё происходит на автомате, как у робота. Моментами кажется, что утренний разговор у врача – это сон просто, померещилось ему, показалось. И спокойный такой, как удав. Резьбу только в курилке срывает, когда они с Пашей, всех проводив, идут туда вдвоем. Петя трясущимися руками от Пашиной зажигалки прикуривает. Ему в костюме тесно, хочется всю одежду с себя содрать. Хочется головой в стену, чтобы тряхануло и попустило немного. Паша его движения считывает, помогает пиджак снять, глядит обеспокоенно. – Юрич, ты чего поплыл? Ты вмазался что ли, дурак? Эй! Петя к стене приваливается, тянет сигарету, словно в этом только сейчас смысл всей его жизни заключается: скурить как можно скорее. Вдруг поможет, болезнь эту сраную из него выкурит, и не будет ничего? Паша ответа от него ждет какого-то, но Петя из себя выдавить не может ни слова. Только моргает часто, носом шмыгает. Пиздец, глаза щиплет, неужели рыдать собрался тут как тряпка. Нихуя. Собрались, подтянулись, улыбнулись. Всё нормально будет. Всё. Вечером в Маке Танюха сидит счастливая, лицо мороженым перемазано. Платье всё-таки испачкала на лепке своей, теперь только выкидывать, но Петя ни слова ей не говорит. Ему кусок в горло не лезет, всё, что заказал стоит перед ним нетронутое. Танька картошку свою уже съела, у него тащит. Картошка с мороженым – это, конечно, мощно. Мысли в голове бродят, как зомби полуразложившиеся. Если он умрёт, то, получается, Танюха по любому с отцом и матерью останется? Такой конец у этой сказочки? Петя вдруг, холодея, представляет, как Танюха с малолетства всю жизнь будет слушать, какой её покойный отец был мудак. Как он, сволочь такая, жизнь её матери погубил, и ей, и бабке с дедом заодно. Что он гангрена словно, и они все обречены теперь вместе страдать из-за его ошибок тупых. Видит ясно, как Танюха постоянно пытается им доказать, что она не такая, как отец. Что она лучше, что достойна хорошей жизни, что другая. Как она в сто кружков ходит и до нервного срыва до золотой медали на износ работает. Как на всех соревнованиях первая, как кучи пацанов за ней ходят, красавицей, и все учителя нарадоваться не могут, а она всё равно в комнате своей плачет, потому что дед сказал снова, что она выродок шалавы и наркомана. На всю жизнь клеймо, и никто никогда ей забыть об этом не даст. – Пап, я писить хочу. Он головой трясет. Ладони вспотели, во рту сухо. Ладошку её в свою руку берет, куртки их цепляет, ведет в туалет. Как всегда секундная заминка, куда с ней зайти, потому что она сама снова на этом взрослом толчке себе трусы обоссыт, и Петя помочь должен. Заходят в мужской. Хорошо, что там нет никого, и они спокойно могут свои дела сделать, без лишних вопросов и странных взглядов. Дома уже, пока Танюха в мультики свои втыкает, Петя достает заначку с антресолей. Долго она там лежала, и титанических усилий стоило о ней не вспоминать даже в самые сложные моменты. Сколько лет, сколько зим. Первый вдох, глаза прикрыть, и под веками словно метель кружит, унося его далеко далеко. Теперь похуй, всё равно сдохнет. Танька его зовёт серию переключить, и он перебирает ногами послушно, идёт к ней, чувствуя, как кровь разгоняется от порошка.