Вечное лето

– Короче, такая тема: если пойдешь в лес, а там много светлячков, то значит где-то рядом точно единорог. И он грустный. А почему помнишь? Потому что слёзы единорога превращаются в этих светлячков, ну, вот где слезинка упала, там и загорается желтый огонек. Чтобы единорога поддержать, хорошо бы захватить с собой спелых яблок, красных, сладких. Они такое любят. Может, поест, кайфово ему будет и плакать перестанет. Пете очень лень вставать за книжкой, поэтому он рассказывает по памяти. Всё равно они эту книгу вдоль и поперек сто раз перечитали. Наверное, сможет и наизусть процитировать рано или поздно, от первой строчки до последней. – Смешно рассказываешь так, – говорит Танюшка, передразнивает его ещё, смешно сморщив носик. – Короче-мороче. Она на животе лежит, голову руками подпирает. Косичка, криво-косо Петей заплетенная, растрепалась вся и заколка совсем на лоб съехала. Её искупать надо, да и самому не мешало бы душ принять, но у Пети день был такой поганый, что подняться с мягкого дивана нет никакой возможности. Ещё и Танька как котенок рядом, к боку его прижалась, теплая такая, печеньем пахнет и молоком. Поней этих своих рядком выстроила перед собой, и пока он, проваливаясь в сон, пересказывает её любимую историю, то и дело шепотом перечислять начинает, прям как Петя своим перекличку перед рейдом делает: Пинки Пай, Рарити, Твайлайт Спаркл, Радуга Дэш… Пальчиком в каждую тыкает, словно гриву цветную причесать хочет. Петя тоже их наизусть знает. И мужики, с которыми работает, тоже, потому что Танька уже всем рассказала по сто раз. Запомнили даже те, кто в морду коней этих разноцветных не видел никогда. Ну и Танька не промах: если Петя с ней в отделение заезжает, начинает там гонять всех, один бежит за мороженым в кафе по соседству, другой мультфильм на телефоне включает, третий развлекает, мастеря для неё фигурки из бумаги. Дочь полка. Они ржут уже, говорят, что вся в отца, такая же начальница, хоть и всего 5 лет от роду. Петя предпочел бы такого никогда не слышать. – Танюшка, идём зубы чистить… – бормочет Петя, зевая, когда она ему на грудь голову свою растрепанную укладывает. – Давай… Не могу больше рассказывать, сам засыпаю. И это чистая правда: от звука собственного монотонного голоса в сон клонит. Петя понимает, что уже несет околесицу какую-то, с трудом языком ворочая, а дочка и не слушает его, почти спит. – Не встану, – бурчит. Её волосы ему подбородок щекочут. – Спой “Светит звездочка в ночи”? Петя вздыхает. Поёт, но слова снова сминаются, в кашу сплошную перемешиваются, клубок, в котором непонятно где начало, где конец, и какой вообще мотив. Засыпает где-то на середине, крепко прижимая к себе Танюшку. *** – Ты, сука, ты одна меня это вынуждаешь делать, поняла?! – орёт Петя, пиная дверь. Он в прихожей стоит с бешеными глазами, вмазанный, белое под носом, на водолазке черной тоже белое, как пеплом присыпало. Пепел от жизни его сгоревшей. И Нина во всем виновата, сука, тварь ебаная, как же он ненавидит её и всё, что с ней связано. Ударив пару раз по лицу и голове, не сильно, для острастки (она не плачет, только смотрит на него страшно так, что глаза ей хочется выколоть), выставляет её за дверь, прям в ночнушке и тапочках. Перед носом у неё хлопает, орёт, чтобы проваливала. – Вали давай, вали отсюда, мразь! Не пущу! Сука! Проблядь ебанутая! Вали, а то убью тебя нахуй, поняла?! И ничё мне за это не будет, Нинок. За дверью тихо совсем. Неужели ушла? Петя стоит еще несколько минут, тяжело дыша, руки в кулаки сжимая. На улице холодно, замерзнет. Ну и пусть мерзнет, сама виновата, так ей и надо, дуре этой. Петя из-за противного гула в ушах даже не сразу понимает, что из детской плач несется. Танюшка, в кровати встав (недавно только научилась), заливается истошно, вцепившись маленькими ручками в деревянные прутья. Мобиль с овечками над ней гоняет по кругу, но колыбельную не слышно за её криками. Петя на руки её берет, костюмчик мокрый весь от слёз, голова с редкими волосиками вспотела. – Ну чё ты, Тань, - хрипло, надломленно, руки ходуном ходят, челюсть трясется. – Чё ты там? Памперс тебе менять или чё? Жрать? Спать? Да хули орёшь-то… Как же заебали вы обе. Танька вроде тише плакать начинает, прислушивается к звуку его голоса. Хмурится и смотрит внимательно, ручками вцепившись в его водолазку. Так крепко держит всегда, как пиявка, не отлепишь от себя. – Ладно, – бодро говорит Петя. – Пошли посмотрим, чё мать твоя тебе оставила. О! Гляди, Танюха, хавчик! Он быстро цепляет бутылочку с молоком из подогревателя, Таньке передавая, и она блаженно присасывается, наконец, замолчав. – Ну вот, Танюшка, и жизнь наша налаживается потихоньку, да? Пей, пей! И папке тоже надо немного принять для чистой кармы… Петя, усадив дочку в детский стульчик на кухне, раскручивает крышку на початой бутылке виски, пьет прямо из горла. Обжигает, горячим по телу растекается, в голову бьет. Так лучше уже, ему даже улыбаться хочется. Музыку негромко подрубает на стереосистеме, с Таней рядом садится, раскладывает дорожки на её столике. Танька любопытная, тянется сразу, пальчиком немного смазывает. Петя руку её убирает, щекочет. – Так, ай-яй, не тронь! Это моё! Щас я как вдохну и сразу добрый стану, поиграем, да? Полетаем, как космонавты, м? Таня заливисто смеется, хватая его за волосы, когда Петя наклоняется, чтобы снюхать порошок. *** – Петя, я развестись хочу, – говорит Нина, вещи свои в чемодан укладывая. Для Танюхи она уже всё сложила, сумка стоит в прихожке у двери. Вешалками гремит, с кухни супом пахнет, по телевизору “Давай поженимся”, сидят там хабалки эти, рассуждают, кто кому хорошей парой будет. Петя телевизор этот ненавидит уже. Сама Танюха у Петиных родителей гостит уже третий день, пока они здесь с Ниной отношения выясняют. У Пети скула поцарапана, у Нины фингал под глазом наливается, сходить наверное долго будет. – Ты понимаешь ведь, что не может так больше продолжаться? Ты нас убьешь рано или поздно… Какая ложь мерзкая. Это Нина всё убивает, до чего касается. Петю вот убила любовью своей идиотской, семейной жизнью этой никому ненужной. Хрен ли он женился на ней вообще? Он же терпеть её не может, отвратительна ему во всём. Но он всё равно упрямится, потому что по-другому не может уже. Он ей не даст где-то на стороне с ебырем новым жизнь строить, не позволит. И чтобы Танюха мужика чужого папой называла – хер им с маслом, а не развод. Пусть мучается так же, как Петя. – Я тебе, Нинок, развод не дам. И, если нужно будет, Танюху у тебя отсужу. Ты же знаешь, у меня связи, и я до конца пойду, ни перед чем не остановлюсь. Ты кто такая-то вообще? Дерьмо собачье на асфальте размазанное и то больше прав имеет. Так что давай, давай, вещи выгружай обратно. И телевизор этот выруби, башка уже раскалывается. Нина на кровать садится, кофту свою к лицу прижимает, рыдает в неё глухо. Да когда это закончится? Чего ей спокойно не живется? Почему нельзя нормальной быть, как другие: легла, ноги раздвинула, тепла и ласки дала, покормила, ребенка убрала из поля зрения. Зачем выяснения все эти, зачем отповеди про образ жизни и наркотики. В общем-то ведь за что боролась, на то и напоролась. Хотела же с Петей долго и счастливо. Вот и будут теперь. Долго уж точно, это он ей гарантировать может. – Нинок, ну не реви ты, – садится рядом, в шею носом утыкается. Она вздрагивает хуже, чем от удара, отодвинутся от него хочет, но Петя не дает. Поперек талии её хватает, к себе прижимая. – Ну кому ты нужна, кроме меня? С прицепом-то этим? Ты же не умеешь нихуя. Как кормить её будешь? А я тебе обещаю, что от меня ни копейки не получишь, если уйдешь вместе с Танюхой. И я уж позабочусь о том,чтобы все мужики от тебя как от холеры бежали. Ты потому что, Нинок, холера и есть натуральная. – Пусти, – просит тихо, через всхлипы. – В туалет надо. – Иди, – Петя её в спину пихает грубо, так что она чуть не валится на кровать. Сам встает, за сигареты хватаясь. – В порядок себя приведи, дерьмо это на лице замажь чем-нибудь. И если ещё раз руку на меня поднимешь, с лестницы спущу. Ты, Нинок, знаешь, что я слов на ветер не бросаю. Знаешь же? Ну вот и хорошо. Давай, жопу подняла и пошла отсюда! И сумки разбери обратно, поняла? *** – Недооценил ты свою прошмандовку, – говорит отец, Петю за шкирку вздергивая. Петя на ногах не стоит почти, да и языком с трудом ворочает. Сколько там в нём белого, он не помнит уже. Тошнит, улица заснеженная крутится каруселью перед ним, земля плывет под ногами, невозможно. – Думал, у неё духу не хватит, а она смогла. – Чё ты мелешь, бать? Кому там чё хватило? Отец его на заднее своей огромной тачки запихивает, как котенка немощного, дверью хлопает. Сам на переднее садится, строго поглядев на шофера, и тот, всё поняв, выметается с реактивной скоростью. В салоне дорогим парфюмом пахнет, радио тихо джазом каким-то заливается. Приятно, хорошо. Пете блевануть бы сначала, а потом вот тут и спать улечься, потому что сознание плывет, и он с трудом в нём удерживается. Будто на волнах качается, а вода сверху внахлест, в рот и уши заливается, но он под нее пока не уходит, дрейфует просто. – А то, что вскрылась твоя Нина, понял? Довёл ты её, придурок! Как жить с таким будешь? Она мне не нравилась никогда, конечно, но Танюшка теперь без матери осталась и с отцом-уебком. И ты, тварь, не думай даже, что я тебе её оставлю. Ляжешь у меня в больницу, а Таню мы с матерью у тебя отсудим, потому что тебе, щенку тупому, ничего доверить нельзя. Осознанием не сразу накрывает, еще несколько минут Петя просто скалится, усмешка кривая на губах застыла, словно вплавилась в них. Мышцы даже ещё не расслабились, а до него постепенно доходит. Нина. – Блять… Хорошо, что он сидит, иначе упал бы. Она что сделала? Ладони холодеют, к горлу подкатывает, и его выворачивает прям в машине. Отец матерится, говорит ему-что. Но Петя не слышит, уплывает всё-таки, под воду его затягивает, к ебени матери куда-то. Там Нины улыбка, искренняя, детская… Такой он её встретил: воздушной, смешливой, легкой на подъем. Божество натуральное, нимфа лесная, воплощение нежности. А теперь нет её? Из-за Пети? Да разве он виноват? Она же сама, сама с ним хотела, не отставала никак. Цеплялась так же крепко, как Танюха ручками своими. А он её на дно за собой утянул, получается. Петя в голос смеется, весь в собственной блевотине, пока отец брезгливо его по щекам хлещет. *** Волокиты, конечно, много, но Петя после рехаба злой и решительно настроенный. Танюху он отцу не отдаст. Не ему только. Поэтому живёт от экспертизы до экспертизы, ссыт в баночку стабильно, в лабораторию уже как на работу ходит и не выебывается. Докторам улыбается лучезарно. Нужен же смысл какой-то, так вот он отцу назло этот смысл нашел и просто так сдаваться не собирается. Петя, конечно, не подарок, но Юрия Хазина он тоже хорошо знает и все его методы воспитания. Не бывать этому. Нужно будет если, найдет Танюхе другую семью, нормальную. – Петь, да не нужно ничего этого, – плачет мать. – Живи спокойно, работай, а я смотреть за ней буду. Зачем делёжка эта? Ребенок ведь ни в чем не виноват, и в ваших с отцом разборках особенно. Малышке итак тяжело без матери. – Нихуя, мать. Она моя, не ваша. Моя и Нинкина. – Да какой из тебя отец… – А из него какой, лучше что ли? Да я ей найду мамашу, если надо будет, хорошую. Чё, мало их что ли? Молодую, не старушенцию, которая через год-другой отъедет всё равно… Она вздрагивает как от пощечины, и лицо её красивое сморщивается будто всё, краски на нём в одну секунду блекнут. Но Пете не жалко её, ему вообще никого сейчас не жалко. Он сигареты и ключи со стола цепляет, уходит, громко дверью хлопнув. Нянька Танюху уложила уже, сидит на кухне, телек смотрит, сериал какой-то. – Ну как, нормально всё? – Петя воды себе из кулера наливает, пьет жадно. – Да, Пётр Юрьевич, она прелесть у вас, очень спокойная девочка, – улыбается Машка. Студентка она ещё, мать больная дома. Подрабатывает, чтобы за учебу платить, потому что материного пособия не хватает ни на что почти. Что там государство даёт? Мизер. Петя руки ей под блузку запускает, и она отнекивается мягко, но всё равно под его прикосновениями сдается. Он чистый и трезвый абсолютно, когда её прямо на кухонном столе раскладывает.