I left my baby lying there, to go and gather blaeberries.
I’ve lost my dearest baby-o.
I saw the little yellow fawn, but never saw my baby.
I traced the otter on the lake, but could not trace my baby.
I never found my baby.
"Highland fairy lullaby"
Чонвон был любопытным с самого детства. Мама видела это в его загоравшихся огнём глазах, когда он смотрел на что-то новое, неизведанное, когда вглядывался в чащу леса, окружавшую их поместье. В его взгляде можно было прочесть столько вопросов, на которые мальчику не терпелось ответить, что его матери становилось не по себе. Любопытство никогда ещё не доводило до добра, это всем известно. Доказательством служил хотя бы тот отпрыск Паков, с которым бегал Хисын. И куда только смотрела его мать. Взъерошенный, как воробей, носящийся в пыльной грязной одежде, громкий и любопытный. Поначалу, когда Чонвон был совсем уж маленьким, мать позволяла ему проводить время со своим двоюродным братом и его неугомонным другом: так Чонвон мог социализироваться в обществе чистокровных детей, раз уж его старшей сестре было интереснее проводить время в компании подруг, нежели нянчиться с братом. Когда пятилетний Чонвон впервые вернулся домой с застрявшей в волосах листвой, поцарапанными коленками и грязью на щеке, его мать решила взять дело в свои руки так, как могла только она, и так, как велели ей её шотландские корни: она рассказывала сказки. Сказки о злобных эльфах, о подменышах, о кровожадном Фахане, поджидающем детей в пещере в лесу, о свирепой Мораг, обитающей на дне озера в колыбели из человеческих костей. Каждый раз перед сном она напоминала Чонвону, что тем детям, которые не слушаются родителей, банши своим леденящим душу криком накликает смерть. С тех пор Чонвон всегда спит при свете ночника. Хисын и Чонсон, знающие, что теперь Чонвона силком не вытащить за пределы поместья, устраивали "спокойные дни", когда они оставались с младшим дома, чтобы поиграть в те игры, которые одобряла мать Яна. Скука смертная. Но ребята готовы были идти на такие жертвы, если это означало, что они могут проводить больше времени с Чонвоном, который внезапно стал пугаться лесных чащ, озёр, блуждающих в ночи огней и собственной тени. Когда стало известно, что Чонсон, в отличие от Хисына, поступил на Гриффиндор, мать Чонвона приняла решение перестать принимать Пака у себя дома в качестве гостя, несмотря на громкие и страстные протесты сына. Мать наказывала Чонвона за них, отбирая у мальчика самое драгоценное: источник света ночью. Прячась под одеялом, Ян обливался потом и слезами, засыпая под утро, обессилевший от страха. Его отец... одобрял подобную меру наказания. Более того, он её поощрял, считая, что мужчине, будущему главе чистокровного рода, не пристало бояться "всего на свете". Перед сном отец стал забирать из его комнаты ночник и откручивать лампочки, чтобы Чонвон привыкал к кромешной темноте. Только начав обучение в Хогвартсе, Чонвон смог наконец выдохнуть: в спальне первокурсников он был не одним, кто боялся спать без света, к тому же совсем рядом жил Хисын, что избавляло его от доброй части страха. Но избавить его от кошмаров окончательно и бесповоротно смогли только вылазки с Чонсоном за пределы замка. — Пожалуйста, только не в Запретный лес, — умолял младший, когда Хисын с Чонсоном почти что тащили его с собой. — Мы не будем заходить внутрь, — в десятый раз за несколько минут повторил Пак, покрепче перехватив руку Чонвона и потащив к бревну на опушке. Даже находиться рядом с лесом было... жутко. Чем дольше Чонвон вглядывался в темноту сгущающихся деревьев, тем страшнее ему становилось. — Там нет ничего такого, с чем ты бы не смог справиться, — проговаривает Хисын, на что Чонсон согласно кивает. — Ты волшебник, тебе нечего бояться. Даже если в лесу живут опасные существа, у тебя есть волшебная палочка и вместе с ней ты можешь быть непобедимым. — Да. К тому же, там нет всех тех вещей, о которых тебе рассказывает твоя мама, — фыркает Чонсон, с важным видом скрестив руки на груди. — Она просто запугивает тебя, чтобы ты стал послушным. Чонвон прикусывает губу, с неуверенностью глядя на Запретный лес. По сравнению со старшим двоюродным братом и его лучшим другом гриффиндорцем он чувствует себя полным трусом. Он с детства боится всего на свете, даже не может подолгу находиться в гостиной Слизерина вместе с этим треклятым окном, открывающим вид на подводный мир Черного озера. Однажды Чонвон принял их огромного кальмара за Мораг и почти упал в обморок от страха. Осознавать, что всему виной его мать, было тяжело. Потому что он злился. Он любил своих родителей так, как это умеют делать все дети: любил без причины, безвозмездно; но порой любви становилось недостаточно. Уже ко второму курсу Чонвон понял, что всё, о чём рассказывала ему мать, было ложью. Джей был прав. Она делала всё это, чтобы он продолжал оставаться послушным. Чонвон не был глупым, совершенно нет. Он понимал в чём была причина такого поведения его родителей, понимал как вести себя дома, чтобы не вызывать у них никаких подозрений, он хитрил, обманывал и делал всё, чтобы мама считала его послушным. "Да, я не гуляю с Джеем". "Да, я почти не выхожу за пределы замка". "Да, я не общаюсь с магглорожденными". Пока и лжи тоже стало недостаточно, пока что-то внутри него не вскипело, когда Чонсон сбежал из дома и окружащие его чистокровные семьи стали отзываться о нём... нелестно. В том числе и его родители. Звонкая пощёчина от отца стала его точкой невозврата. Она словно запустила в нём все те мыслительные процессы, которые Чонвон предпочитал игнорировать и обрывать на начальных стадиях возникновения: все мысли о том, что любовь матери ядовитая и отравляющая, любовь отца, если она вообще существует, холодная и жестокая, а любовь сестры тоскливая и горькая. Всю свою жизнь Чонвон старался не думать об этом, потому что нет ничего тяжелее осознания, что самые близкие люди причиняют тебе наибольшую боль. Так или иначе рано или поздно ему бы пришлось принять горькую правду и решить для себя, готов ли он прожить свою жизнь во лжи: во лжи маминых историй и своей правильности. Возможно, совершенно окончательно он всё для себя решил именно сейчас. Сейчас, когда токсичная любовь его родителей зашла слишком далеко. — Я проведу тебя до библиотеки, скажу, что у тебя есть разрешение, и сразу же уйду. Как и договаривались, — проговаривает Сону, пока они быстрым шагом летят по коридорам замка. Ким заметно нервничает. Чонвон на самом деле тоже, но он старается не подавать виду. Сегодняшний день обещает быть одним из самых выматывающих в его жизни. На кону всё-таки здравый рассудок его брата и их будущее, всего лишь. — Хорошо, — кивает Ян. — Ты и так делаешь очень многое. — Нет, — слабо улыбаясь, качает головой Сону. — Это далеко не многое, на что я способен. Они останавливаются за поворотом в коридор, ведущий прямо в хогвартскую библиотеку, и воровато оглядываются, убеждаясь, что поблизости никого нет. День после матча, да ещё и воскресенье, для библиотеки не самый популярный. — У нас очень мало времени, — вздыхает Ким, поворачиваясь к Чонвону. Его нервозность заразительна, младший чувствует как его самого начинает мелко потряхивать от страха. — Я превращаюсь и мы пулей в библиотеку. Без всяких заминок. Чонвон вновь кивает, гулко сглатывая, глядя на Сону большими от ужаса глазами. Ким меняется моментально: сначала его волосы, цвет глаз, потом уже рост, телосложение и лицо. Гриффиндорец зажмуривается, пока превращается в профессора Им, их преподавательницу защиты от тёмных искусств, и Чонвон думает, больно ли это. Видимо, да, судя по тяжелому дыханию старшего и тому, как гримаса боли вдруг искажает его лицо. Вскоре перед Чонвоном стоит уже не Сону, а Им Наён. Или лучше сказать её точная копия. — Получилось? — произносит Ким её голосом, и Чонвону остаётся только разинуть рот от потрясения и коротко кивнуть. Выражение лица младшего убеждает Сону в том, что всё идёт по плану. Он кивает в ответ, разворачивается и устремляется в сторону дверей библиотеки. Чонвон на долю секунды тормозит, но вовремя спохватывается и бежит вслед за Кимом. Как и говорил гриффиндорец, всё происходит очень быстро: они влетают в помещение библиотеки, Сону в виде профессора Им говорит о том, что у Чонвона есть доступ к закрытой секции, хлопает Яна по плечу и по-английски уходит, оставив их библиотекаря, Мёи Мину, в лёгкой растерянности. Девушка хмурится и переводит взгляд с двери на стоящего перед ней Чонвона. — Доступ к каким трудам тебе нужен? Чонвон сглатывает, мысленно собирает всю волю в кулак и решительно произносит: — Непростительные заклятия. Стиснув зубы, Сону выбегает из библиотеки и сталкивается с кучкой студентов, медленно идущих по коридору. Они здороваются с ним, точнее, с профессором Им, и Сону приходится выдавить что-то наподобие улыбки и выровнять шаг так, чтобы он не был похож на бег. Желание согнуться напополам от боли и скатиться вниз по стене настолько велико, что Сону чувствует, как кровь отливает от лица и начинает темнеть в глазах. Ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он грохнется в обморок. Завернув за долгожданный поворот, Ким врезается в чьё-то тело, от смеси неожиданности, боли и страха падая на колени на пол. Он судорожно глотает ртом воздух и зажмуривается, держась из последних сил, чтобы не превратиться обратно в себя. Если он сделает это перед человеком, в которого врезался, их план может закончиться провалом. — Сону? — доносится сверху обеспокоенный знакомый голос. Сонхун садится на колени перед Кимом, который уже начал превращаться в самого себя, от боли стискивая зубы. Всё его тело словно ломается, кости срастаются заново, кожа на них стягивается и натягивается, внутренние органы смещаются. Сону чувствует всё. С ним такое происходит впервые. Раньше, когда Сону был помладше и любил повыделываться на переменах перед сокурсниками, он мог превратиться в кого угодно без малейшего труда. Но не сейчас. — Что ты здесь делаешь? — выдавливает Ким, не поднимая головы, впиваясь пальцами в свои колени. — Джей сказал, чтобы я проконтролировал, что у вас всё хорошо. Сонхуна не было в их изначальных планах. Когда вчера, попрощавшись с уехавшим до отбоя Кеем, они собрались в спальне семикурсников и обсудили чрезвычайно сомнительный, выдуманный наспех, шаткий и хлипкий, как потолки школьных теплиц, план, Сонхуна в нём не было. Сону помнил это отчётливо, потому что отсутствие Пака действует на него так же сильно, как и его присутствие. Сколько ещё пунктов в своём плане Джей решил не раскрывать? — Сону, — вновь осторожно тянет слизеринец, подняв руку, так и не найдя в себе смелости коснуться плеча Кима. — Я в порядке, — машет Сону головой из стороны в сторону, неосознанно отпрянув. Показаться слабаком перед Сонхуном сейчас казалось верхом издевательства, и как назло ему не становилось лучше: перед глазами всё продолжало плыть, тело мелко дрожало и болело, и ныло. Сону как никогда хотелось исчезнуть. — Позволь помочь тебе, — предлагает Сонхун почти что с мольбой в голосе. Сону продолжает смотреть в пол и на их почти соприкасающиеся колени. Ещё минута наедине с Паком, и он не выдержит. — Я в порядке, — с ощутимым нажимом повторяет гриффиндорец, и ему вдруг кажется, что помимо тела ему больно где-то ещё. — Иди к остальным. Я подожду Чонвона. — Я не могу оставить тебя вот так. Сону с трудом давит в себе готовую вырваться наружу усмешку. Сонхун явно спохватился слишком поздно. — Сейчас ты нужнее там, чем здесь, — проговаривает Ким, и ему хочется ударить себя после этих слов, потому что всё, что вырывается из его рта — наглая ложь. Присутствие Сонхуна рядом ему необходимо настолько сильно, что в этом нет ничего здорового. — Помоги остальным. Уходи. Сонхун ничего не отвечает, продолжая сидеть рядом ещё несколько секунд, пока молчание не становится слишком невыносимым и он не поднимается на ноги. Сону почти до крови кусает губу, зажмурившись, слушая удаляющиеся по коридору шаги. Только когда окружающее пространство погружается в гробовую тишину, Ким поднимает голову, смаргивая с глаз непрошеные слёзы. Он благодарен, потому что Сонхун всегда уходит, когда Сону просит. Потому что Сону никогда не просит его остаться.***
Чонсон ещё никогда не был так благодарен наличию такого большого количества заброшенных кабинетов в их школе. В один из них они и заманивают Хисына, точнее, делает это Ниннин, да так умело, что Ли не успевает ничего заподозрить, пока не заходит в кабинет. Никакой Ким Ёнсан, преподавательницы по нумерологии, которая якобы нашла в последней самостоятельной работе Хисына глупую и грубую ошибку и захотела встретиться лично всё обсудить, в классе, конечно же, не оказалось, зато слизеринца встретили пять пар пытливых глаз. При виде зашедшего в кабинет Хисына у Чонсона предательски быстро забилось сердце. Взгляд Хисына из спокойного, почти пустого, меняется словно по щелчку. На долю секунды Чонсону кажется, что где-то на дне его зрачков мелькнула тень прежнего, настоящего Хисына, но эта мысль растворяется в ничто, когда глаза слизеринца мажут по его лицу с такой смесью злобы и отвращения, что Чонсону секундно хочется отвернуться и забиться в угол. — Ты позорница, Ичжуо, — недобро скалится Ли, поворачиваясь к Ниннин. Его рука дёргается к заднему карману джинсов, но девушка оказывается намного быстрее. Чонсон не успевает уследить за тем, как быстро сменяют друг друга события, но мысль о том, что Эри и Минджон были правы, когда предложили посвятить Ниннин в план по спасению Хисына, настолько яркая, что затмевает собой любую другую. И Чонсон понимает, почему такое предложение изначально последовало: в мгновение ока Ичжуо достаёт из своего кармана свою волшебную палочку, отбрасывает Хисына заклинанием в сторону стула, на который слизеринцу приходится упасть, и обвивает его тело верёвками, привязывая к спинке и ножкам. Первоклассные боевые заклинания. — Позоришься тут только ты, — улыбается Ниннин, медленно подходя к Ли. — О капитан, мой капитан. — Хисын, давай попробуем поговорить спокойно, — осторожно предлагает Чонсон, предчувствуя, что любые его попытки решить всё мирным путём встретят огромное сопротивление. Хоть и мирным его уже можно было назвать с натяжкой, учитывая, что они начали разговор со связывания. — Нам не о чем разговаривать, — выплёвывает Хисын. — Я сказал это тебе ещё вчера. Не моя проблема, что ты настолько тупой, что не понимаешь с первого раза. Отпусти меня, иначе вы все пожалеете. Слова Хисына бьют больнее Круциатуса, но Чонсон выдавливает из себя печальную усмешку. Если Ли думает, что Чонсон так легко сдастся, он глубоко заблуждается. — Вливай, — недовольно цокнув и закатив глаза, произносит Сонхун, и Бомгю кивает. Николас хватает сопротивляющегося, дергающегося Хисына за челюсть, запрокидывая ему голову и зажимая нос. Бомгю откупоривает маленький пузырек и вливает его содержимое Хисыну в рот, который последний открывает, чтобы сделать такой необходимый глоток кислорода. Чонсон неосознанно морщится при виде разворачивающейся картины. Как бы ублюдочно Хисын сейчас себя ни вёл, видеть, к каким мерам им приходилось прибегать, было неприятно и больно. — Это точно поможет? — с надеждой в голосе спрашивает Чонсон, который полностью возложил на Чхве выбор зелья. — Это точно посильнее той мятной жвачки, которую нам каждый раз втюхивает школьный лекарь, — усмехается Бомгю, внимательно рассматривая лицо Хисына. И он прав, эффект зелья не заставляет себя долго ждать: Хисын растекается на стуле, удерживаемый на нём только при помощи верёвок, его лицо расслабляется, дыхание выравнивается, взгляд становится почти безучастным к происходящему. Чонсон не знает, какой Хисын пугает его сильнее: безразличный ко всему или посылающий его всеми возможными матами во всех известных направлениях. — Осталось только дождаться Чонвона и Сону, — вздыхает Джеюн, подходя к привязанному слизеринцу, с грустью заглядывая ему в глаза. — Ты как, бро? Готов к переговорам? Хисын сглатывает, медленно моргает, с трудом фокусируя взгляд на Шиме, и еле-еле нахмуривается, как будто даже такое простое действие даётся ему с трудом. — Ты случайно не переборщил с каким-нибудь ингредиентом? — спрашивает Ичжуо полным скепсиса голосом. — Возможно, — почти слишком беззаботно пожимает плечами Бомгю. — Выветрится через минут тридцать, не переживайте. Я бы на вашем месте не терял время зря. Потому что что-то мне подсказывает, что в таком состоянии его можно убедить в чем угодно. — Если ты не обеспечил ему разжижение мозга, когда до него даже докричаться будет нельзя, — парирует Сонхун, и Чонсон находит в его словах пугающую разумность. — Не надо сомневаться в моих навыках зельеварения, — неожиданно скалится в ответ Бомгю. — Уж я-то точно в этом разбираюсь. Чонсон выпадает из реальности настолько резко, что голоса препирающихся ребят доносятся до него словно сквозь толщу воды. Всё, что Пак может видеть и слышать — только спокойное и отрешённое лицо Хисына, звук его мерного тихого дыхания, глаза, которые не могут сфокусироваться на чем-то одном, бегающие от одного знакомого лица к другому, от предмета к предмету. Он выглядит пьяным и настолько уязвимым, что где-то глубоко внутри Чонсона будто по щелчку включается что-то темное, всепоглощающее и необратимое, как цунами или лесной пожар. Оно растет в нем, увеличиваясь и преумножаясь, и Пак еле сдерживается, чтобы не убежать отсюда, не дождавшись Чонвона. В Чонсоне просыпается гнев. И он совсем далеко не праведный. Пак в принципе впервые испытывает нечто подобное: ему хочется уничтожить любого, кто приложил руку к нынешнему состоянию Хисына, стереть с лица земли каждого, кто встал на пути их с ним счастья, наказать того, кто решил, что имеет право копаться в мозгах его парня и навязывать ему свою волю. — Джей, что дальше? — спрашивает Рики, касаясь старшего почти робко. Он выглядит так, будто всё происходящее пугает и его, и только это помогает Чонсону прийти в себя. Пак присаживается на корточки прямо перед Хисыном, заглядывая в его пустые стеклянные глаза. Сердце Чонсона болезненно сжимается в приступе острого страха. Даже без Чонвона и их с Сону похода в библиотеку он знает, что Империус бывает той ещё мясорубкой для мозгов, что не каждому дано оправиться после вмешательства в сознание, что некоторые проводят свою жизнь в больнице Святого Мунго, оставаясь калеками навсегда. Не даром это одно из трёх непростительных заклятий. — Я вытащу тебя оттуда, ты меня слышишь? Чонсон надеется, что где-то глубоко внутри его Хисын его слышит и не перестаёт бороться. Дверь за ними распахивается, врезаясь в стену. Чонсон оборачивается, чтобы увидеть бледного как снег Чонвона и такого же Сону с… чёрными волосами. Гриффиндорец бы как следует удивился, потому что такого Кима он ещё не видел: если его волосы не были розовыми, то обязательно светлыми, пусть иногда даже и выцветшими, но никогда — чёрными. Да, он бы ещё как удивился, если бы его не заботило больше потерянное, почти испуганное выражение лица Чонвона. Чонсону страшно выдавить из себя хоть звук, но к нему на помощь вовремя приходит Джеюн. — Что ты прочитал? — в голосе Шима слышится нескрываемый ужас. Чонвон коротко дёргает головой и чуть нахмуривается, будто выдернутый из собственных мыслей. Быстрее соображающий Сону улавливает всеобщее настроение и спешит подать голос: — Выходя из библиотеки, он врезался в настоящую профессор Им и спутал со мной. У него с ней завязался очень комичный диалог, поэтому он выглядит таким… вот таким. Ничего страшного он не прочёл. Рики, забывший на мгновение обо всём и всех, подбегает к лучшему другу, мягко сжимает его плечи и заглядывает в глаза с немым обеспокоенным вопросом во взгляде. — Твои волосы, Сону… — где-то позади Чонсона выдыхает Сонхун, но Сону, кажется, его не слышит. Или пытается не слышать. — Я перестарался, — вполголоса обращается Ким только к Рики. — Но всё в порядке. — Чонвон, — зовёт Чонсон, возвращая внимание собравшихся к самому важному. — Информация. — В общем, — сглатывая, начинает Ян, обеспокоенно косясь на двоюродного брата, вперившего нечитаемый пустой взгляд в стенку напротив, — ничего нового, наверное. Непростительные заклятия настолько темные воды, что никакой полезной информации попросту нет. Над людьми, понятное дело, эксперименты по влиянию Империуса не проводились, потому что это антигуманно. А проводившиеся над животными и полученные из них результаты оказались бесполезны для волшебников и понимания того, как Империусу в принципе сопротивляться. На секунду в комнате повисает настолько звенящая тишина, что Чонсону на мгновение кажется, будто ему заложило уши. Что, впрочем, не так уж и далеко от правды. От слов Чонвона ему становится не по себе и чувство страха растет в нём в геометрической прогрессии. — Есть случаи, когда жертва Империуса сама приходит в себя благодаря своей силе воли и возможности сопротивляться влиянию извне. Иногда это происходит быстро, и на некоторых Империус просто не действует. Другие избавляются от его влияния спустя какое-то время: часы, дни, месяцы, годы… невозможно предугадать. Чонсон поджимает губы, медленно кивая и неосознанно сжимая руки в кулаки. Мысль о том, что может уйти не один год на то, чтобы Хисын стал прежним, не просто пугает, она внушает настолько сильный ужас, что Чонсон еле держится, чтобы не начать носиться по комнате или не закричать, или не заплакать. Хочется сделать всё и сразу, но нельзя. Слабость сейчас — непозволительная роскошь. — Я сам не знаю, почему оставил самую главную информацию на конец, — хмурится Чонвон, обменявшись с Сону взглядом. Ким лишь пожимает плечами и слабо улыбается. — В общем, быстро и полностью отменить действие заклятия может только человек, его наложивший. Это и логично. Просто если заклятие было наложено не очень умело, это может превратить мозги жертвы в кашу. Но мне кажется, с талантами моего отца насчёт этого можно не переживать. Думаю, он знал, что делал. — Твоего отца? — вдруг спрашивает Рики. — Причем здесь он? Чонвон и Чонсон коротко переглядываются. — Потому что это мой отец наложил на Хисына Империус. С самого начала Чонсон не упоминал дядю Хисына в своём плане и не давал никакой информации о том, кто именно наложил на слизеринца непростительное заклятие. В конце концов, каким бы этот человек ни был, он оставался родителем Яна, и младший имел право на сохранение какой-никакой семейной тайны. К счастью, никто и не стремился узнать подробности, тактично отмалчиваясь и придерживаясь плана. Главной задачей было спасти Хисына, а не выяснять, кто злодей истории. Эту часть все возложили на Чонвона и Чонсона, единственных, кто знал и понимал ситуацию полностью. Чонсон не ожидал, что Чонвон решится рассказать об этом ребятам. — Мы с Хисыном хотели сбежать, жить вместе подальше от родителей, потому что после того как Чонсон ушёл из своего дома, чистокровные послетали с катушек, — усмехается Ян. Помрачневший Сонхун понимающе кивает. — Меня хотели обручить с Вонён, объединить две чистокровные семьи, и плевать все хотели на то, что нам всего по пятнадцать-шестнадцать лет. Всё зашло слишком далеко. И каким-то образом мой отец, видимо, узнал о наших с Хисыном планах, и решил устранить… ну, получается, ядро всего. — Чонвон, мне жаль, — первым подаёт голос Сону, сочувственно сжимая плечо младшего. — Только не вини себя. — Я не виню, — кивает Чонвон, еле заметно покраснев. — Я не виноват в грехах своих родителей. И в том, что они совсем ебнулись, тоже. — Правильно говоришь, мелочь, — улыбается Джеюн, взъерошивая волосы слизеринца. — Только вот, что мы будем делать дальше? Какой план действий? Джей? Чонсон чувствует, что взгляды всех собравшихся, кроме одного, направлены на него в ожидании дальнейших указаний. Пак уже знает, что нужно делать. Знал об этом вчера, перед тем как провалился в беспокойный выматывающий сон, знает и теперь, когда Чонвон подтвердил все его догадки. Медленно Чонсон окидывает взглядом ребят, задерживаясь на Хисыне, мотающим головой из стороны в сторону, словно пытающимся скинуть наваждение. Пак давит в себе желание встряхнуть старшего за плечи, заставить посмотреть на себя, достучаться до его разума. Чонсон поворачивается к Чонвону. Во взгляде гриффиндорца только непоколебимая решимость. — Я нанесу визит твоим родителям. Чонвон непонимающе хмурится с несколько мгновений, осмысляя услышанное. Вдруг его глаза округляются от понимания. — Сегодня?! — Сейчас же. — Я с тобой! — Ты останешься с Хисыном. Пак вздыхает, когда их вновь накрывает всеобщим безмолвием. Каждый боится сказать хоть слово, ситуация начинает набирать неожиданные обороты, но Чонсон уверен в том, что пойти сейчас с разговором к отцу Чонвона — единственный выход. Уповать на удачу и то, что Хисын очухается сам, было такой же непозволительной роскошью, как и проявление слабости. Пак должен действовать. Должен попытаться. — Твой отец ничего мне не сделает. Слишком много свидетелей, слишком много тех, кто знает обо всём происходящем. Он не идиот, ему придется пойти на компромиссы. А привести тебя с собой будет как помахать красной тряпкой перед быком. — Быки, кстати, не различают цвета. Вы знали? — Бомгю, — со вздохом тянет Ниннин. — Почему твоя эрудированность вырывается из тебя только тогда, когда это неуместно, а не когда необходимо. — Ты уверен? — спрашивает Чонвон, не обращая внимание на Чхве и Ичжуо. — Как ты вообще туда доберешься? — В чем я действительно хорош так это в бытовых заклинаниях. Наколдовать портал до твоего дома проще простого, — хмыкает Чонсон. — Я помню дорогу, и я буду в порядке. Обещаю. Но если не вернусь через несколько часов, бейте тревогу и делайте что нужно. Но я очень сомневаюсь, что до этого дойдет. Чонвон молчит с пару секунд, вглядываясь в лицо Пака, после чего переводит взгляд на Хисына, всё так же сидящего на стуле, потерянного и оглушенного мощным успокоительным зельем, приготовленным Бомгю. С побежденным вздохом Ян кивает. — Хорошо, я постараюсь поговорить с Хисыном, когда он придет в себя. Только не задерживайся там, хорошо? Чонсон выдавливает из себя улыбку и сжимает чонвоново плечо. Сейчас ему меньше всего хочется, чтобы его нервозность передавалась Чонвону. Пак должен быть сильнее. — Мы справимся, — последнее что говорит Чонсон. Он секундно колеблется перед дверью, раздумывая, стоит ли ему оглянуться и посмотреть на Хисына ещё раз, и эта внутренняя борьба кажется самой сильной и изнурительной за сегодняшний день. Крепко зажмурившись и стиснув зубы, Чонсон уходит, так и не обернувшись. Так будет лучше для них двоих.***
Поместье семейства Ян раскинулось недалеко от шотландской границы в магическом поселении, довольно близко к школе, чтобы Чонсон без всякого труда смог наколдовать портал, перенесший его прямо к высоким кованым воротам длинного забора, скрывшего за собой всю обширную территорию владений семьи Чонвона. Чонсон облизывает пересохшие губы и гулко сглатывает, слушая шум крови в ушах. Его сердце стучит от страха быстро-быстро, и ноги дрожат так, что пара шагов до ворот кажется целым приключением. Холодными пальцами он подцепляет висящий на воротах дверной молоток в виде головы нунду и бьёт им о железные прутья, внутренне содрогаясь от порожденного этим действием неприятного магического звона, эхом разлетевшегося по окрестностям. Прямо перед ним по ту сторону забора трансгрессирует домашняя эльфийка Янов Ханна. Одетая в изрядно поношенное, перештопанное по несколько раз платье-мешок, она округляет свои и так безмерно большие синие глаза и счастливо улыбается при виде знакомого лица, поспешно подбегая к воротам и открывая их для Чонсона. — Юный мастер Пак, — щебечет эльфийка, кланяясь почти до земли. Чонсон усилием воли давит в себе желание выпрямить Ханну и попросить не обращаться с ним, как с каким-нибудь принцем. — Вы так долго не навещали здесь мастера Яна! Я так рада видеть вас снова! Чонсон грустно улыбается, глядя на эльфийку. Раньше, когда Хисын, Чонвон и Чонсон были детьми и проводили здесь большую часть своего времени, Ханне приказывали следить за ними, и только сейчас гриффиндорец понимает, сколько же раз её наказывали из-за их проделок. Из-за его непослушания. Из-за того, что он подбивал Чонвона сбежать из дома в лес и построить там шалаш из веток и опавшей листвы. Несмотря на это Ханна обожала проводить с детьми время и мрачнела, когда её звали работать обратно на кухню. В конце концов, по эльфийскому возрасту она была совсем ещё юной и, возможно, просто хотела играть вместе с ними. Они все могли бы стать друзьями, если бы не их настолько кардинально отличавшееся социальное положение, о котором так любила напоминать мама Чонвона. — Но мастер Ян сейчас в школе. Как и вы должны быть там, — недоуменно проговаривает Ханна, пропуская Пака вперед. — Я пришел к господину Яну, Ханна. Проводишь меня? — спрашивает Чонсон и слышит, как голос у него дрожит. Одно дело продумывать встретиться с отцом Чонвона, другое дело — вот-вот воплотить свой план в жизнь. — Конечно, мастер Пак. Пока Чонсон идёт следом за Ханной, по его позвоночнику то и дело ползет противная дрожь страха. Хотя дом Чонвона ни снаружи, ни изнутри не должен внушать это чувство своим видом. И экстерьер, и интерьер выполнены в светлых тонах: белые розы и лилии в саду, внешняя отделка дома цвета слоновой кости, бежевые стены внутри, кремовая мебель. Всё так и кричит о чистоте и невинности, и на мгновение Чонсону действительно кажется, что он спятил и придумал себе все недавние события. Но холод возвращает его к реальности. Холод безмолвия. Без Чонвона и его старшей сестры здесь пусто, почти тоскливо. Такими обычно и становятся дома, которые раньше были наполнены детскими голосами и смехом, но дети вырастают, узнают и открывают своих родителей с новых неизведанных, порой пугающих сторон, бегут или просто уезжают из дома, когда приходит время, и в фасаде дома появляется глубокая невидимая трещина, впускающая внутрь холод и тоску по ушедшим дням. Всё напоминает о младших Янах: колдографии в рамках, покинутые игрушки, книги и вещи. Чонсону кажется, что он зашёл в дом-призрак. Ханна возвращается за ним и говорит, что мистер Ян готов его принять. Чонсон рвано выдыхает и следует за эльфийкой вверх по лестнице к рабочему кабинету отца Чонвона. Внутри кабинет выглядит так, словно Чонсон внезапно зашёл в совершенно другой дом: тут тебе и мебель из красного дерева, и темно-изумрудные обои, и длинные ряды книжных полок, заставленные под самый потолок. Даже пахнет по-другому: дорогим мужским парфюмом и лёгким, еле слышным запахом бергамота. Чонсон испытывает странное чувство: его тело хочет расслабиться, но разум не может. Отец Чонвона сидит в своём кресле за рабочим столом и даже не поднимает головы, когда Чонсон проходит в середину комнаты. Для Пака всё вдруг кажется нереальным, словно всё происходит во сне, и от этого становится немного легче переносить реальность. — Чем обязан подобному визиту? Вместе с вопросом мистера Яна Чонсон вспоминает, зачем пришел. Его руки против воли сжимаются в кулаки, и затихший до этого в нём гнев вновь начинает разгораться в груди пожаром. — А то вы не знаете? — едко и неожиданно смело отвечает Чонсон вопросом на вопрос. Мужчина поднимает голову и окидывает гриффиндорца коротким взглядом. В его глазах Чонсон находит поразительную способность скрывать неприязнь за выражением напускного равнодушия и показывать её же на самом дне зрачков. — Боюсь, что нет. В его взгляде появляется что-то ещё: лёгкий налет раздражения. Чонсон начинает раздражаться сам. Если до этого момента он боялся не то что сказать хоть слово, да даже просто переступить порог этого кабинета, то сейчас волна злости накрывает его так, что страх, испуганно поджав хвост, прячется глубоко внутри него. — Ваш племянник сейчас находится под действием Империуса. Звучит знакомо? — цедит Чонсон, с трудом сохраняя спокойствие. Лицо мистера Яна искажается гримасой удивления и, снова, раздражения. — Не думаю, что я понял хоть что-либо из сказанного, — хмурится мужчина. — О, думаю, вы прекрасно понимаете абсолютно всё, — смеётся Чонсон почти истерически на чистом адреналине. — Хисын под действием Империуса, который наложили на него вы, и я по-хорошему прошу: отмените его, пока не поздно. — Ты давно не бывал у нас дома, Чонсон, и, видимо, забыл, к кому обращаешься, — с плохо скрываемой угрозой в голосе произносит мистер Ян, резко вставая на ноги, отчего кресло с неприятным скрипом, царапая пол, отъезжает назад. Мужчина медленно, почти лениво, огибает стол и встаёт прямо перед гриффиндорцем. — Я Верховный чародей Визенгамота и глава отдела магического правопорядка. Подумай несколько раз, прежде чем обвинять меня в использовании непростительного заклятия, которое карается пожизненным заключением в Азкабане. — Вот именно, — усмехается Пак. — Пожизненным заключением. Знайте, что какие бы высокие посты вы ни занимали в министерстве, мы набрали достаточно свидетелей, чтобы отправить вас на закуску дементорам, если я не вернусь обратно в замок на своих условиях. — Да как ты смеешь! — рявкает мужчина, делая шаг вперёд. Чонсон остаётся на месте, не сдвигаясь ни на миллиметр. — Отмените действие Империуса на Хисыне и желательно так, чтобы не поломать ему мозги, и я уйду с миром, — не унимается Чонсон, глядя отцу Чонвона прямо в глаза. Но то, что он видит следом, рушит почти всю его решительность. Лицо мистера Яна смягчается, сменяясь выражением искреннего недоумения. — С чего ты взял, что Хисын под Империусом? — Да вы смеётесь, — неверяще фыркает Пак. — Это же очевидно. Он несёт полную нехарактерную для него чушь, у него пустой безжизненный взгляд и резко поменявшиеся взгляды на жизнь, и всё это после вашего приезда на вчерашний матч. Совпадение? — Ты точно уверен, что это Империус? — К чему этот вопрос? — недоуменно вскидывается Чонсон. — Вы и сами прекрасно знаете ответ. — Какие ещё признаки Империуса? — Что? — Какие ещё у него признаки? — с нажимом повторяет мистер Ян, и где-то здесь Чонсон начинает терять нить логики их разговора. — Эм… Внезапная ненависть к людям, которых ещё вчера он любил? Он говорит с Чонвоном вашими словами, точь в точь. Что магглы грязь, что я ничтожество, что Чонвону будет лучше остаться дома, жениться на Вонён, продолжить чистокровный род. Вы же знаете, что Хисын пусть и никогда не выступал в открытую против родственников, но никогда бы не произнес всего этого вслух. Вам надо было получше замаскировать влияние заклятия. — Послушай сюда, — начинает мистер Ян с тяжёлым вздохом. — Какую бы неприязнь я ни испытывал к тебе или твоему окружению, я чту правила, особенно те, которые включают в себя пожизненное заключение в одной из самых страшных тюрем волшебного мира. Со своим племянником я бы тем более не смог поступить подобным образом. Поэтому что бы ты там себе ни надумал, я не… — Мне абсолютно плевать, — пожимает плечами Чонсон, чувствуя, как в нём начинают исчезать остатки самообладания. Всё это и так слишком затянулось. — Отмените действие заклятия сейчас же. Иначе Чонвон примет меры. Если меры не примет Чонвон, в чем я очень сомневаюсь, их примут наши друзья, и вскоре к вам в дом нагрянет отряд мракоборцев проверять ваши волшебные палочки на наличие использования непростительных заклятий. Любых. И, ох, что же они там обнаружат? Одному Мерлину известно. Лицо мужчины заметно краснеет от злости, пока Чонсон совершенно не по-доброму скалится в ответ. — Ханна! — вдруг рявкает мистер Ян, и с громким хлопком в кабинет трансгрессирует эльфийка. — Приведи сюда госпожу Ян. Живо. Поклонившись почти до пола, Ханна вновь исчезает. Чонсон не может контролировать выражение недоумения на своём лице и это раздражает больше всего. Перед отцом Чонвона он не имеет права показывать на лице растерянность, он должен выглядеть так, будто контролирует ситуацию, даже если это не так. Даже если его план вдруг начинает рушиться как карточный домик, он не может показаться слабым, потерянным, сбитым с толку подростком. Он должен победить в этой неозвученной схватке, потому что цена слишком велика. А мистер Ян смотрит на него неотрывно, словно прощупывает все его слабые места, больные точки и бог весть что ещё, что вообще можно мыслимыми и немыслимыми способами разглядеть в чужих глазах. На мгновение Чонсону даже кажется, что мужчине удалось заглянуть внутрь его головы и взворошить там пару-тройку мыслеобразов. Бредовое, параноидальное, а главное ложное чувство. Они молча глядят друг на друга до самого прихода миссис Ян, которая застывает в дверном проёме, стоит ей рассмотреть и узнать нежданного гостя. Её лицо из спокойного и безмятежного становится каменным, словно застывшим, и одновременно с этим полным отвращения. Чонсон не знает как этой семейке удаётся сочетать несочетаемое, но у них отлично получается. — Что он здесь делает? — почти ровным безэмоциональным голосом произносит женщина, обращаясь только к своему супругу. Чонсон чувствует себя здесь так, словно он ничего не значащая букашка под туфлёй, а не человек, заслуживающий к себе уважительного отношения. — Чонсон думает, что я наложил на Хисына Империус, можешь себе поверить? Более того, он меня в этом обвиняет. Лицо женщины на мгновение приобретает странное выражение — смесь удивления и испуга. Но оно вновь сменяется на застывшую невозмутимость. — Думаю, у него нет права заявляться в чужой дом и так нагло врать, — цедит миссис Ян, даже не глядя на Чонсона. — Я всё ещё здесь вообще-то, — не выдерживает Пак, всплеснув руками. К чёрту спокойствие. Происходящее всё равно превращается в какой-то фарс. — И я не вру. Хисын сейчас вместе с Чонвоном, мы тянем время, специально не обращаясь к лекарю, который обязательно пойдёт к директриссе, которая обязательно доложит мракоборцам и, как я уже сказал мистеру Яну, мракоборцы обязательно в первую очередь проверят его волшебную палочку. Мы хотим разрешить ситуацию мирно, но вы, похоже, в этом не заинтересованы. Миссис Ян заметно бледнеет, хотя старательно не подаёт виду, вскинув подбородок так высоко, что от надменности жеста Чонсону хочется усмехнуться. Что-то во всём происходящем заставляет зерно сомнения зудеть под кожей, не давать покоя до этого сильной уверенности в том, что отец Чонвона главный злодей этой истории. — Но что удивительно, Чонсон действительно не врёт, — вдруг произносит мистер Ян, неотрывно глядя на жену. Брови Чонсона ползут на лоб от удивления и непонимания. Что тут, чёрт возьми, происходит. — У Хисына все признаки влияния на сознание Империуса. И мне как судье Визенгамота надлежит взять это дело в свои руки и судить преступника, который это сделал. Судить по всей строгости. Я никогда не иду против правил, ты это знаешь. Женщина вздрагивает, сжимает руки в кулаки и поджимает губы в тонкую напряженную полоску. Чонсон еле удерживается от поражённого вздоха, боясь даже шелохнуться. — Чем ты думала? — в голосе мужчины сталь, режущая так остро, что Чонсон и сам вздрагивает от неожиданности. — Это непростительное заклятие, Гаён. Это пожизненное заключение в Азкабане. Скажи мне, чем ты думала. Миссис Ян шумно втягивает носом воздух, всё ещё высоко подняв подбородок. Её губы начинают дрожать то ли от сдерживаемых слёз, то ли от злости. Может быть, от всего вместе. Чонсону всегда было трудно читать эмоции этой женщины, и это пугало в ней больше всего. — Это всё он, — выплёвывает Ян Гаён, коротко зыркнув на Чонсона, у которого от такой откровенной неприязни даже холодок пробежал по коже. — Он и его друзья-грязнокровки. Он смог запудрить мозги Хисыну. Снова. И готов был сделать то же самое с Чонвоном. Я не могла этого допустить. — И в итоге сделала всё только хуже, — кивает мистер Ян, пока женщина, как заведенная, качает головой из стороны в сторону. Чонсон не может пошевелиться. Осознание происходящего словно намертво прибило к земле. Всё это время за случившимся стоял не отец Чонвона. Это была его мать. — Его влияние. Это всё его проклятое влияние, — словно в бреду повторяет миссис Ян. — Я не могла допустить, чтобы мой сын сломал свою жизнь вместе с этим... этим... — Всё идёт совсем не так, как вы ожидали. Да, миссис Ян? — неожиданно подаёт голос и усмехается Пак. — Ваша дочь несчастна, единственный сын хочет от вас сбежать. Честные способы решения проблем уже не действуют? — Ты не имеешь никакого права меня судить, — цедит женщина, недобро сверкнув глазами. — Всё что я делаю — я делаю ради семьи. — Ради семьи не равно ради счастья ваших детей, как вы не можете понять?! — вскрикивает Чонсон, поднимая руки к голове. От объяснения таких простых истин в нём просыпается удушливое чувство дежавю. Удушливое, потому что подобные разговоры с его родителями ни к чему не приводили, а проложили только большую пропасть между ними, что уж говорить о женщине, ради мнимого "благополучия" сына способной на преступление. — Я хочу, чтобы у него было всё, — с губ женщины срывается дрожащий вздох. — Я хочу, что у него были эти владения, место в министерстве, уважение всех достопочтенных чистокровных семей, жена и дети, чтобы он продолжил благородный род Янов. Давон... Давон не смогла завести детей, она на грани того, чтобы потерять мужа. Это позор, я не хочу подобного позора для второго моего ребёнка. Так не должно быть! — Накладывать Империус на племянника своего мужа и двоюродного брата своих детей — вот чего не должно быть, — почти рычит Чонсон, сжимая руки в кулаки. — Наплюйте на чистоту крови, отдайте ему всё, позвольте ему жить так, как он хочет! Почему для вас это так трудно? — Он не может жить так, как хочет, — подаёт голос мистер Ян. — Если бы все жили так, как хотели, в нашем обществе давно воцарился бы хаос. Есть правила, которых до́лжно придерживаться. Мы соблюдаем их вот уже несколько столетий, наши семьи столпы порядка. — Хорошо, — выдыхает Чонсон, переводя взгляд на мужчину. Все эти разговоры напоминали старую песню на древней поцарапанной пластинке, которая в какой-то момент просто заела и не смогла издать больше ничего путного, кроме щёлкающих по барабанным перепонкам помех. Пора было это закончить. — Раз вы так любите порядок и правила, пусть будет так. Тогда условия меняются: вы снимаете действие Империуса с Хисына, оставляете в покое Чонвона, Хисына, меня и всех наших друзей и знакомых, и взамен на это я не буду докладывать о вас отделу мракоборцев. — У тебя хватает наглости ставить условия, — неверяще фыркает миссис Ян, но отец Чонвона не выглядит так, будто находит всё это смешным или возмутительным. Чонсон удивлён, но мужчина, кажется, его внимательно слушает. — Я прощаю тот факт, что вы наложили на Хисына непростительное заклятие, только потому, что вы его родственники и родители Чонвона. Только это останавливает меня от того, чтобы не донести на вас. Клянусь Мерлином, если бы не они, я бы давно это сделал, но мне, в отличие от вас, не плевать на чувства вашего сына. Он всё ещё любит вас, какими бы вы ни были. Но если вы хоть на метр приблизитесь к ним без их согласия, особенно к Хисыну, я приму меры. Как думаете, как поступит миссис Ли, когда узнает, что вы сделали с её сыном? Пустит всё на самотёк и простит вас или побежит в аврорат быстрее меня? — Гаён, — тянет мистер Ян, переводя взгляд на супругу. — Сними действие заклятия с моего племянника. — Ты соглашаешься на его условия? — поражённо выдыхает женщина. — Ты пересекла черту и совершила глупое, бессмысленное преступление. Ради блага нашей семьи мы пойдём на подобные условия, — раздражённо проговаривает отец Чонвона. Ян Гаён приходится нырнуть дрожащей рукой во внутренний карман своей домашней мантии и достать свою волшебную палочку. Сделав несколько вдохов-выдохов, медленно, побеждённо и без всякого энтузиазма женщина произносит что-то едва различимым шёпотом и по её палочке проходит магическая мерцающая рябь. Вместе с ней по всему телу Чонсона проносится волна облегчения. Пак чувствует себя так, словно его тело пропустили через соковыжималку, но даже этого чувства недостаточно, чтобы успокоиться окончательно. Ему нужно увидеть Хисына, убедиться своими собственными глазами, что он в порядке. — Если с Хисыном после этого будет что-то не так, я отведу его к лекарю, которому объясню ситуацию. Полностью. Просто имейте в виду, — кивнув, проговаривает Чонсон, стремительными шагами сокращая расстояние до двери. Если он проведёт в этом кабинете и этом доме ещё хоть минуту, он окончательно свихнётся. — Советую спать с открытыми глазами, Чонсон. Просто имей в виду, — напоследок обращается к нему миссис Ян, но Пак на угрозу ничего не отвечает. Ноги, словно заколдованные, уносят его как можно скорее прочь отсюда мимо удивленной Ханны, мимо пустых холодных залов, мимо бесцветных, словно ненастоящих, цветов в саду, мимо высоких железных ворот. Ни секунды не раздумывая, Чонсон трансгрессирует, с громким хлопком исчезая в воздухе так, словно его здесь никогда и не было. Только эхо, порождённое шумной трансгрессией, намекает на его недавнее присутствие.***
Чонвон нервно меряет шагами заброшенный кабинет, то и дело косясь на всё не приходящего в себя Хисына. Ниннин, Николас и Бомгю ушли к патрулирующим коридоры Минджон, Эри и Чимин. Джеюн, клюя носом, сидит на полу, о чём-то вполголоса переговариваясь с Сонхуном. Сонхун, привалившись к стене, сидит рядом с ним, периодически лениво ему отвечая. Если бы Чонвон не был поглощён размышлениями о том, что именно сказать Хисыну, когда он очухается, и напряг слух, он бы услышал, что они говорили о чистоте крови. Чонвон не был близок с Джеюном так, как Хисын или Чонсон, но даже он знал, что Шим никогда не зацикливался на том, что о нём думают напыщенные чистокровные студенты и их родители. Магглорожденный, популярный в школе, один из лучших охотников за последние десять лет, он был магнитом для зависти и враждебности. Но Джеюн не обращал на это внимания, подходя ко всему с завидным дзеном и миролюбием. Даже Хисына он простил удивительно быстро. Чонвон бы никогда не подумал, что на самом деле вопрос чистоты крови мог его сильно ранить, однако когда на кону вновь ставится дружба, всё может поменяться в кардинально противоположную сторону. Сейчас Хисын ненавидел Джейка. Оставаться безучастным, видимо, стало просто невозможно. Сону и Рики сидят у стены напротив. Нишимура пропускает чёрные волосы Сону сквозь пальцы, что-то у него пытливо спрашивая. Сону лишь пожимает плечами, обняв колени руками, пустым взглядом уставившись в пол. Если бы Чонвон не был занят нервным топтанием в центре комнаты, он бы услышал, что Рики допытывался, было ли у Сону уже такое, пропадали ли на какое-то время его метаморфомагические способности. Он бы услышал, что Сону пробубнил короткое, но с трудом выдавленное "нет". Он бы увидел, как Ким тяжело сглотнул застрявший в горле ком и спрятал лицо в коленях. Он бы увидел, как рука Рики переместилась Сону на спину, мягко успокаивающе поглаживая. Он бы увидел, как Сонхун, сидящий на другой стороне кабинета, с видом побитого щенка смотрел на метаморфомага так, словно больше всего на свете сейчас он хотел сидеть с ним рядом и утешать его вместе с или вместо Рики. Но Чонвон не слышал и не видел ничего и никого, кроме своего брата, начавшего быстро моргать и встряхивать головой. — Какого...? — кряхтит Ли, дёргая руками, привязанными к стулу. — А вот теперь начинается самое интересное, — нехарактерно бодро для ситуации тянет Джеюн, вскакивая на ноги. Его примеру следуют остальные, столпясь вокруг Хисына, словно приготовившиеся смотреть на цирковое представление. — И что? Как в фильмах с допросами посветим ему Люмосом в лицо и влепим пару оплеух? — усмехается Рики. — А лучше окунём головой в унитаз, — подхватывает Джейк, легонько толкая Нишимуру локтём. — Где деньги, ЛИбовски? Сону, не выдержав, прыскает, пока Сонхун и Чонвон косятся на них, как на умалишённых. — Что... где я... Чонвон? — почти что жалостливо зовёт слизеринец. — Хисын? — осторожно тянет Ян. — Это ты или твоя дарк версия? — уточняет Джейк, но ответа не требуется, когда Хисын, стремясь выпутаться из верёвок, начинает дёргать руками всё более агрессивно. — Сдулось-то зельице Бомгю, — усмехается Сонхун, скрестив руки на груди. — По крайней мере, оно выиграло нам немного времени, — со вздохом пожимает плечами Сону. — Думаю, у Джея сейчас самый разгар переговоров. — Какие твои прогнозы, Чонвон? — интересуется Шим. — Долго они будут к чему-нибудь приходить? Чонвон качает головой и еле сдерживается, чтобы не спрятать лицо в ладонях. Его голова уже начинает пухнуть от количества вопросов без ответов, от сомнений, страхов и всего того, с чем его в одиночку оставил Чонсон. С его стороны несправедливо так думать: Чонсон совершенно один, разговаривает с его, Чонвона, родителями, и решает совершенно чужие проблемы. К тому же Чонвон не один, но удушливое чувство паники не давало мыслить рационально. Не давало, пока "дарк версия" Хисына не подала признаки жизни. — Мерлинову мать, Чонвон! Развяжи меня сейчас же! — рычит Ли, брыкаясь на стуле. — Окей, ребят, сейчас начнётся не самая приятная часть, — собрав всю волю в кулак, проговаривает Ян. — Ники, Джейк. Думаю, вы не захотите слушать всё то, что наговорит сейчас Хисын. — Об этом не переживай, — произносит Рики. — Я серьёзно, — не унимается Чонвон, оборачиваясь к ребятам. — Он наговорит вам всякой грязи, вы примете его слова близко к сердцу, будете вспоминать о них, даже когда Хисын придёт в себя... — Возможно, это у вас, слизеринцев, злопамятство идёт по умолчанию, но у меня такого нет, — фыркает Нишимура. — Да, у вас же, гриффиндорцев, по умолчанию идёт только набор предрассудков, — в тон ему парирует Сонхун. — Вы оба серьёзно? — вскидывается Сону. — Сейчас не время и не место для бессмысленных препираний. — Сону прав, — вкрадчиво произносит Джеюн, обращаясь к Рики. — И Чонвон тоже. Нам лучше уйти, Ники-сан. В любом случае, мы ничем не сможем помочь, у Чонвона на Хисына больше влияния, чем у нас. Даже нет смысла всё это слушать. Рики показательно закатывает глаза, но медленно кивает. Пока Джеюн, сдавленно пожелав Яну удачи, выходит из кабинета, Рики поворачивается к Сону, вопросительно дергая головой в сторону двери. — Я останусь, — проговаривает Ким, мягко сжав плечо Чонвона. — Для моральной поддержки. Тяжёлый взгляд Сонхуна мажет по его руке на чужом плече, пока Рики, недовольно бурча, уходит вслед за Шимом. — Ну и что за фарс, братец? — усмехается Хисын, и от его ухмылки по спине Чонвона ползет неприятной холодок. — Всё это представление ради чего? Чонвон сглатывает вязкую слюну, обменявшись поочередно взглядом с Сонхуном и Сону. Всё то время, что он провёл на раздумья, оказалось бессмысленным. Он не придумал ровным счётом ничего. — Ты помнишь, что с тобой сделал мой отец? — Чонвон решает начать с корня проблемы, хотя что-то ему подсказывает, что эта тактика не даст никаких значимых результатов. — Он ничего со мной не делал. — Тебе память отшибло? — раздражённо выпаливает Сонхун. — А тебе? — парирует Хисын, повернувшись к Паку настолько, насколько ему позволяли связывающие его веревки. — Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ты один из них. На последних словах голова Хисына дёргается в направлении Сону. Лицо Сонхуна каменеет, его руки медленно сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки. — Не в твоём положении подставлять себя общением с грязнокровками, Сонхун. Ты не твоя младшая сестра, ты не смог, как она, поступить в Махотокоро. Не хватило мозгов. У тебя дерьмовые оценки, никакой цели в жизни, отвратительная сила воли. Только свадьба с Юной и её родители могут спасти тебя от твоего плачевного положения. Без чистой крови ты бы был посредственностью, она тебя спасает, Пак, выручает. Не допускай такой же ошибки, как Джей. Сонхун дёргается вперёд, но Чонвон оказывается быстрее, встав между ним и двоюродным братом. Сону приходит на помощь, толкая Пака в плечо, чтобы тот отошёл назад. Хисын тихо смеётся. — Это не он, Сонхун, — мягко проговаривает Ким, поспешно убирая руку с чужого плеча. — Не слушай и не бери в голову. — Теперь я понимаю, почему Империус непростительное заклинание, — цедит Пак, не отрывая от Хисына тяжёлого гневного взгляда. — Я собственнолично готов отправить того, кто это сделал, в Азкабан. Прости, Чонвон. — Извинения приняты, — бросает Ян, сосредоточив всё своё внимание на Хисыне. — Ты любишь предателя крови. Ты же помнишь? — Нет, — выплевывает Хисын с выражением искреннего отвращения. — Ты любишь Джея. Никакой Империус не изменит этого. Прислушайся, Хисын-а, — тянет Чонвон, приседая на корточки и кладя ладонь на хисынову грудь там, где бьётся сердце. — Я не люблю этого неудачника, Чонвон. И ты не дай ему запудрить себе мозги. Мы с тобой можем быть счастливы, по-настоящему счастливы, — голос Хисына в тон Чонвону становится мягким, медовым, почти убеждающим. — У нас будут деньги, влияние, уважение, обеспеченное будущее. Нам не надо будет думать о том, как прожить до следующей зарплаты, не надо будет думать, как и на чем сэкономить. Не надо будет жить в той вонючей маггловской квартире. У нас будет всё. Я хочу, чтобы у тебя было всё. Глаза Хисына полны безумной искренности. Чонвон отшатывается назад и округляет глаза от удивления, когда понимает, что все его слова он уже слышал, но не от своего отца. Его отец всегда был скуп на выражение чувств, никогда не обладал сентиментальностью и вёл себя с Чонвоном по большей части холодно и отрешённо, он даже смотрел будто сквозь. Но в голове Хисына слишком много чужих эмоций. Пазл в голове Чонвона окончательно сложился. — Мне это не нужно, — проговаривает Чонвон, вставая на ноги. От волнения он дышит так быстро, будто пробежал марафон вокруг квиддичного поля. — Мне не нужны деньги нашей семьи. И ты знаешь, что мне нет там места. Я не хочу жениться на Вонён, она не хочет выходить за меня. Нам по шестнадцать лет, это неправильно по многим причинам. Мы не в средневековье. Я хочу выбирать с кем быть, выбирать кем быть. Я буду работать на радио, а не в министерстве, и я буду с тем человеком, которого полюблю, а не которого мне навяжут родители. И в глубине души... да не в глубине, ты просто тоже хочешь всего этого! Сону, затаив дыхание, кидает быстрый робкий взгляд в сторону Сонхуна. Но Сонхун не смотрит в ответ. В этот момент он смотрит куда угодно, только не на Сону, потому что знает, что прочтет в глазах Кима немой вопрос "почему ты не говоришь так же, как Чонвон?", "почему ты вот так же не можешь послать всё к черту?", "почему ты не можешь пойти против всех ради меня?". Сону поджимает губы, переводя взгляд на напряжённую, часто вздымающуюся от учащенного дыхания спину Яна. — Ты пожалеешь, Чонвон, — качает головой Хисын, мрачно усмехаясь. — Твои амбиции, как и амбиции твоих драгоценных друзей-грязнокровок, доведут тебя только до жалкого прозябания в какой-нибудь дыре. Ты будешь умолять, чтобы тебя пустили обратно домой. Ты пожалеешь, что повёлся на сказки этих неудачников о прекрасном маггловском мире. Магглы бы нас возненавидели, они бы попытались, в своей любимой манере, истребить нас всех, если бы узнали о нашем существовании. Они... они... Хисын вдруг нахмуривается и дёргает головой. Сону, Сонхун и Чонвон напрягаются, вперив внимательный встревоженный взгляд в слизеринца. Ли зажмуривается, стонет сквозь зубы, словно от сильной головной боли, и рвано выдыхает, повиснув на стуле. — Хисын-а, — осторожно тянет Чонвон, но слизеринец ничего не отвечает, опустив голову. Его плечи вдруг начинают мелко вздрагивать. — Развяжи его, — шепчет Сону, аккуратно трогая Чонвона за локоть. Ян оцепенел, не может пошевелиться, поэтому Ким сам падает на колени, принимаясь развязывать узлы. Сонхун приходит ему на помощь. — Чонвон, не молчи. Помоги ему. — Хисын? — Чонвон вновь медленно приседает на корточки перед братом. Хисын кусает губы, зажмурившись, но слезы всё равно льются градом с его закрытых глаз. Ян расценивает это как яркий признак того, что Хисын пришел в себя. — Это был не ты. Хисын машет головой из стороны в сторону, хватается за протянутую Чонвоном ладонь и сжимает её в своей. — Ты помнишь, что отец Чонвона наложил на тебя Империус? — подаёт голос Сонхун, развязав последние верёвки. Хисын непонимающе хмурится, переводя взгляд с одного лица на другое. Чонвон мягко усмехается, добавляя: — Это была моя мать. Сонхун и Сону в который раз за такое короткое время застывают на месте от удивления. Хисын медленно кивает, соглашаясь с Яном. Да, это была его мать. Чонвон был прав. — А что потом было, помнишь? — вкрадчиво спрашивает Сону. — Нет, потом провал в памяти. Я ничего не помню. Мне просто... очень плохо. Я что-то натворил, да? — Ты ничего не сделал, просто успел наговорить пару ласковых, но никто из нас не обижается, так что... — тянет Сонхун, пытаясь приободряюще улыбнуться, но выходит у него как-то печально. — А где?... Чонсон... Что я сказал ему? По глазам Хисына видно, как его начинает стремительно накрывать паника. Чонвон и Сону поспешно машут головой. — Он не здесь, потому что ушел разговаривать с моими родителями, — объясняет Чонвон, но от этого паники в глазах Ли не убавляется, а только, кажется, троекратно увеличивается. — Учитывая, что ты пришел в себя, либо переговоры Джея увенчались успехом, либо ты сам себя вытащил из маминого влияния. — Как долго его уже нет? — встревоженно спрашивает Хисын. — Около часа, — отвечает Сонхун. — Но он наколдовал себе портал за пределами замка. Пока добежал, пока то, пока это. И сейчас, если он уже переговорил с родителями Чонвона, ему понадобится время, чтобы вернуться в Хогсмид, добежать до замка, добраться сю... Внезапно дверь распахивается, с почти оглушающим грохотом ударясь о стену. В проёме с метлой наперевес появляется взмыленный, тяжело дышащий Пак Чонсон с собравшимися позади него, походящими на толпу фанатов, ребятами, патрулировавшими коридор. Сонхун, побёжденно выдохнув, добавляет скорее самому себе, чем уже ничего не слышащему и ничего в мире не видящему, кроме Чонсона, Хисыну: — В общем, забудь.